Вообще, музыку Пье́тро делал хорошую, даром что работал инженером в первое строительство. Но в музыкальной школе мы чаще всего разучивали его произведения, и они так въелись в мозги, что блевать тянуло на первых же аккордах.
Сюда, позвал Грик и выглянул в коридор. Ты чё застыл? Проходи.
Его спальня теперь казалась раза в два меньше. С пола убрали дурацкий жёсткий ковёр. На подоконнике медленно подыхало то же растение с ярко-фиолетовыми листьями. А на стене всё так же висел плакат Родриги Спитч.
Чёрт, друг, она умерла в прошлом месяце, посочувствовал я, но с примесью явной вины, будто сам её и грохнул.
Грик только кивнул.
Расскажешь, чё с мамой случилось? спросил он.
Взял и всё испортил! Какого хрена в лоб-то спрашивать? Да и хотел бы душу излить, так я б, наверно, специалисту доверился. Уж точно не пацану, который дрочит на плакат почившей старой тётки.
Ты в клуб звал.
Не, рано ещё. Чай будешь? Или чё покрепче? У меня и «пыль» есть.
Пыли реально было до хрена.
Да не эта. Он усмехнулся, наблюдая за мной. Звёздная.
Удивительного в этом не было: я с детства знал, что однажды он вляпается в говно. Но думал, он прибьётся к какой-нибудь шайке или возглавит её, но чтоб вот так Это, конечно, немножечко ошарашило.
И давно ты потребляешь?
Ты чё, я не потребляю. Я всех жаждущих осыпаю волшебной пылью, с театральным пафосом заявил он.
Ты типа офе́ня?
Ну и чё?
Ну как бы сложно такое одобрить.
И не надо. Года через два рассчитаюсь. Или раньше.
Говорил он с такой лёгкостью, будто продавал изысканный сорт грёбаного чая и вообще не рисковал. Может, реально не видел в этом ничегошеньки страшного, а может, намеренно куда-то влез. Уж как его угораздило, я спрашивать не стал. Ну типа мало, что ли, хорошие люди в дерьме оказываются? Захочет сам расскажет. А нет так и хрен с ним. Главное, чтоб опять про маму не начал выспрашивать, а он мог. Тем более сказал, что в клуб мы пойдём к девяти, а было только пять. И я понятия не имел, что нам делать, ведь уже через полтора часа, проболтав о всякой ерунде, мы вдруг осознали: нет у нас ни черта общего.
А помнишь того усатого из ремонта обуви? оживился Грик. Ты на него газировку пролил, а он тебе такую затрещину отвесил, помнишь? Ты ему тогда все окна камнями порасшибал.
Чёрт возьми, мне было девять, и из-за этого случая меня поставили на школьный контроль. И отправили на курсы по управлению гневом, которые я даже не прошёл, потому что мама вдруг решила переехать. Ещё заверяла, типа причина не во мне. А я плакал и блеял, что целился только в окна и попал в того урода случайно. Гнал с три короба и сам почти поверил.
Такой ты, Лютек, псих был. А помнишь ту сраную машинку? У меня шрам остался.
Он показал шрам над левой бровью, усмехнулся и продолжил перечислять мои проступки, которые почему-то считал забавными.
А ещё помню, как мы собрались в футбол поиграть
Слышь, Грик, а как ты офе́ней стал?
Он помрачнел, видать, тема для него была больной. Но, помолчав, признался:
Я как-то девку в клубе подцепил, она сама клеилась. Всё хер мне наглаживала. Короче, трахнул я её в туалете. Выхожу: а там здоровенный мужик стоит. Зачем, говорит, девочку трогаешь? Чуть руку мне не сломал, сложил пополам и повёл куда-то. Ну всё, думаю, звездец пришёл тебе, Рой. А там в кабинете сидят мужики, важные такие, чисто мафия. Этот амбал и говорит им, типа я сестру чью-то трахнул. Короче, оценили девственность той сучки в три миллиона. Только девственницей она не была, уж поверь! Хер в неё влетел как промасленный. Я тогда и проблеять чё боялся, со всем соглашался. А потом уж, когда отошёл, просёк, что меня поимели! Ведь это у них схема рабочая. Сечёшь, о чём я? Наивный баран трахает эту сучку, потом под дулом пистолета на любую херню соглашается.
Он замолчал. А я себя на его месте представил: наверняка бы тоже знатно трухнул. Да и со своей мордой отправился бы не «пыль» сыпать, а в какой-нибудь бордель старых тёток ублажать.
Только вот никак в толк не возьму, продолжал Грик. Если из меня офеню сделать хотели, почему не гоняют, как остальных фамильяров? Если б я каждый вечер работал, то уже расплатился бы, наверно. Какой смысл, а? Думаю, вдруг завалить кого заставят? Одна услуга и свободен. А нет так самого пристрелят. Чё думаешь?
Я вообще не хотел об этом думать.
В начале седьмого хлопнула входная дверь из коридора понеслась брань:
Рой, дрянь ты такая, я тебя просила тумбу выбросить!
Угрожающий топот надвигался, и в комнату влетела мать Грика, всё такая же миниатюрная, но поседевшая и озлобленная. Я даже трухнул малость. Но, увидев меня, она мгновенно оттаяла, ласково улыбнулась и пропела:
Ой, Лу, как же ты вырос.
А вы постарели, чуть не ляпнул я, но вовремя прикусил язык.
Нет, реально, раньше она напоминала фею из сказок, типа хрупкая, добрая и всё такое. Ей только крылышек прозрачных не хватало. А ещё она всегда благоухала карамелью, будто сама была из неё сделана, и пекла вкусные булки с джемом. А теперь вот постарела и покрылась морщинами.
Здрасьте, Мишель, а вы как меня узнали?
Ни у кого больше нет таких изумительных глаз. Минут через пятнадцать приходите на кухню, чай с фруктовым рулетом попьём. Расскажешь, как у тебя дела.
Мишель вмиг забыла о клятой тумбе.
Я тоже тебя по глазам узнал, сознался Грик.
И Вафля. Да и папаша, наверно, тоже. Столько лет не видел. Да если б не глаза, он из трёх человек ни хрена бы правильно не выбрал.
Особая примета, ляпнул Грик.
Он посмотрел на плакат Родриги Спитч. Её запечатлённое молодое тело знатно отличалось от того изрядно постаревшего, которое совсем недавно сожгли и развеяли на Троицком мосту в её родном городе Рие. В реальности она умерла, а на плакатах пожалуйста всё такая же молодая.
А вот мой снимок вряд ли кто-то сбережёт. Никто его не распечатает и не повесит на стену. Это ж надо уметь рисовать, петь или прыгать выше остальных. Типа известным быть, чтоб, там, в фильмах играть, автографы раздавать и всё такое.
Слышь, Грик, вот мы помрём, и о нас забудут. Хреново это.
Рано ещё помирать. Успеем прославиться.
Он подмигнул, хоть по-любому знал, что прославляться нам нечем.
Вкусный ужин, чай, бестолковая болтовня с Мишель отвлекли от всяких мыслей. Я довольно скоро назвал причину переезда, сказал, что не хочу об этом говорить, и темы мы больше не касались. Потом, спустя четыре чашки чая, мы пересели в гостиную. Грик включил радио, полистал радиостанции ни хрена путного не нашёл и зарядил всё того же клятого Тоскали́ни Пье́тро, увертюру к опере «Бродячий менестрель».
Я должен был сыграть её на своём первом экзаменационном концерте. Нам тогда только за полчаса до выступления рандомно раздали произведения. Но разрешили пользоваться нотами, даже планшет с файлами оставили. А один мелкий говнюк, видать от большого ума, захотел знатно так кому-нибудь поднасрать и удалил из папки файл. Мой файл! Это были мои ноты!
В общем, я чуть не вылетел с экзамена за драку, ноты не нашёл и на сцену выперся в разодранных штанах. Играл по памяти всё перепутал. Разрыдался под конец. И хоть мне люто аплодировали, но с тех пор с этой грёбаной увертюры меня триггерило по-страшному.
О, нам пора, сказал Грик. Мам, вернусь поздно.
Было десять минут девятого, видать, самое время добраться до клуба и поторговать «звёздной пылью». Вот только участвовать в этом совершенно не хотелось. Как не хотелось признаваться, что трухнул.
Распрощавшись с Мишель, мы взяли тяжеленную тумбу она весила не меньше полтонны! и еле выволокли её в подъезд. К счастью, лифт работал. Но на улице пришлось тащить её метров триста мы чуть не сдохли.
Ты меня нарочно позвал, обвинил я.
Чё это?
Чтоб тумбу в одинокого не тащить!
Да тумба-то при чём? Мы ж давно договорились встретиться.
Он почти победил, но тут я сообразил:
Да не гони ты, Грик! Могли и в клубе встретиться, а ты к себе позвал!
Он глухо захихикал, потом заржал и с размаху хлопнул меня по спине.
Лютек, Лютек, да ты не изменился, всё такой же неженка. Он снова заржал. Ничё, считай, это посвящением. Не буду больше тебя цветочком называть. Он хохотнул. А то взбесишься ещё.
Нарочно провоцировал. Срать он хотел на мой дефект никогда особо не боялся. Единственный, наверно, без опаски цветочком называл. Задирал постоянно, при этом вечно напоминал, что мы типа друзья, должны помогать друг другу и всё такое. Помогал-то в основном я. Прям как сейчас. А он скалился и называл неженкой. Говнюк!
До клуба мы топали пешком, всё какими-то дворами и проулками. Пару раз Грик буквально на несколько секунд отходил к подозрительным типам. Наверно, это были те самые счастливцы, которых славный офе́ня одаривает чудесной пылью, потому что ни одному из них он не пожал руку.
В конце концов мы оказались в настоящей заднице, где, наверно, даже днём никто не чувствовал себя в безопасности. В темени узких проулков шарились тощие наркоши с опухшими рожами. По углам стояли размалёванные старые тётки, которые силились сойти за молоденьких девок. И ведь не постеснялись надеть коротенькие юбки и блузки с таким декольте, что и за триста световых в глаза бросались морщины на их обвисших сиськах. А в одной из подворотен кто-то громко стонал.
По спине пробежал холодок.
В клубе ожидаемо грохотала музыка: что-то электронное с тяжёлыми басами. Толпа бесновалась в преддверии эйфории. От мерцания красно-зелёных лазеров рябило в глазах.
Я дико боялся потерять Грика и, вцепившись в его плечо, топал следом. А топали мы, кажись, вечность, будто по кругу ходили, как бараны. Потом наконец зашли за бар в тесный коридор. Там двое подпирали стены один в чёрной кожанке, второй в майке, оба с оружием.
Это кто с тобой? спросил мужик в кожанке, когда мы подошли ближе.
Это Лютек.
Цветочек, значит? воодушевился второй.
У себя? спросил Грик, кивнув на дверь.
Заходи.
Мужик в кожанке и Грик зашли внутрь. А этот в майке подошёл ближе и страшно оскалился.
Куришь? спросил он.
Нет.
Он обрадовался и протянул мне леденец. Отказать я не посмел тут же развернул фантик, сунул леденец в рот и кивнул типа спасибо. Мужик протянул ещё один. Я снова взял.
Глаза у тебя дивные.
Он прям засмотрелся. Пялился так жутко, будто в пятое измерение. А потом с прежней весёлостью спросил:
Ты, цветочек, откуда этого проходимца знаешь?
Грика? Так мы в детстве дружили.
Что за прозвище у него такое?
Да там Неважно, в общем.
Ну раз неважно. И как тебя зовут, Лютик?
Так и зовут: Лютек. Через «е». Люций.
Дала ж тебе мамка имя. Он хохотнул. Девку, наверно, хотела, а вышел ты: весь такой бабочка, а в платье не нарядишь.
Шёл бы ты!
Ну-ну, расслабься. Думай, перед тем как тявкать. А лучше молчи. Ясно?
Я кивнул.
Вот и здорово, Лютик. Вот и замечательно.
Он насыпал мне в ладонь горсть конфет, закрыл её в кулак и снова на меня уставился. Потом заторможенно обернулся на открывшуюся дверь и отошёл. А я с трудом сдержал вздох облегчения, потому что грёбаный Грик наконец решил свои дела и вышел из кабинета.
Идём, позвал он негромко.
Увидимся, Лютик, сказал мужик вдогонку.
«Пошёл ты на хрен!»
Через танцпол, пробираясь сквозь толпу, мы вышли наружу. Уже похолодало и стемнело. Фонари горели только на соседней улице. Над входом в клуб тускло светила неприметная синяя вывеска.
Слышь, Грик, затея говно, ясно? Зря я с тобой попёрся. Ещё этот хер угощать начал!
Я показал ему конфеты. Грик усмехнулся и выдал:
Всего два пакетика. На два адреса заскочим, и всё. За полчаса управимся.
Видать, тащиться в одиночку на эти два адреса ему не хотелось, вот он и заливал о простоте дела. Только простым оно ни хрена не было: нас могли подкараулить наркоши, пристрелить конкуренты или повязать паладины.
Слышь, Грик, реально стрёмно. Мне проблемы не нужны.
Да не паникуй ты, ничё не случится.
А если нас повяжут?
Наркота всё равно у меня. Скажу, типа ты и не знал ничё.
Он остановился, грохнул руку мне на плечо и заверил:
Слово чести: на дно не потащу. Два адреса, и всё.
Чё-ёрт, простонал я обречённо. Грик.
Чё?
В задницу твоего Тоскали́ни Пье́тро!
Он заржал.
Наверно, стоило послать его на хрен и свалить не очень-то верилось в его честь. И пусть бы потом он считал меня ссыкуном, это всяко лучше, чем таскаться по проулкам и надеяться, что навстречу не выкатят паладины. Мой лист благонадёжности и так был весь в дерьме, а если нас повяжут за наркоту, мне точно звездец.
Поднялся ветер. Я сунул руки в карманы в правом лежали леденцы. Лучше бы пуль отсыпал и пистолет вручил. Что толку от этих конфет? Даже жрать их было тошно.
Мы топали по сумрачным улицам, никого не встречая на пути. Видать, люди ещё засветло попрятались по домам, а теперь исподтишка наблюдали, как в потёмках шарятся то ли бессмертные, то ли идиоты. Скорее идиоты, потому что бессмертным я себя не ощущал.
Наконец Грик остановился и велел:
Будь здесь.
Он отошёл, воровато огляделся. Вернулся и затолкал меня за заборчик прямо в кусты. Надавил на плечи, вынудив сесть, и повторил:
Будь здесь.
От такой перестраховки стало совсем жутко. Но на этом его забота кончилась. Он даже не оставил инструкций типа на случай облавы или другой херни. Просто засунул в кусты и велел ждать. И я подчинился. Сидел тихо, почти не дышал. Не шевелился и не выглядывал. Взмок, как мышь, и сто раз проклял этот вечер.
Идём, позвал Грик. Последний пакетик, и домой.
Вы слышали? сквозь злую усмешку раздалось в темноте. У нас тут офенечки торгуют. А ну сюда подошли!
«Серьёзно? Звездец нам!»
Грик шёпотом выматерился. Но мы почему-то стояли как вкопанные и зачарованно таращились на четвёрку рослых парней. Они шли вальяжно, будто были уверены, что никуда мы не денемся, а может, давали шанс свалить, типа пока целы. Но Грик не бежал. И я тоже.
Карманы выворачивай, приказали нам.
Я и не понял, какого чёрта делаю, пока под ноги не посыпались конфеты. Один из парней наклонился, поднял их и, видать, попробовал.
Конфетка, сказал он озадаченно.
Да мы не офени, опомнился Грик. Мы просто в клуб шли, не туда свернули. И это так-то сын городского главы. Вам чё, проблемы нужны?
Тут меня таким кипятком обдало. Лучше бы он молчал! Клятый фантазёр! Да нам таких звездюлей могли отвесить, что потом бы и днём карта звёздного неба мерещилась.
«Так, спокойно! Топ-топ, да? Один. Два. Три. Вдох-выдох. Спокойно».
Парни шушукались, как грёбаные сплетницы, о чём-то спорили, шикали друг на друга. Потом меня ослепил луч фонарика, и я окончательно трухнул.
Похож? сомневались они.
Не знаю.
Кто-нить ваще знает, как он выглядит?
Да не, всё засекречено. Но на главу вроде бы похож.
Они долго соображали и ослепляли меня фонариком, тщательно рассматривали и обсуждали лоб, нос и подбородок. Потом дёрнули за рукав. В момент в башке возникла дилемма: бежать или подчиниться? Стоило, наверно, уцепиться за последний шанс и свалить, но чужие пальцы на моей руке сжались намертво.