Неоновые вывески магазинов, покупатели с тележками, орущие дети, рождественская музыка все это было бы невыносимо, если бы у меня не было точного списка покупок. Но с этим как раз все просто. Попкорн для микроволновки со сливочным вкусом. Соленая соломка. Шоколадные трюфели. Какао. Грейпфрутовая газировка.
Обратно в такси я забираюсь с тремя тяжеленными пакетами, доверху набитыми едой. Нам с Мейбл хватило бы этих запасов на неделю, хоть она и пробудет здесь всего три дня.
Общая кухня находится на втором этаже. Я живу на третьем и никогда раньше ею не пользовалась. Мне всегда казалось, что на этой кухне девчонки из клубов по интересам пекут кексы для ночных кинопросмотров или собираются большой компанией, чтобы для разнообразия приготовить ужин, а не идти в столовую.
Я открываю холодильник он совершенно пустой. Похоже, его вымыли перед каникулами. Согласно правилам, нужно подписывать пакеты с едой: указывать фамилию, инициалы, номер комнаты и дату. Я здесь одна, но прилежно беру фломастер и отрываю кусок бумажного скотча. Вскоре пакеты с моим именем заполняют две полки из трех.
В комнате я высыпаю закуски на стол Ханны. Получается внушительная гора, как я и хотела. И тут мой телефон вибрирует от нового сообщения.
«Я здесь».
На часах нет и шести; я рассчитывала еще хотя бы на полчаса. Я не могу удержаться от искушения помучить себя и проматываю вверх все сообщения, которые Мейбл присылала раньше. Спрашивает, все ли со мной в порядке. Пишет, что думает обо мне. Гадает, куда же я, черт возьми, пропала, злюсь ли я, можем ли мы поговорить, может ли она приехать, соскучилась ли я. «Помнишь о Небраске?» это намек на план, который мы все равно не собирались осуществлять. Вопросы мелькают один за другим, и меня охватывает чувство вины; но телефон вдруг начинает звонить и возвращает к реальности.
Я вздрагиваю и отвечаю на звонок.
Привет, говорит она. Я слышу ее голос впервые с тех пор, как все произошло. Я внизу, и тут жесть как холодно. Впустишь меня?
И вот я уже в холле у входной двери. Нас разделяют только стекло и моя трясущаяся рука, которой я пытаюсь отпереть замок. Я дотрагиваюсь до металла и на секунду замираю, чтобы на нее взглянуть. Мейбл дует на руки, пытаясь их согреть. Она смотрит в другую сторону, а потом оборачивается, и мы встречаемся взглядами. И с чего я взяла, что вообще смогу ей улыбнуться?.. Мне и защелку-то удается отодвинуть с трудом.
Я толкаю дверь, и Мейбл заходит внутрь.
Не представляю, как можно жить в такой холодрыге, произносит она.
В вестибюле тоже холодно.
В моей комнате теплее, отвечаю я.
Я осторожно забираю у нее одну из сумок, лишь бы не соприкасаться пальцами. Мы поднимаемся на лифте, и я рада, что мне есть чем занять руки.
Молча проходим по коридору. Оказавшись в комнате, она ставит чемодан на пол и сбрасывает пальто.
Это Мейбл, и она у меня, в пяти тысячах километров от места, которое мы привыкли считать своим домом.
Внезапно она замечает закуски, которые я купила. Там все, что она любит.
Ну я так понимаю, ничего, что я приехала?..
Глава вторая
Мейбл наконец-то удается согреться. Она бросает шапку на кровать Ханны и развязывает свой желто-красный шарф. До боли знакомые вещи. А вот у меня вся одежда новая.
Я бы попросила тебя всё здесь показать, но ни за что не выйду из комнаты, говорит она.
Да уж, извини, что так вышло, отвечаю я, не сводя взгляда с ее шарфа и шапки. Интересно, они всё такие же мягкие?
Ты извиняешься за погоду? вскинув брови, спрашивает она шутливым тоном, но мне на ум не приходит остроумного ответа и вопрос повисает в воздухе, напоминая о настоящих извинениях, за которыми она приехала.
Пять тысяч километров немалый путь даже для того, чтобы услышать, как у тебя просят прощения.
Ну, расскажи, какие у тебя преподаватели?
К счастью, я могу рассказать ей об учителе истории, который матерится на занятиях, гоняет на мотоцикле и органичнее смотрится в баре, чем в аудитории. Виртуозным оратором меня не назовешь, но, по крайней мере, мне есть что ответить.
Я сначала думала, что все мои преподы девственники, говорю я, и Мейбл смеется. Я ее рассмешила. Но этот парень избавил меня от иллюзий.
А в каком здании его класс? Давай ты проведешь мне экскурсию отсюда.
Она отворачивается к окну и разглядывает колледж. Я медлю, прежде чем к ней присоединиться.
Мейбл.
В Нью-Йорке. В моей комнате.
Снаружи все укрыто снегом земля и скамейки, деревья и крыша смотрительского грузовика. Дорожки освещены фонарями, хотя на улице никого нет. Так колледж выглядит еще пустыннее. Столько света и абсолютная тишина.
Вон там. Я указываю на дальнее здание, едва различимое в сумерках.
А где у тебя занятия по литературе?
Здесь. Я показываю на соседний корпус.
А чем ты еще тут занимаешься?
Я киваю на спортивный корпус с бассейном, где во время учебы каждое утро плаваю в попытках освоить стиль баттерфляй пока безуспешно. Еще я плаваю по вечерам, но об этом умалчиваю. Температура воды всегда ровно двадцать шесть градусов. Ныряя, я будто погружаюсь в ничто, и это совсем не похоже на леденящее потрясение, к которому я привыкла дома. Никаких холодных волн, от которых немеет тело. Никаких течений, которые могут утянуть на дно. Вечером в бассейне совсем тихо; сперва я плаваю вдоль дорожки, а потом просто дрейфую на спине, разглядывая потолок, или же закрываю глаза, и тогда все звуки становятся неразборчивыми, далекими, и лишь один спасатель не сводит с меня глаз. Это помогает успокоиться, когда накатывает паника.
Но если я не могу отделаться от навязчивых мыслей ночью, когда бассейн закрыт, на помощь приходит Ханна.
Я только что узнала поразительный факт, говорит она обычно, сидя на своей кровати с учебником. И потом зачитывает вслух что-то о пчелах, деревьях или эволюции.
Чаще всего я долго не могу вникнуть в текст. Но когда мне все-таки удается переключиться, я узнаю, что крылышки пчел делают двести взмахов в секунду. Что деревья роняют листву не из-за смены сезонов, а из-за дождей. Что до нас было что-то еще. В конце концов что-нибудь займет и наше место. Я узнаю, что я лишь крохотная частица удивительного мира.
Я вновь напоминаю себе, что я в колледже, в общежитии, в своей комнате. То, что случилось, уже в прошлом. Все кончено. Как только возникают сомнения, я отгораживаюсь от них всем, чем можно: нашими кроватями, столами, шкафами, стенами, соседками по обе стороны комнаты, и их соседками, и всем зданием общежития, и территорией колледжа, и штатом Нью-Йорк.
«Реальны только мы, здесь и сейчас», говорю я себе и засыпаю.
В шесть утра открывается бассейн, и я сразу иду плавать.
Какое-то движение отвлекает меня от мыслей. Мейбл убрала прядь волос за ухо.
А где столовая? спрашивает она.
Ее отсюда не видно. Она с другой стороны двора.
Ну и как тебе здесь?
Неплохо.
Я про людей, обстановку.
Да все нормально. Обычно я обедаю с Ханной и ее друзьями.
С Ханной?
Это моя соседка. Видишь здание с остроконечной крышей? За теми деревьями?
Мейбл кивает.
Там проходят занятия по антропологии. Пожалуй, мой любимый предмет.
Правда? Не литература?
Я киваю.
Это из-за преподавателей?
Нет, они оба ничего, отвечаю я. Просто в литературе все слишком неоднозначно, как-то так.
Но тебе же это нравится. Все эти разницы в интерпретациях.
В самом деле нравится? Я уже не помню.
Я пожимаю плечами.
Но твоя специальность все еще английский язык?
Нет, я пока не выбрала основной предмет. Но почти уверена, что займусь естественными науками.
Кажется, на лице Мейбл мелькает тень недоумения, но затем она поспешно улыбается:
А где ванная?
Иди за мной.
Я провожаю ее за угол и возвращаюсь в комнату.
Мне вдруг начинает казаться, что три дня это ужасно долго. А нам с Мейбл каким-то непостижимым образом придется заполнить каждую минуту. Однако затем я вижу на кровати ее шарф и шапку. Беру их в руки. Они даже мягче, чем в моих воспоминаниях, и пахнут розовой водой, которой Мейбл с мамой душат все подряд: себя, свои машины, все светлые комнаты дома.
Я прижимаю их к себе, пока не слышу шаги в коридоре. Вдыхаю запах розовой воды, запах кожи Мейбл, все те часы, что мы провели у нее дома.
Трех дней ни на что не хватит.
Мне надо позвонить родителям, говорит Мейбл с порога. Даже если она и заметила, что я держу ее вещи, то не подала виду. Я писала им из аэропорта, но они все еще переживают. Завалили меня советами о том, как управлять машиной по гололеду, хоть я уже тысячу раз сказала, что не за рулем.
Она подносит к уху телефон, и я даже через всю комнату слышу голоса Аны и Хавьера, слышу их радость и облегчение.
(Маленькая фантазия: Мейбл появляется в дверях, замечает меня. Садится рядом на кровати, берет шапку и надевает ее. Берет шарф из моих рук и оборачивает его вокруг моей шеи. Берет мои руки и греет в своих.)
Да, слышу я, самолет был нормальный Не знаю, довольно большой Нет, нас не кормили.
Она бросает на меня взгляд.
Да, Марин здесь.
Захотят ли они поговорить со мной?
Мне нужно кое-что проверить, говорю я. Передай им от меня привет.
Я выскальзываю в коридор и спускаюсь на кухню. Открываю холодильник. Ничего не изменилось мои подписанные пакеты с едой аккуратно сложены на полках. Мы можем приготовить равиоли и чесночный хлеб, кесадильи с бобами и рисом, овощной суп, салат со шпинатом, сушеной клюквой и голубым сыром или же чили кон карне с кукурузным хлебом.
Я остаюсь на кухне достаточно долго, чтобы к моему возвращению Мейбл уже ни с кем не разговаривала.
Глава третья
МАЙ
Я проспала будильник, но услышала, как Дедуля напевает что-то в гостиной. Он пел о моряке, который видит во сне свою девочку Марин. У Дедули почти не было акцента ведь он жил в Сан-Франциско с девяти лет, и все же пел он как стопроцентный ирландец.
Затем он постучал в мою дверь и громко протянул один куплет.
Окна моей спальни выходили на улицу, а Дедуля занимал две комнаты в задней части дома. Между нами была гостиная, столовая и кухня, так что мы могли делать у себя что угодно, и никто из нас ничего не услышал бы. Он никогда не заходил в мою комнату. Я никогда не заходила в его. Могло показаться, будто мы недолюбливаем друг друга, но на самом деле все было иначе.
Мы уйму времени проводили вместе в общих комнатах: читали на диване и в кресле, играли в карты, вместе готовили, ели за круглым кухонным столом таким крохотным, что мы ни разу не попросили друг друга передать соль. За обедом мы стукались коленями и уже давно перестали за это извиняться. Корзина для белья стояла в коридоре у ванной; мы по очереди стирали, а затем оставляли стопку одежды на столе в гостиной, чтобы другой мог забрать ее, когда удобно. Наверно, родители или супруги взяли бы вещи и сами разложили их по чужим ящикам, но мы-то не были отцом и дочкой. И не были супругами. Мы ценили наше единение, но не меньше того нашу обособленность.
Я открыла дверь, и Дедуля оборвал песню. В его жилистой руке с россыпью пигментных пятнышек была желтая кружка с кофе.
Придется тебя сегодня подвезти. Судя по твоему виду, кофе тебе не помешает.
Сквозь занавески пробивались солнечные лучи. Я убрала за ухо светлую прядь, чтобы не лезла в глаза.
Спустя несколько минут мы уже сидели в машине. Во всех новостях трубили о военнопленном, которого наконец вернули домой.
Какой кошмар, вздыхал Дедуля. Совсем еще мальчик.
Я радовалась, что он так увлечен новостью, благодаря этому у меня было время подумать о прошлой ночи.
Подумать о Мейбл и всех наших друзьях, о том, как мы сидели на песке, скрестив ноги, в полумраке, в отблесках костра. Уже май. Осенью мы оставим друг друга и разъедемся по разным городам. Но пока лето только начиналось, до выпускного оставалось совсем немного, и всё, что мы делали, казалось долгим прощанием или, наоборот, преждевременным воссоединением. Мы уже скучали по времени, которое еще не кончилось.
Слишком юный, продолжал Дедуля, для этих испытаний. Люди бывают такими бессердечными.
Мы приблизились к стоянке у католической школы, и Дедуля включил поворотник. Я высунула кружку в окно, чтобы не расплескать кофе в салоне.
Только посмотри. Дедуля указал на часы на приборной доске. У тебя еще две минуты.
Ты мой герой, ответила я.
Будь умницей, сказал он. И поаккуратнее там, не проболтайся сестрам, что мы безбожники.
Он ухмыльнулся. Я сделала последний глоток.
Не проболтаюсь.
И припаси для меня немного целебной крови Христа, хорошо?
Я закатила глаза и поставила пустую кружку на сиденье. Затем хлопнула дверью и нагнулась помахать ему в окно. Дедуля, все еще посмеиваясь над собственными шутками, на секунду притворно помрачнел и перекрестился а следом расхохотался во весь голос и поехал прочь.
На английском мы говорили о призраках. Существуют ли они на самом деле, и если да, действительно ли они зло, как думает гувернантка в «Повороте винта»?[5]
Итак, два утверждения, сказала сестра Жозефина. Первое: у гувернантки галлюцинации. Второе: привидения реальны. Она повернулась к доске и записала обе мысли. Найдите в романе подтверждения обоим тезисам. Завтра мы обсудим их на занятии.
Я подняла руку.
У меня есть третья версия.
Какая же?
Окружающие сговорились против нее. Такая изощренная шутка.
Сестра Жозефина улыбнулась.
Занятная теория.
А Мейбл сказала:
Тут и с двумя вариантами все слишком сложно. И несколько учеников согласно закивали.
Но ведь чем сложнее, тем лучше, возразила я.
Мейбл повернулась ко мне.
Подожди-ка. В смысле? Чем сложнее, тем лучше?
Конечно! В этом вся суть повести. Мы можем искать правду, можем убеждать себя в том, во что хотим верить, но никогда не узнаем истины. Я уверена, можно найти доказательства и того, что все остальные просто подшучивают над гувернанткой.
Я внесу эту версию в список, улыбнулась сестра Жозефина.
* * *
После школы мы с Мейбл разделили домашнее задание по естествознанию, зашли в кофейню «Катастрофа» и отправились ко мне с двумя капучино отпраздновать то, как мы удачно всё распланировали.
Я все думаю о призраках, начала я, пока мы шагали мимо пастельных домиков с плоскими фасадами и квадратными окнами. Они встречаются во всех моих любимых книгах.
Посвятишь им выпускное сочинение?
Я кивнула:
Пожалуй. Но сначала надо сформулировать общую мысль.
В «Повороте винта» мне нравится только первая фраза гувернантки. Мейбл остановилась, чтобы подтянуть ремешок сандалии.
Я закрыла глаза, чувствуя, как лицо греют солнечные лучи, и произнесла:
«Я вспоминаю все начало этой истории как ряд взлетов и падений, как легкое качание между верным и ошибочным»[6].
Почему я не удивлена, что ты помнишь ее наизусть!
Она изумительная.
Я думала, что вся книга будет в таком духе, а она запутанная и бессмысленная. Призраки если это были призраки даже ничего не делают. Просто появляются и стоят на месте.
Я открыла железную калитку, и мы поднялись по ступенькам на крыльцо. Стоило нам переступить порог, как Дедуля крикнул «привет». Мы оставили кофе в прихожей, скинули рюкзаки и отправились прямиком на кухню. Дедуля был весь в муке. Он обожал среду, потому что в этот день мог закармливать нас своей выпечкой.
Пахнет восхитительно, вздохнула Мейбл.
Скажи это по-испански, попросил Дедуля.
Huele delicioso. Что там? спросила Мейбл.
Шоколадный кекс. А теперь скажи: «Шоколадный кекс пахнет восхитительно».
Дедуль, возмутилась я. Опять ты ее донимаешь.
Он поднял руки, словно сдаваясь:
Не могу удержаться так хочется послушать этот красивый язык.
Мейбл засмеялась и произнесла еще одну фразу а потом множество других. Я поняла всего несколько слов. Дедуля вытер руки о передник и прижал их к сердцу.
Прекрасно! сказал он. Hermosa!
Он вышел из кухни и вдруг остановился в прихожей, что-то увидев.