Беспокойство вызывал гужевой транспорт; его небеспредельная выносливость рано или поздно могла сказаться на темпах продвижения обоза и длительных привалов избежать не удастся. Шагая по заснеженному прибрежному насту, Киселев понимал, что в зимнее время без теплой обуви и нормальной верхней одежды преодолеть такое расстояние трудно, может быть даже невозможно, но он хорошо знал и то, что не все отступающие войска были полностью обеспечены зимней экипировкой. В интендантских службах, после той «Тобольской кадрили», которую ему пришлось пережить, будучи уже знакомым с Софьей, творилось не весть что. Об этом даже не хотелось вспоминать. Те тыловые сволочи и снабженцы, спекулянты и хапуги разных мастей, желавшие лишь нажиться на левой продаже изящных офицерских френчей, шинелей английского сукна и прочего теплого обмундирования, остались там, в прошлом, вместе с тягостной неразберихой отступления и желанием непременно вернуться, восстановить прежние позиции на фронтах; ведь были же успехи При отплытии парохода, никто из офицеров конвоя наверняка особо и не задумывался о необходимости зимней формы одежды, хотя разговоры о близости ледостава уже ходили. Однако, их можно было понять; планировалось дойти до Томска, а не продвигаться пешком по зимнику более восьмисот верст. Кто тогда мог представить себе такое?.. Сейчас же, уже совсем скоро, может возникнуть острая потребность в свежей одежде, начиная с нательного белья, которое нормальный человек не может носить бесконечно и заканчивая обувью и теплыми, зимними вещами. Мороз достанет любого и поэтому положение в скором может стать критическим, с реальной опасностью обморожений среди ледяной пустыни. Рано или поздно могут сдать нервы у людей, совершенно не приспособленных к такого рода путешествиям и испытаниям. Неизбежно возникнет и неодолимым, тяжелым бременем ляжет на плечи, проблема выживаемости конвоя.
Весь следующий день снег валил неистово, с еще большей силой, преодолевать его удавалось плохо, он становился массивным и пушистым. Обилие снега делало передвижение по нему немыслимо трудным. Командующий распорядился сделать привал лишь для того, чтобы, используя оставшиеся вещи, на сколько это возможно, утеплить свои сапоги, обсушить портянки и отогреть ноги. От сияющего блеска Сибирского солнца снег искрился и сильно слепило глаза. Они слезились и болели, вынуждая идти на самого разного рода ухищрения, чтобы только избавиться от нестерпимо яркого излучения. Невольно вспоминались местные жители с их узкими щелками глаз. Все то в пенатах матушки природы продумано и гармонично. Однако, в зимние дни и стужу, солнце совсем не грело, словно бы и не положено ему было теплом с человеком делиться
За прошедшие три дня морозы усилились. По уже окрепшему льду решились перейти на другую сторону Оби, чтобы, следуя ее правой протокой, сократить путь и в одну из ясных, звездных ночей обойти Нижневартовск. После чего, по слабо населенной, глухой тайге, двинуться к Нарыму. На реке обнаруживалось множество протоков и рукавов, разделенных крупными и мелкими островами, хорошо заметных даже зимой. Порой в них можно было заблудиться и если бы не карта, которой очень дорожил Киселев, то дорога могла стать ко всему еще и путанной. Большую часть равнинной поймы реки занимали заливные луга, на отдельных участках произрастал лес. На территориях поймы реки встречалось большое количество озер и озер-стариц. Должно быть в период весеннего половодья вся просторная, широкая пойма заливалась и летом здесь было куда красивее, и веселее чем теперь. Зимой жизнь замирала, окрест властвовала тишина и лишь непрестанный, монотонный скрип морозного снега рушил ее неодолимость.
Почти вся имевшаяся в распоряжении солома, лошадьми была съедена и они, инстинктивно полагаясь лишь на людей и на свою долю, понуро брели впроголодь. Запасы продовольствия, как и фуража исчезали и две передовые, опустевшие повозки могли вмещать все большее количество уставших, обморозившихся и ослабших людей. Силы, как и продовольствие таяли на глазах. Тянувшиеся в своем безысходном однообразии дни, погруженные в водоворот смены дня и ночи, усугубляясь болью душевных и физических мук преодоления стылого, безлюдного пространства, стали невыносимы. В иные дни мороз переваливал должно быть за сорок и при порывах ветра дыхание замирало, теряя способность вдыхать ледяной воздух полной грудью. А впереди, насколько позволяла видимость, гуляла и хороводила лютая поземка, образуя местами ползущие вдоль кустов снежные надувы. И в морозные минуты вечернего затишья, на низком горизонте, за скелетами тощих лиственниц, садилось холодное солнце. Люди ненавидели день, презирали ночь и лишь короткие минуты тепла, сна и отдыха слабили сознание, уводя его в иные измерения, где нет войны, где мир и любовь, где нет снега и холода, нет боли обморожения, нет бесконечных мук, порожденных подобной жизнью
Однажды, на очередном привале, когда по требованию поручика Никольского, обоз был вынужден остановиться на водопой, многие из конвоя, ранее вовсе не интересовавшиеся судьбой тягловой силы обоза, бессознательно помогавшей людям преодолевать трудности и продолжать двигаться сквозь леденящее пространство зимы, очень даже заинтересовались процессом утоления жажды животными. И это неожиданное отвлечение внимания от нужд собственного выживания, словно внесло новую струю живительной энергии в общее дело заботы о каждом, кто способен был бороться и побеждать в суровой схватке с напастями природы.
Вырубленная топором квадратная ниша в еще не настывшем льду, толщина которого едва ли превышала ширину ладони, имела форму неширокого проруба. Освободив поверхность от остатков льда, поручик Никольский по-деловому зачерпнул ведром ледяную воду и отправился поить лошадь, идущую в обозе последней. Процесс затягивался, но наблюдать за тем, как уставший конь утолял жажду все же было интересно. И вот, передняя лошадь, видя, как перед ней в проруби колышется вода и должно быть более других испытывающая чувство нестерпимой жажды, на удивление собравшихся, двинулась самостоятельно, не дожидаясь на то дозволения своего малосообразительного поводыря. Команда с интересом приблизилась, чтобы понаблюдать, что же будет дальше; как никак лошадь в упряжи, тут даже голову не наклонить, а не то, чтобы напиться. Подойдя к прорубу и потоптавшись, лошадь медленно опустилась на колени, осторожно вытянула крепкую шею и дотянулась губами до воды. Завидя это двинулась и вторая лошадь, видимо не желая оставаться не поенной. Вырубленное во льду пространство вполне позволило пристроиться в паре. Кони пили долго, процеживая холодную воду сквозь губы. То одна, то другая периодически отрывались и поднимали голову, мотая ею то вверх, то вниз. С их мягких, замшевых губ, причудливо искрясь и залипая, сбегали прозрачные струйки живительной влаги. Напившись, они поднялись с колен и не нуждаясь в лишних понуканиях отошли от проруба, облегчив своей животной сообразительностью труды немало удивленного поручика Никольского.
Вот так-то, «конюх!..» тут же подшутили над Никольским, Ты бы уж точно на коленях пить не сподобился, а эти видишь, как в церкви
Каждый день зимы привносил что-то новое. Никто не ожидал столь стремительного вторжения сильных, невыносимых холодов в районы среднего Приобья. Сибирский мороз не просто дикий, он неописуем, он захватывает дух. Ничто не способно остановить бураны, набирающие силу на равнинных широтах и даже лес, стоя величественной хвойной стеной на его пути, сочувственно и скрипуче раскачивал вершинами вековых исполинов, проявляя слабость и усталость в тщетной борьбе с природной стихией. Утомленный безуспешной борьбой с одолевавшим холодом, Киселев устало завалился на следующую последней повозку. Спиной ощутил укрытый брезентом саквояж, единственное их неделимое сокровище. О том в чьи руки оно могло попасть в случае гибели конвоя он не думал:
«Наверное это станет уже не важным и не нужным, размышлял он в полудреме, и забытьи, и сейчас даже лучше, что об орденах никто не знает. А поручик Никольский, бредущий должно быть где-то рядом, преданный делу и порядочный человек; вон как тщательно укрывал поклажу, по-хозяйски маскируя, обложив ее со всех сторон утварью. А ведь где-то здесь мешок с оставшимися царскими червонцами. Лежит себе, заброшенно и никому до него нет дела»
Капитан достал дневник; в нем он делал ежедневные пометки и расчеты, раскрыл карту. По его предположительным заметкам сегодня было восемнадцатое ноября, а пройдено меньше половины пути. Понимая, что в отсутствии какого-либо человеческого жилья отряд больше суток не пройдет, привал для обогрева людей и отдыха стал жизненно необходим. В этой бескрайней степи они все могут остаться навсегда и лишь от его правильных решений зависят теперь их жизни. Но остановка здесь, сейчас, чревата верной гибелью отряда. Нет сил ни ждать, ни терпеть, не идти дальше. Еще немного мучений и всем станет все равно, куда и зачем бессознательно бредут промерзшие ноги
Еще по вечерам, за чаем, за частыми разговорами с капитаном парохода «Пермяк», штабс-капитана занимали рассказы опытного и бывалого речника о старообрядцах не так давно ставших строить свои поселения в таежной глуши Приобья, сторонясь и чураясь местных жителей, по жизни занимающихся охотой и кочующих повсюду. Внимательно слушая его, Киселев многое почерпнул о вынужденных жителях Васюганских болот и их окрестностей. В глухой тайге и непроходимых лесах надеялись их семьи скрыться от преследования царских властей. Так и оказались они в Нарымских краях. По верховью Васюгана и впадающих в него рек, появились эти трудолюбивые крестьяне из Российских Губерний. Старообрядцы-раскольники настроили себе поселения, завели пашню и скотину, жили себе, тайно предаваясь своему фанатическому молению. Только вот где все они, где их скиты и стоянки? У них, пожалуй, можно было бы сейчас укрыться, переждать морозы и двигаться дальше, спасти погибающий отряд. Всюду властвовал холод и ни единой селькупской юрты, словно бы не кочевали они здесь, а откатились южнее, к Колпашево, до которого еще далеко. Попытки поисков береговых жителей верховым, головным дозором, были тщетны. Тропы, пробитые по холмам и лесным гривам, в зиму были почти неузнаваемы и лишь на открытых ветрам просторах, на выдутом снегу, можно было усмотреть редкий и хитрый след когда-то побывавшего здесь охотника.
Глядя при слабом, лунном свете на маршрут, которым они следовали, Николай все больше склонялся к вынужденной стоянке в единственном охотничьем поселении, обозначенном речниками на карте. Существовало ли оно в реальности он не знал. Других деревень вплоть до Нарыма не было. Расчеты показывали, что обоз где-то совсем рядом с Нижне-Лумпокольским юртовым поселком селькупов. Остятские, хантыйские юрты, в которых издавна проживали местные жители, надежно защищали их от здешних морозов, порой доходивших до сорока и более градусов. С рассветом, сориентировавшись на местности, Киселев обнаружил ответвлявшуюся по левобережью старицу, за ней река плавно загибала вправо. Сравнил местность с картой. Выходило, что селькупы всего в трех, может четырех верстах пути. Всем было объявлено о предстоящем привале. В надежде на отсутствие поблизости «красных», в небольшом охотничьем и оленеводческом хозяйстве можно будет отдохнуть и набраться сил, считал он. Стоило лишь немного поднапрячься и достичь желанной стоянки, хоть на какое-то короткое время, забыть о тяготах пути
Глава пятая
Софья и солдат
Все в кирпичных кружевах, здание железнодорожного вокзала было маленьким, двухэтажным и беленым снаружи. Со стороны станционных путей, перед ним имелся навес на фигурных, видимо чугунных, столбах. Пассажирские поезда проходили под ним и люди в непогоду не мокли от дождя, ожидая прибытие поезда. Внутри вокзал разделялся на три части: зал кассовый, зал ожидания, с массивными дубовыми диванами, на их высоких спинках были вырезаны буквы «МПС» и ресторан. Ближе к двери на перрон, висел изрядных размеров колокол, в который обязательно звонил дежурный, выходя встречать пассажирский поезд. Перед вокзалом со стороны города площадь со сквером, фонтаном и множеством кустов сирени. В центре чаши фонтана, лежа на камнях, дремала высеченная из камня олениха, а над ней в настороженной позе стоял такой же олень с ветвистыми рогами. Вокзал и площадь отделялись от города шеренгой мощных тополей, посаженных видимо еще в прошлом веке.
В периоды лихолетий, наверное, все города, а в особенности их вокзалы, выглядят одинаково; хмурые, хоть и беленые, но потухшие блики стен, чем-то схожи с обеспокоенными взглядами суетливо бегущих мимо прохожих, горожан и приезжих. Белая армия откатила на восток, оставив после себя развал и хаос войны, какой воцаряется при любом поспешном выводе войск, отступлении или бегстве. Поражение, которое потерпел Колчак на Урале отбросило его отступающие армии в глубину Сибири. И Тюмень, куда с трудом добралась Софья, встречала ее нахлобучено и равнодушно. Что ждало ее там, в далеком Петрограде, куда она стремилась добраться, преодолевая голод и бессонницу последних беспокойных дней, она пока не знала. Но то было где-то далеко, не здесь и потому оценивалось и ощущалось иначе, с долей благой надежды, способной позволить думать о тяготах военного времени, иначе. Газеты пестрили заголовками: «При наступлении на Петроград был разгромлен Юденич», под жесткими ударами Красной армии на юг отступали Белые части деникинских войск. Народ был настроен по-пролетарски и даже Софья, по-своему равнодушная к войне, но не безразличная к страданиям людей, как никогда чувствовала настроение народных масс. Ей даже пришел на ум отрывок из недавно печатавшегося в газетах, стихотворения Советского поэта нового времени, Владимира Маяковского: «Мы голодные, мы нищие!.. С Лениным в башке, с наганом в руке!..»
По старинной аллее их высоких тополей, в обе стороны, скользя по снегу, проносились санные повозки и кибитки, запряженные лошадьми, от которых клубами валил пар, и они казались Софье теми же паровозами, только маленькими и живыми. Мимо, с песней, прошагали сроем солдаты, держа за плечами винтовки выставившие свои острые жала штыков в самое небо. Софья прижалась к толстым тополям и пропустила колонну вперед. В Москве и Петрограде голодно: «Пусть ни один спекулянт не появляется в городе!» гласил висевший у здания напротив плакат. И ей стало одиноко и страшно от того, что здесь ее никто не ждал, и новое, пришедшее с пролетарскими идеями и чаяниями время, в ней совсем не нуждается, а живет само по себе, глядя лишь в грядущее Коммунистическое будущее, которое предстоит еще построить и только тогда в нем жить
И как же быть ей, когда нет ни гроша за душой, и лишь памятные драгоценности прошлого согревают сердце. А ведь с ними наверняка придется расстаться. Где она сможет продать дорогие вещи, когда за это могут арестовать и посадить в тюрьму, а может и того хуже Но без денег не продают билеты и на поезд трудно будет попасть. Такую добрую, отзывчивую, хоть и крикливую старушку, которую она даже полюбила, наверное, больше не встретить и придется решать самой; кому доверять, а кого сторониться. В чужом городе и люди, и стены были чужими, да и сама она, больше доверяла Белому движению, которому верой, и правдой служил ее любимый Николай. С грустью и болью в сердце вспомнив о нем, она остановилась; ей вдруг расхотелось куда-либо идти, понапрасну тратить силы, бесцельно бродя окрест вокзала, откуда громко доносились отрывистые гудки паровозов, должно быть зовущие ее в новую, непонятную еще жизнь