Заключение сначала в одиночной келье, а затем в более просторном помещении было мерой крайне немилосердной и продолжалось семь лет два месяца и несколько дней.
Друг, посетивший поэта в сентябре 1581 года, вспоминал, что нашел узника «в жалком состоянии», имея в виду «не ум, неповрежденный и здравый, о чем он мог судить во время долгого с ним разговора, а наготу и голод, от которых тот страдал».
Самый основательный биограф поэта, Анджело Солерти, считал подобные рассказы выдумкой, документально подтверждая, что заключенному доставляли еду из герцогской кухни и довольно скоро отвели две комнаты, где он мог принимать посетителей и работать. Сегодня сказали бы, что большую часть срока осужденный содержался под «домашним арестом». Нередко ему дозволялось даже выходить в город и участвовать в праздниках. Помимо стихов и диалогов, Тассо написал в больнице десятки писем, обращаясь за помощью к разным государям и пытаясь оправдаться в обвинениях, истинных и мнимых. Поэт, «к дополнению несчастия, не был совершенно сумасшедший, как отмечалось в примечаниях к Умирающему Тассу Батюшкова, и в ясные минуты рассудка чувствовал всю горесть своего положения. Воображение, главная пружина его таланта и злополучий, нигде ему не изменило, и в узах он сочинял беспрестанно»[12].
Историки так и не пришли к единому мнению о причинах столь долгой бесчеловечной кары со стороны Альфонса, «просвещенного монарха» и мецената, пусть даже своевольного и, по некоторым сведениям, грубого, но неизменно благоволившего к своему придворному стихотворцу. Довольно быстро возникла легенда о том, что Тассо был влюблен в сестру герцога Леонору, претендовал на ее руку и даже был любим ею. Утверждалось (правда, без всяких на то оснований), что, дескать, брат-деспот («деспот жалкий», по слову Байрона) решил наказать своего придворного за неслыханную дерзость: ходили слухи, что поэт прилюдно поцеловал или обнял Леонору. У здравомыслящих людей эта фантастическая версия всегда вызывала по меньшей мере иронию: «В историческом отношении, возражал Генрих Гейне, мы должны отвергнуть это происшествие. Главные биографы Тассо, как Серасси, так и (если не ошибаемся) Мансо, не признают его. Один только Муратори рассказывает нам эту сказку. Мы даже сомневаемся, чтобы когда-нибудь существовала любовь между Тассо и бывшей на десять лет старше его принцессой[13]. Вообще, мы не можем безусловно согласиться также и с тем общераспространенным мнением, будто герцог Альфонс запер бедного поэта в дом умалишенных просто из эгоизма, из боязни, чтобы не померкла его собственная слава. Точно это уж такая неслыханная и непостижимая вещь, чтобы поэт сошел с ума? Почему же не объяснить этого помешательства просто и естественно? Почему, по крайней мере, не принять, что причина заточения Тассо лежала столько же в мозгу поэта, сколько в сердце князя?»[14]
Помимо романтического объяснения происшедшему, существуют, разумеется, и другие убедительные и менее убедительные гипотезы.
Согласно одной, диатрибы Тассо о недостаточной чистоте веры, как собственной, так и всего феррарского двора, известного своим эпикурейством, могли навлечь на герцога гнев папы, с которым у династии Эсте с давних времен сложились напряженные отношения. В случае пресечения наследников мужского пола герцогство бездетного Альфонса должно было вернуться в состав папского государства (что, собственно, и случилось впоследствии). Теперь же герцог, помимо прочего, вступил в конфликт с Римом, отказавшись изгнать из города евреев. В отличие от своих соседей, семья Эсте (и особенно Леоноpa) не позволяла Церкви притеснять евреев. Примечательно, что иудеи осажденного Иерусалима, самоотверженно сражавшиеся в 1099 году против крестоносцев и перебитые при взятии города, ни разу не упомянуты в поэме Тассо.
Согласно второй, более эксцентричной и модной сегодня версии, за воспетой в поэме «невозможной» любовью христианских рыцарей к прекрасным язычницам скрывались эротические мотивы совершенно иного рода, не допускаемые догматами католицизма.
Более прозаическое объяснение состоит, по мнению третьих, в том, что Тассо, незадолго до заключения напавший с ножом на слугу, стал физически опасен для герцога, опасавшегося, что его подданный скорый на руку, отчаянный дуэлянт в припадке безумия его попросту убьет.
Вот какие почести воздавали в куплетах жители тогдашней Эмилии «феррарскому орлу», как нарек его Тютчев.
Нельзя не отметить, что в поведении Альфонса, отказавшегося возвратить автору его рукописи, обнаруживается при ближайшем рассмотрении еще один важный аспект. «Была ли это строгость или милость со стороны герцога? Хотел ли Альфонс сохранить творения Тасса от безумной ярости поэта?» задавался вопросом в 1848 году, явно с чужих слов, «Справочный энциклопедический словарь» К. Крайя. При положительном ответе придется признать, что именно герцог спас поэму (по крайней мере один из ее вариантов) от уничтожения, а самого автора от суда инквизиции.
III
Тассо находился в лечебнице, когда без ведома и согласия поэта начал печататься главный труд его жизни. Сначала в 1579 году одна Песнь была включена в генуэзскую антологию «Стихотворения разных прекрасных поэтов», затем в 1580 году в Венеции вышла сокращенная, «изувеченная» версия поэмы (четырнадцать Песней из двадцати с «чудовищными» типографскими ошибками). Книга была озаглавлена «Готфрид синьора Торквато Тассо, впервые увидевший свет». Наконец в 1581 году в Парме появилось полное издание поэмы, теперь уже под названием «Освобожденный Иерусалим», или, если отказаться от буквального перевода и предпочесть ему смысловую точность, «Освобождение Иерусалима». Название это было придумано благонамеренным другом поэта Анджело Индженьери, который усмотрел в нем перекличку с титулом вялой дидактической поэмы Джанджорджо Триссино «Освобождение Италии от готов» (1548).
Около 1579 года Индженьери получил в Ферраре доступ к полной рукописи поэмы и за шесть дней скопировал ее, пропуская не только отдельные строки, но и целые октавы. Текст, оказавшийся у него в руках, не содержал последних авторских исправлений, однако это не остановило предприимчивого издателя.
Получив сообщение о появлении книги, Тассо был удивлен и раздражен происшедшим, поскольку не считал поэму завершенной, и, обдумывая заглавие, склонялся к «Отвоеванному» или, предпочтительнее, к «Завоеванному Иерусалиму». Неприятие эпитета «освобожденный» он аргументировал тем, что «до прихода Христа» святой город «принадлежал скорее иудеям, чем христианам», а «после того, как Бог сошел на землю для спасения рода человеческого, в мире не осталось ничего, что бы не принадлежало Христу»[15].
Авторского права в современном понимании термина в ренессансной Италии не существовало печатание книг было прерогативой типографов и требовало получения так называемой привилегии, иначе говоря, платного разрешения от государя той или иной провинции. Еще в 1576 году Тассо приобрел во Флоренции двадцатилетнюю привилегию на печатание поэмы, но не успел или, вернее, не захотел ею воспользоваться. К несчастью, случай свел его с феррарским придворным Фебо Бонна, с которым он заключил письменное соглашение по существу, карт-бланш на издание поэмы и через флорентийского посланника в Ферраре обратился к Великому герцогу Тосканскому с просьбой перерегистрировать эксклюзивную привилегию на лицензиата.
Ответ из Флоренции запоздал, однако к июню 1581 года в распоряжении Бонна оказались три другие привилегии из Венецианской республики, Милана и Феррары. Не привлекая поэта к чтению корректуры, Бонна поспешил выпустить книгу, на обложке которой с гордостью объявлялось, что поэма отпечатана на основе «подлинной рукописи с добавлениями, недостающими в предыдущих изданиях, и с Аллегорией того же автора». Особо оговаривалось, что каждая Песнь поэмы предварялась вводной октавой, излагающей ее содержание. Октавы эти не принадлежали Тассо. Их по собственной инициативе сочинил Орацио Ариосто, внучатый племянник Лудовико Ариосто, втершийся в доверие к поэту. В июле «Освобожденный Иерусалим» был отпечатан в той же редакции повторно, причем к списку привилегий добавилась еще одна от французского короля! Оба издания носили посвящение Альфонсу II.
На основании прошения Тассо к тосканскому герцогу родилась гипотеза о том, что он смирился с происходящим и признал июньскую версию, включая ранее навязанное ей название. В действительности, согласно последним изысканиям, томившийся в лечебнице Тассо предпочел из многих зол выбрать наименьшее: пытаясь вернуть себе контроль над книгой, он с помощью Бонна надеялся ограничить пагубное распространение все новых пиратских изданий и до конца жизни так и не одобрил обнародованного текста. Учитывая тот факт, что и после «римской ревизии» поэт продолжал переделывать то одну, то другую октаву, мы можем смело утверждать, что поэма постоянно находилась «в работе».
В декабре того же года в письме к Гонзага Тассо подчеркивал, что никогда не признает своего авторства «за публикацией, которую сам не осуществил». В научной среде Италии сегодня полагают, что поэт безуспешно пытался взять печатание книги в свои руки, однако его «агенту» удалось убедить разных государей в недееспособности обитателя Святой Анны и приобрести привилегии на свое имя. Не получая финансовых выгод от многочисленных переизданий, Тассо не раз жаловался на корыстолюбие Бонна, ведущего за его счет роскошную жизнь в Париже, но так и не добился справедливости.
К весне 1582 года поэма была опубликована еще шесть раз в Венеции, Ферраре и Парме, причем феррарские издания выходили, естественно, «с благословения» герцога Альфонса.
Затем наступило некоторое затишье, прерванное в 1584 году томом, выпущенным в Мантуе из-под пресса уважаемого типографа Франческо Осанна. Новое издание «героической поэмы синьора Торквато Тассо» претендовало на воспроизведение эпопеи «на основании последней авторской рукописи» с «дополнением многочисленных строф», измененных «в надлежащих местах». В обращении «К читателю» подчеркивалось, что подлинник был выверен «рукой того, кто, как всем известно, следовал каждой мысли сочинителя». Упомянутое лицо пожелало остаться неназванным, однако уже в 1612 году его имя стало достоянием гласности. Это был, безусловно, кардинал Сципионе Гонзага. Близость кардинала к Тассо, его научный и моральный авторитет мгновенно отодвинули в тень все предыдущие издания.
Так случилось, что в течение трех столетий образованные читатели Европы и Америки знакомились с шедевром Тассо главным образом по искаженному цензурой «кодексу Гонзага», в «котором Иерусалим предстал более ясным, стилистически смягченным, с преуменьшенными языковыми странностями» (С. Феррари). Неудивительно, что именно этот вариант был предпочтен пуристами, шокированными грубой прямотой творения Тассо. В разное время возникали и другие издания, нередко основанные на черновых промежуточных рукописях, но ни одно из них не могло конкурировать с мантуанским.
Это продолжалось до тех пор, пока в самом конце XIX века при подготовке научного издания поэмы исследователи не установили, что ничем не оправданные поэтизмы и штампы предыдущих публикаций не имели непосредственного отношения к намерениям автора.
Известно, что типографское дело в эпоху Ренессанса было занятием, требовавшим обширных знаний и умений. Корректорами работали эрудиты, а на выпуск книги иногда уходили годы. Отец Торквато, знаменитый поэт Бернардо Тассо, специально отправился в Венецию проследить за печатанием своей поэмы «Амадис», к выверке которой он привлек пятнадцатилетнего сына, прозываемого в те годы (чтобы не путать с отцом) Тассони («маленький Тассо»). Известно также, что среди издателей того времени попадалось немало недобросовестных, корыстных людей и что даже вычитка корректуры не гарантировала адекватного воспроизведения. В описываемом нами случае роль, однако, сыграли совершенно иные факторы.
Редактируя поэму или выбирая самые «невинные» строки из отправленных «римским ревизорам», а то и прибегая к чужим подсказкам, Гонзага действовал, по всей вероятности, из самых благородных побуждений. Не стоит забывать, что он был видным иерархом и выполнял предписания Тридентского собора. «Иерусалим» был по своей сути произведением воинствующего католицизма, и только отдельные его места противоречили доктрине. Затушевать их и постарался будущий патриарх Иерусалимский. Действовал он, разумеется, не настолько радикально, как флорентийские монахи, которые по заданию инквизиции удалили из «Декамерона» Боккаччо все непристойные и антиклерикальные элементы, но все-таки вел себя достаточно своевольно. Не исключено, что, отчасти исказив поэму, Гонзага своим вмешательством спас ее от костра.
С этого времени поэма начала печататься с редкой периодичностью[16]. В 1789 году биограф Тассо аббат Пьерантонио Серасси приступил к подготовке амбициозного, богато оформленного, но текстуально не вполне надежного двухтомника, вышедшего посмертно в 1794 году в типографии «короля печатников и печатника королей» Джамбаттисты Бодони (часть тиража была напечатана в трех томах)[17]. Фолианты Серасси, признанные повсеместно шедеврами типографского искусства, стали скорее исключением в длинном ряду последующих переизданий, более скромных по художественному исполнению и стандартных по содержанию. Достигнув России на пике интереса к фигуре Тассо, эти книги читались по-итальянски и изучались (пусть даже с привлечением источников на других языках) интеллектуальной элитой обеих столиц. Два издания 1819 и 1825 годов сохранились в личной библиотеке Жуковского, два других 1828 и 1836 годов в библиотеке Пушкина. Батюшков, судя по пометам на принадлежавшем ему экземпляре поэмы, напротив, пользовался более ранним венецианским двухтомником 1787 года. В целом вопрос о том, по какому из опубликованных вариантов работали русские переводчики «Иерусалима» от А. Шишкова в начале XIX века до Д. Мина во второй его половине, остается по сей день открытым и требует разысканий, выходящих за рамки настоящего предисловия. Однако совершенно очевидно, что при сличении дореволюционных переложений с переводом, представленным в настоящем томе, следует соблюдать крайнюю осторожность.
В наше время «кодекс Гонзага» окончательно признан неприемлемым. С появлением поэмы под редакцией Анджело Солерти (18951896) все последующие книгоиздатели стали заново отталкиваться от вариантов Фебо Бонна (15811585), возвращаясь к рукописям и устраняя недочеты предыдущих публикаций. Исследования эти, однако, до сих пор не завершены, и неизвестно, придут ли ученые когда-нибудь к единому мнению относительно подлинности текста.
IV
К 1586 году, когда поэт покинул стены Святой Анны, «Иерусалим» выдержал двенадцать переизданий. Слава поэмы была безграничной. Переведенная практически сразу на итальянские диалекты, на латынь, испанский, французский, английский и, чуть позднее, на португальский, польский, голландский, немецкий, она быстро распространилась по всей Европе. Королева Елизавета I учила ее строфы наизусть, восхищаясь первыми английскими изданиями «Готфрида Бульонского», вышедшими уже в 1594 и 1600 годах. Живущему в Лондоне «знатному синьору» монархиня признавалась, что «Его Высочество (герцог Альфонс) должен быть счастлив, что его восхваляет такой великий поэт, не менее счастлив, чем Александр Великий, восхищавшийся Ахиллом, которого прославлял великий Гомер». В 1590 году вышла рыцарская поэма Эдмунда Спенсера «Королева фей», написанная под непосредственным влиянием Тассо.