Игорь Надежкин
Когда ласточки кружат над домами
Часть 1
Глава 1
Я хотел бы начать с какой-то сакральной истины, но любые слова, сказанные о взрослении, будут звучать банально и пошло, лишь потому что природа взросления есть банальность и пошлость. Поэтому я просто начну.
Стоит сказать, что события, которые предшествовали столь пессимистичному выводу, как это часто бывает, были на редкость многообещающими, и сулили мне духовным подъемом, которого мне так не хватало в 2016 году, когда на меня крепко насела депрессия. Депрессия? Даже не знаю Сейчас мне сложно сказать, что творилось со мной тогда.
Дело в том, что именно в этот год я женился, и стоит заметить, что начинался он просто прекрасно. Но вскоре на меня навалился беспощадный быт, справиться с которым оказалось не так уж просто. Не могу сказать, что предыдущий год был наполнен событиями уже тогда я жил со своей будущей женой, и ее ребенком от прошлого брака, которого я знал уже много лет и растил как своего собственного, но именно в 2016-ом проблемы и вязкая как грязь под ногами рутина навалились особенно сильно. Может показаться, что трудности мои были связаны с женитьбой, но на самом деле, для моего личностного декаданса, было много причин, которые по отдельности, навряд ли бы смогли выбить меня из колеи, но сплотившись вместе являли весьма серьезный повод для беспокойства.
Во-первых, именно в 2016-ом я впервые начал задумываться о том, что юность осталась далеко позади. Я понял это, когда у меня появилось кресло. Именно так! Старое кресло, которое я привез из дома моей тещи и поставил в углу гостиной, придвинув к нему напольную лампу. И когда по вечерам я возвращался с работы, я усаживался в это кресло делал наброски для книг, или же просто читал, закинув ногу на ногу и тихо покачивался из стороны в сторону, пока кресло вторило мне скрипом. И так я мог просидеть до глубокой ночи, и мне совершено не было скучно.
Именно тогда я начал замечать в себе перемены. Так что знайте! Как только в вашем доме появится кресло, вам обязательно стоит присмотреться к себе. И готов поспорить, вы обнаружите, что глаза ваши стали тусклее, плечи осунулись, а по обе стороны лба, уже крадутся к темечку предательские залысины. А потом уже, все пойдет, само собой. Услышав по радио какой-то назойливый шум, вы вдруг поймете, что только что услышали главный хит этого лета. Затем, заглянув в свой любимый бар, где вы часто засиживались в свои студенческие годы, увидите там парочку первокурсников, и сами того не желая задумаетесь: «А ведь они лет на 8, а то и того хуже, на 10 младше меня». И хоть о старости говорить еще было слишком рано, но переломная цифра 30 уже подобралась ко мне совсем близко. Сама по себе, эта мысль гнетет не так и уж сильно, но тут и вступают в игру пресловутые во-вторых.
И дело вот в чем. В жизни каждого женатого человека, рано или поздно наступает момент, когда он начинает понемногу выпадать из жизни. Конечно, ты пытаешься с этим бороться, но это позволяет лишь отсрочить неизбежное. Ведь однажды, твои холостые друзья начнут все реже появляться в твоей жизни, а работы и забот становится так много, что ты и сам уже, все реже хочешь выбираться из дома, поскольку так сильно застреваешь в своей зоне комфорта, что мир за ее пределами начинает казаться тебе чужим и опасным. И ты застываешь. Зацикливаешься. Становишься нерешительным и робким, и уже все меньше походишь на того, кем ты привык себя считать. Постоянная необходимость обеспечивать свою семью, неизбежно делает тебя меркантильным, и в какой-то момент ты становишься заложником материального. А духовный мир, и все эти практики, скитания и мечты безумной юности становятся чем-то незначительным и недозволительным для главы семейства.
И вот итог. На дворе декабрь. 2017-ый подбирается все ближе, и его приближение заставляет меня ежится больше обычного. Девять часов в день я провожу на работе. Моя жена трудится немногим меньше, но в вечернюю смену. Тогда мы владели небольшим фотосалоном, а стоит сказать, что свое дело, даже такое маленькое, забирает много сил, и самое страшное, жрет ваши и без того расшатанные нервы.
И вот, как я уже говорил, я возвращаюсь домой, моей жены скорее всего нет, и потому наш сын Павел на мне. Я усаживаю его ужинать, а проделать это с ребенком не так уж просто, а потом трачу почти весь вечер на то, чтобы помочь ему с уроками, и это тоже не такое уж плевое дело, хотя Павел очень смышленый малый, уж точно посмышленнее чем я в его возрасте. По крайней мере, ему хватает мозгов не шататься по подворотням и не впутываться в неприятности, и просто быть послушным и счастливым ребенком, каким он и должен быть в восемь лет. Потом мы говорим немного перед сном. Павел идет смотреть свои мультики, а я сажусь в свое кресло почитать, или если день выдался паршивый, выпить бокал виски. Затем приходит жена и мы ложимся спать. Если жена дома, я мог немного расслабиться и покопаться в своих записях, но это бывало не часто. И так день за днем. Неделя за неделей. По новой. По кругу. Сызнова.
Но больше всего меня угнетал тот факт, что вот уже почти год, я не мог написать ничего стоящего, а для любого творческого человека, застой это худшее из всех возможных состояний, которое не дает ему покоя, ни днем ни ночью, занимая все его мысли. Для писателя, чувство невысказанности есть самое страшное из всех возможных мучений. Внутри словно закипает лава, и не имея возможности выброситься наружу, она прожигает его изнутри. Более того, застою всегда сопутствует чувство никчемности и собственной бездарности, которое усиливалось еще и тем, что я исписал уже тысячи слов, а никто так и не взялся меня издать.
Я не мог написать и строчки, а если и удавалось нацарапать что-нибудь, то листы тут же отправлялись в мусорную корзину, где им было самое место. Я беспрерывно искал то, что сможет взбудоражить меня настолько, что не будет уже сил молчать, но новый день приносил мне лишь серые будни, которым не было счета. И наверное, я бы вовсе бросил писать, и стал бы законченным офисным клерком, если бы не поддержка моей жены. Она уже давно стала моим самым строгим литературным критиком. С тех самых пор, когда, написав свой первый роман, я дал прочитать его своим друзьям, от которых получил лишь похвалу. Но как только до рукописи добралась Кристина, она сразу сказала мне, со свойственной ей прямотой: «Ты уж меня прости, Руслан, но ты написал сто страниц редкостной чуши». С того момента, первым делом мои рукописи отправлялись к ней, и лишь после одобрения Кристины, я начинал думать, что мне делать с ними дальше.
Вообще, мне чертовски с ней повезло. Правда. Она могла бы запросто найти кого-нибудь получше меня, но тем не менее, оставалась рядом со мной, что безусловно было огромным подвигом любви и верности с ее стороны, ведь характер у меня на редкость скверный. Хотя речь сейчас не об этом.
Как я уже говорил, она во всем меня поддерживала, и видя, как я мучаюсь от этого чертового ступора, сделала мне самый лучший подарок югославскую печатную машинку. Дело в том, что мне никогда не нравилось писать на компьютере. Скучное это дело слишком уж отдает механическим подходом к ремеслу, и прежде я писал все только от руки, утопая и путаясь в бесчисленных блокнотах и клочках бумаги. А машинка В этой вещице есть особый романтизм, которого мне так не хватало тогда. Так и появилась она возле моего кресла. Вот только было еще одно «но». Прежде всего, эту машинку нужно было освоить. Причудливую и такую непонятную. Этот осколок другой эпохи, найденный в кладовке у одного старика.
В первый день машинка сводила меня с ума. За ее романтизмом скрывалась сложная техника, которая все никак не хотела мне поддаваться. Особенно этот чертов звоночек, что возвещает о том, что строка подходит к концу. Невероятно сложно было услышать за стуком старых клавиш, звон этого колокольчика. Видимо у машинисток, что сидели за этими машинками 50 лет назад, до того наловчился слух до этого еле слышного «дзынь», что они могли услышать его, даже стоя на другом конце улицы, и сами того не замечая двинуть рукой невидимую каретку.
Хотя на самом деле, все оказалось не так страшно, как виделось мне в начале. Спустя два дня, я уже печатал так лихо, что наверное мог бы устроится в заправскую контору середины 20-го века, получал бы свои два или три рубля в день, на кильку, кефир, батон и бутылку вина, ну или что там еще можно было купить, и скоротал бы с ней ночи в Керуаковском отчаяние 50-х. Днем, щелк-щелк на машинке. Ночью, бит-бит из горлышка, и так день за днем, пока милиция не упрятала бы меня в сумасшедший дом. Так бы и умер бедолага, на казенной койке, и никаких больше щелк-щелк, и никаких больше бит-бит. Конец мне! Сдох бы свободный мальчишка. Да и черт бы с ним Потому что в голове моей всякий бред, а на бумаги по-прежнему ни строчки. А ведь жена моя так старалась.
Глава 2
Осенью 2016-го, я являл собой тишайшего из всех семьянинов, уже порядком устав от этой роли. Меня спасали лишь редкие встречи с друзьями, с которыми я еще мог чувствовать себя юным. Хотя и тех осталось вокруг меня немного.
Прежде всего, мой самый старинный друг Антон Свиридов, которого я знал вот уже пятнадцать лет. Мой извечный друг детства, с которым мы повидали столько, что для истории о наших похождениях, мне пришлось бы написать отдельный роман. Тот самый низкорослый парнишка без одного зуба в верхней челюсти и лицом этакого простака, которое ни раз вводило в заблуждение тех, кто знал его не так хорошо, как я. За его на редкость не примечательной внешностью скрывался яркий и образованный человек, который повидал не меньше, а может и побольше моего. Богемные бары, душные казармы, дороги и поезда, безумные ночи, и сотни тысяч людей, что крутились возле нас Словом, все то, что осталось в нашей безумной юности.
Теперь же, это был совсем другой человек. Степенный и тихий. Он жил с девушкой, и похоже, что дело у них шло к свадьбе. Его образ жизни мало отличался от моего. Да и виделись мы совсем редко. Может три, или четыре раза в год, хотя жили в часе езды друг от друга. И временами я злился на него, за то, что он не звонил и не писал мне, но видя его воочию тут же все прощал, потому как до сих пор безумно любил этого чудаковатого парня.
Затем Сергей Рыкунов, которого я знал немногим меньше, чем Свиридова. И признаться честно, я даже не знаю, что вам о нем рассказать. Он был высоким рыжеволосым парнем, с грустными глазами, и по настоящему наглой улыбкой, и наглости своей он никогда не стыдился, и следуя заветам старой поговорки, считал ее своим вторым счастьем. С красивой статной фигурой и каким-то магическим обаянием, на которое часто западали девчонки. Но при всем этом, он был человеком на удивление скромным. Вы никогда бы не увидели бы его в жарком споре. Навряд ли услышали бы в его голосе требовательность. Да и вопреки логике, у него было не так уж много девушек, лишь потому что Рыкунов никогда не стал бы пудрить им мозги. Он был действительно славным парнем надежным и добрым. И наверное, именно поэтому, не смотря на то, что у нас было не так уж много общих интересов, мы столько лет оставались друзьями. И где бы не оказались, и что бы с нами не случилось, я мог быть уверен, что он сломал бы нос любому, на кого я укажу пальцем, а Рыкунов, в свою очередь, знал, что я сделаю для него тоже самое. Между нами была безусловная братская любовь, которая так нужна каждому мужчине.
А еще Дмитрий Силин, с которым меня свел Свиридов в 2011-ом году, в те времена, когда мы крутились всюду со своими университетскими друзьями. Дмитрий был моложе нас на три года, и потому немного отличался от нас, к тому же в компании, где все знали друг друга еще со школы, был слегка инороден. Ему более всех остальных удалось вклиниться в новое время, и он менее всех нас чувствовал себя лишним в этой действительности. Он носил аккуратную и ухоженную бороду. Волосы его были стильно убраны на бок, и он без сомнений куда больше нашего следил за тем, во что был одет. Даже больше Рыкунова, который прослыл среди нас модником. Татуировки на руках Силина отличались от наших, и были частью кропотливо продуманного образа, а не еще одним проявлением бунта. Но не смотря на все это, Силин был уже неотъемлемой частью нашей шайки, без которого уже было невозможно представить наши редкие посиделки.
И наконец, Александр Елинич, с которым вас стоит познакомить поближе, ведь именно его история в итоге стала ключевой, для всего, что случилось дальше.
Глава 3
С Александром Елинчем я познакомился летом 2007-го года, когда еще жил в родном городке, со своей матерью и братьями. Дела в нашей семью обстояли так, что матери приходилось много работать, чтобы обеспечить нас всех необходимым, а наш отец не особенно заботился о нашей судьбе и жил за 150 километров от нас, появляясь лишь два раза в год. Поэтому, почти все время я был предоставлен самому себе, и слонялся со Свиридовым и Рыкуновым, то там, то здесь, наживая себе неприятности и знакомых, от которых четырнадцатилетнему парню стоило держаться подальше. Я не могу сказать, что мы занимались чем-то действительно ужасным, но тем не менее, дорога в кабинет следователя была нам знакома. Но знаете, нас сложно было за это судить, потому как все познается в сравнении, и сейчас, я могу судить исходя из опыта лет и того факта, что большинство моих теперешних приятелей не имели проблем с законом, но тогда, я знал с десяток парней, которые уже успели побывать в колонии, и наши мелкие воровские наклонности казались сущей нелепицей, на фоне того, за что привлекались к суду они.
Александр Елинич тогда водился с другими парнями. А я, Рыкунов и Свиридов держались ото всех особняком, и не стремились искать друзей. Но вышло так, что Сверидова и Елинича свел один общий интерес, о котором вам лучше ничего не знать, и он стал иногда крутиться с нами, и вскоре стал настолько привычен нам, что мы всюду звали его с собой.
Сложно сказать, что свело нас всех вместе. Наверное, понимание того, что все происходящие вокруг нас, не может являться нормой, и наш тесный круг стал своеобразной крепостью, в которой мы могли укрыться от бесконечных драм. Мы не были просто друзьями. Мы были семьей, ну или по крайней мере тем, что могло нам ее заменить.
Признаться честно, Александр Елинич был самым добродушным из нас, и могу вас заверить, что он избегал драки всеми возможными способами, что на фоне общей беспричинной агрессии, казалось мне чем-то вроде святости. В его округлом лице я никогда не видел злобы. Жесты и движения его были плавными, без острых как бритва углов. А весь его мягкий силуэт словно говорил каждому встречному: «Приятель, нам нечего с тобой делить, так давай же будем добры к друг другу», и он лишь ходил за нами, немного увалень, и наверное, был счастлив обрести настоящих друзей, а не сброд, что стремился его использовать. Жаль только в нашем городке, доброта зачастую приравнивалась к слабости, и нам ни раз приходилось защищать его словом и делом.
Была еще одна вещь, которая отличала Александра Елинича от нас у него была семья, настоящая, где его любили и ждали, и всегда, несмотря ни на что, были рядом. В глубине души все мы завидовали Елиничу. Ведь мы редко видели своих матерей, поскольку они вечно пропадали на работах, а слово «отец» значило для нас не больше, чем любое другое. А хуже всех пришлось Рыкунову, ведь его мать оставила его на воспитание бабушке, а сама, жила в другом городе, навещая его лишь изредка, а отец его был уже много лет как мертв. У Елинича же, все было иначе.