Регина Хайруллова
Окудница
Скрип-скрип. Противный звук. Мария хотела ускориться, но из интереса остановилась под ржавой вывеской и прочла: «Окудничаю на свечах. Покажу ваш дар».
«Чего на свечах? Кто вообще сейчас вешает вывески? Да такие странные» подумала Мария и бросила взгляд на приоткрытую дверь, около которой подтаял снег. За ней, должно быть, сидит причудливая старуха, а вокруг неё полно свечек.
Скрип-скрип. Опять скрипит. Поскорей бы уйти.
Входи, раздался старушечий голос, и Марии показалось, что он исходил откуда-то издалека, словно за дверью таилось сказочное королевство, и вот оттуда-то и говорила с ней волшебница.
Не до конца понимая зачем, Мария всё же заглянула в комнату и сама не заметила, как вошла.
Пахнуло мёдом и душицей, как когда-то давным-давно, то ли в детстве, то ли ещё раньше, до появления на этом свете. Дыхание мёда влекло и мягко грело, и тёплое дуновение после зимнего холода чудилось родным и ласковым. В полутёмной комнате трещали огарки. В их мягком свете плыли стол с десятком свечей, два ветхих стула и окудница: старушка с треугольником шали на плечах. На полу у двери таял снег.
Было тепло и душно, и кружилась голова.
Жаждешь познать сокрытое, дитя?
Да нет я вообще-то мимо шла.
Само провидение привело тебя ко мне. Присядь, дитя, сказала окудница, указывая на стул напротив себя. Он перестал плыть во тьме и застыл, словно старушка приковала его к полу своими словами.
Мария невольно села.
Я зажгу свечу, и ты узришь свой дар, дитя моё.
Окудница не глядя оторвала пучок травы, который висел на стене, и вдавила его в желтоватую свечу из вощины.
Дай волос, дитя, иначе огонь не узнает тебя и не улицезреет, высокопарно сказала она.
«И куда я ввязалась?..» подумала Мария и нехотя вырвала волосок из-под шапки. Больно и жалко. А ещё жарко.
Когда окудница положила волос поверх свечи и зажгла её, Мария хотела спросить, почему это огонь должен её узнавать, но не успела.
Затрещал фитиль. Устремился к пламени взгляд. Стёрлись мысли. И в этот самый миг, как круговерть жизни чуть замедлилась, к Марии подобралось смутно знакомое чувство, оно тихонько постучало и вошло.
И вот всё нехорошее, всё беспокойное исчезает. И пока остаётся только пламя. Пламя. Одно лишь пламя во всей Вселенной. Пляшущее, затмевающее и озаряющее, греющее и обжигающее пламя. Оно танцует древний шаманский танец, поблёскивая то одним бубном, то другим. Оно покачивается, напевая стародавнюю песню, исцеляя. И песня подобна прибою, и мелодичному ветру, и мглистой земле. То солнечное пламя солнечной свечи с сухоцветами на воске.
Пламя. Просто пламя на свече.
Мария сняла шапку и встряхнула головой. Стало невыносимо жарко. Пот стёк на глаза, их защипало. Она расстегнула куртку. Посмотрела на старушку. Её лицо будто помолодело или наоборот постарело в таком свете не разобрать, но точно изменилось.
Что это было? Что это у вас за травы?
О чём ты, дитя?
Я видела пламя. И оно танцевало, и что-то мне пело. Мне так показалось, добавила она, чувствуя себя ужасно неловко и пугаясь тому, что только что дышала какой-то травой.
Пламя говорит лишь со мной. Но оставим это, резко сказала окудница, оборвал всю мелодичность своего голоса.
Теперь Марии она казалась не доброй старушкой, а пугающей ведьмой из детских сказок.
Она взглянула на свечу. Та и не думала сгорать: оплавился лишь самый верх размером с пятирублёвую монетку.
Странно, пробормотала гадалка, низко нагнувшись над горящей свечой. Пламя подскочило и опалило ей брови. Ах ты! Паразит! она замахала руками на огонь, но он лишь поднялся выше и едва не сжёг ей волосы. Гадёныш! Вот же гадёныш! закричала она, растягивая слова.
Шипя и ругаясь, гадалка накрыла свечу крышкой и воззрилась на Марию. Той стало неловко и почему-то стыдно, будто это из-за неё пламя сожгло старушке брови.
Та-ак, выдохнула гадалка, потирая виски и снова становясь окудницей. Вы, собственно, кто?
В смысле?
Кто такая вы? грубо повторила она.
Маша я.
Иди-ка ты, Маша, отсюдова, отчеканила она.
Мария сконфузилась, надела шапку и вышла наружу. Свежий морозный воздух отрезвил её. «Что за глупости?» подумала она и отправилась домой, тщательно стараясь позабыть о странном танце огонька, который всё ещё стоял перед глазами.
***
Как только Мария ушла, пламя снесло крышку, поднялось под самый потолок, подкоптило его и рухнуло вниз. Прямо на шаль. Шерсть вспыхнула и едва не сгорела.
Ах ты! закричала Аполлинария, обливая себя водой. Как ты смеешь?! Как не стыдно! причитала она, стряхивая с плеч мокрый пепел. Ты с ума сошёл, что ли? уже спокойнее спросила она, когда огонь еле теплился на одной единственной свече на её собственной, маленькой и оплывшей. Аполлинария осторожно взяла огарок в руки и села с ним за облитый стол.
Она внимательно смотрела на слабый огонёк, но не видела ничего, кроме собственной комнатки и кусочка воска. Сколько она ни всматривалась, пламя с ней не говорило.
Ну что такое? А? вздохнула она. Обиделся, что ли? Та-ак, протянула Аполлинария спустя пару минут. Я сделаю вид, что ничего не было, а ты больше не будешь дурить. Согласен?
Огонь промолчал. Аполлинария вздохнула и стала прибираться. Не успела она закончить, как в дверь постучали.
Можно к вам? тоненьким голосом спросила женская голова из дверного проёма.
Аполлинария вгляделась в лицо и решила, что женщине должно быть лет тридцать. На всякий случай уточнила и узнала, что пришедшей и вправду ровно тридцать.
Дитя, я не могу тебя принять. Ты в том возрасте, когда пламя не способно узреть будущее и долготу твоей жизни, ибо ты на распутье, когда надо сделать важный выбор, о котором знаешь только ты, дитя моё. Ты на экваторе, говорила окудница, чувствуя, как слова льются уже безудержным потоком, на развилке, ты должна сама определить свою жизнь, а после, лет через пять или лучше десять, придёшь ко мне, и пламя с радостью тебе поможет, дитя моё. А пока ступай, ступай по пути, что тебе предстоит выбрать, ступай осторожно, но ничего не бойся, сказала она и быстро захлопнула дверь, едва не оторвав женщине нос.