Надо уже с этим что-то делать. Взрослый ведь пацан!
Василий схватил медведя за шею, швырнул в стену, пнул игрушку и пошел на кухню.
Хлебал весь вечер и полночи, пока не заснул, уронив голову на стол.
Утром его разбудила настойчивая, повторяющаяся вновь и вновь финская полька.
Он нашарил телефон.
Да Горло пересохло, в затылке раскатисто гремел набат.
Василий Долгов? спросил незнакомый мужской голос.
Зависит от того, кто спрашивает. Василий взял бутылку и влил в себя остатки водки.
Звоню по поводу вашей жены и сына
Девятый
Проведать заболевшую Диану Романовну Васька пошел один.
Толька недавно получил хорошенький нагоняй от родителей за целый букет двоек, но больше за попытку соскрести одну лезвием, так что ближайшую неделю ему сулило выходить из квартиры лишь в школу.
Догорало бабье лето, последние теплые деньки собирались рассы́паться засохшими листьями.
Васька взлетел по лестнице, потянулся и зажал круглую черную кнопку. Зачирикали птицы.
Диана Романовна не открывала долго.
Дверь наконец скрипнула, и Васька поначалу не узнал женщину на пороге. Она стала тенью себя прошлой, побледнела, лицо осунулось, а под глазами появились огромные мешки. Она посмотрела на Ваську и тепло улыбнулась.
Здравствуйте! сказал он. Как вы? Толька тоже хотел прийти, но
На пороге не стой, заходи.
Васька принялся расшнуровывать кроссовки.
Мама тут вам собрала
Не нужно было
Они вошли в комнату. На улице припекало, духота грозила родить дождь, но в квартире было холодно, Васька обнял себя за плечи, его взгляд скользнул по стенке, дивану, узорчатому ковру на полу и
Он охнул, подбежал, упал на колени и не сдержал слез.
Рядом с диваном лежала разбитая камера. Васька аккуратно коснулся расколотой мечты и поднял глаза на Диану Романовну.
Я случайно уронила.
Мне так жаль! Мне очень-очень жаль! Мы купим новую! Скинемся и
Скинетесь? улыбнулась она.
Да! Я знаю, что они дорогие, но купим попроще, не расстраивайтесь, и
Васёк-василек, я не расстраиваюсь. И ты не расстраивайся.
Васька кивнул:
Фильм успели снять!
Диана Романовна села на диван, положила ладонь на голову Васьки и грустно сказала:
Да, успели. Какой-то темный он у нас по сценарию, нет?
Ужастик же!
Да Но в ужастиках герои обычно побеждают зло, а
Диана Романовна, серьезно посмотрел на учительницу Васька, ужастики для того, чтобы пугаться! И все.
Знаешь, мне кажется, этот мир достаточно темный и без того Нет просвета. И вот кого винить? Если это мы сами вырезали из него все хорошее и упиваемся темнотой. Ножницами свет «чик-чик», и не замечаем больше. Кого винить в том, что, кроме темноты, ничего не остается?
Васька не знал, что ответить. Он не совсем понимал, о чем говорит Диана Романовна.
В любом случае, продолжила она, кино пока не закончить. Я идеей загорелась, но ничегошеньки не продумала. Монтировать не на чем. Видак монтажный купить? Так я узнавала, там такие бабки И не достать, даже если бы и были, если только из Москвы сына просить Но денег нет, Васёк Но посмотрим, придумаем что-нибудь. Если что, просто время хорошо провели. Вы там такие прикольные! А помнишь дядю Витю?! Ну, который колдуна играл? Как он над нами ухохатывался
Мы найдем Я маму попрошу. У нее знакомый
Найдете, конечно. Хочешь забрать кассеты пока? Нет, правда. Пока ищем варианты
Нет. Пусть лучше у вас.
Ваське очень не нравилось выражение лица Дианы Романовны: она улыбалась, но будто по привычке. Словно натянула маску, за которой скрывалось другое лицо. Горькое, тоскливое, больное.
И он спросил напрямик:
Случилось чего?
Диана Романовна помолчала, уголки губ опустились, в глазах блеснула влага, и Ваське сильно-сильно захотелось обнять ее, успокоить, сказать, что все будет хорошо. Он бы так и сделал, но она мгновенно встала, отвесила ему легкий подзатыльник и сказала:
Сильно поругалась с сыном.
Из-за чего?
Ерунда Я просто очень сильно боюсь остаться совсем одна. Я понимаю, у него своя жизнь, свои мысли, он далеко, но Мне одиноко бывает.
Так вы не одна. Я тут. И Толька. Мамке моей вы нравитесь, она вас в гости снова зовет! Ну, когда выздоровеете.
Твоя правда. Не одна. Есть еще петух, собака и свинья.
Васька недоуменно улыбнулся, помолчал, а потом хрюкнул.
Знаешь, как я их придумала? Я вам не рассказывала?
Не-а.
На самом деле она говорила про это во время съемок летом, но Васька забыл, а признаться было стыдно.
Ну, я в той деревне росла Друзей не было, не могла поладить с другими ребятами, это сейчас там старики одни, а когда я росла, много молодых жило, и детей много, но я все равно ни с кем не дружила. И тогда веру совсем-совсем не приветствовали, а все равно неверующего сложно было найти. Но мне всегда казалось это глупостью. Этот бог так далеко и ни на одну молитву не ответил. И я решила придумать своих, которые всегда рядом. И стала молиться животным. Глупость какая Но бог далеко, а животные близко такая логика. Мне просто нужны были друзья, сейчас понимаю. Но, веришь не веришь, иногда помогало. Кто главные на деревне? Петух, собака и свинья.
А корова? Или лошадь?!
В мой пантеон они не вошли, хотя вроде подумывала включить. Диана Романовна пожала плечами. Ерунда. Обидно, если моим единственным наследием станет сценарий глупого ужастика.
Ничего он не глупый! И лучше еще напишете!
Как скажешь, Васёк-василек. Ладно, пойдем, посмотрим, что там твоя мамка мне собрала Забудем пока про фильм и просто
Через неделю Диана Романовна вышла с больничного.
А зимой ее похоронили. Кино осталось незаконченным, повисло фрагментами в вечном «пока».
Хлестал ветер, гнал крупные хлопья снега, мороз хотел превратить слезы на щеках в ледышки, в острые осколки, как в той сказке про потерянного в королевстве льда мальчика.
Васька с Толькой прижимались друг к другу и смотрели, как гроб опускают в ровную яму.
Сзади стояли мама Васьки и родители Тольки. Перешептывались, но голоса заглушал ветер. Впереди дети и педагоги ежились от холода, прятали руки в карманы, а лица в воротники и шарфы.
Сын Дианы Романовны на похороны не приехал.
Васька обвел взглядом небольшую толпу и сфокусировался на яме. Скоро в мире не осталось ничего, кроме этого ровного прямоугольного провала, ведущего в темноту, из которой нет выхода, сколько оледеневших осколков ни урони из глаз, сколько слов «вечность» из них потом ни собери. Если бы была возможность, он бы попытался собрать не «вечность», как мальчик из сказки, а другое слово, пусть льдинки разодрали бы ладони до крови, пусть на это ушло бы много-много лет, он бы пытался и пытался, но
Возможности не было.
Васька весь дрожал, хотел вспомнить радостную Диану Романовну, но в уме у него лишь вертелась снежная карусель.
Рябь на экране телевизора.
Шум на кассетной записи.
Снежные хлопья все росли и обратились под конец в трех огромных животных.
Василий отвернулся от ямы, уткнулся Тольке в плечо. Казалось, ледяной воздух сковывает цепями. Они сжимали душу, контролировали каждую мысль, каждую эмоцию. Запрещали даже пытаться вспомнить хорошее. И, поддаваясь контролю, приказу, он приглушенно завыл.
Слово не собрать. Остается только плакать.
Никто ничего им не рассказал. Погибла. Точка.
Но шила в мешке не утаишь. Старшаки громко и довольно обсуждали, что Диана Романовна покончила с собой. Повесилась.
Васька спросил об этом маму, та вздохнула, отложила вязание и сказала:
Иногда все бывает сложно.
Теперь, кроме боли и грусти, Васька почувствовал, что его предали. Как она могла так поступить?! Как она могла бросить их с Толькой?!
Очень редко, в самых глубоких температурных снах, Диана Романовна стала приходить к нему. В руках она держала петуха, красного, как последний закат, у ее ног лежала собака, черная, как слепая ярость, а за спиной до самого потолка возвышалась свинья, огромная и белая, как боль.
Диана Романовна молчала, ведь она была мертва, ее шея сломана, а поперек горла тянулась
Десятый
Василий поправил сползший шарф, спрятал красную, до сих пор саднящую борозду.
Толик вел машину, молчал, иногда злобно постреливал взглядом в сторону друга, а потом наконец сказал:
Ты дебил.
И не поспоришь.
Василия еще трясло, тело ощущалось таким легким, что, казалось, если бы не ремень безопасности, он бы воздушным шариком взлетел к крыше. Мысли текли вяло, заторможенно. Последствия транквилизаторов, которыми его в лошадиных дозах пичкали в наблюдательной палате на протяжении двух дней, пока Толик не примчался в Москву и не забрал его из дурки.
Сколько прохрипел Василий.
Что?
Сколько дал на лапу врачам я верну
Иди на хер.
Прости Простите.
Он закрыл глаза.
Зря.
Даже через остаточное феназепамовое опьянение к нему пробивались образы, утягивали в водоворот.
Василий всегда думал, что под транквилизаторами не бывает снов, но в его случае они лишь закрывали двери к побегу из кошмаров. Когда засыпал, оказывался среди мелькающих картинок-осколков-льдинок-фрагментов без возможности отвести взгляд.
Он ущипнул себя, сигнал о боли дошел до мозга медленно, с задержкой.
Толь Я не хочу спать Толкай, если я
А нужно! Слушай, сейчас тебе и нужно проспаться!
Я убил их, Толь.
Толик отпустил руль, влепил Василию пощечину, выровнял машину и выпалил:
Нет, долбоящер! Не ты! И не надо никаких «если бы» Тебе нужно нормально проспаться.
«Да, подумал Василий, наверное, нужно».
После звонка тем утром он мгновенно протрезвел.
Василий выдержал все: долгие разговоры, опознание, поход в ритуалку и расспросы вежливой девочки о том, какие гробы ему по финансам.
Он перенес похороны, поминки, не выпил ни капли, теща выла ему в плечо и называла сыном, он едва сдерживался, чтобы не оттолкнуть эту раскрасневшуюся вонючую тетку.
Ему хотелось поговорить с настоящей матерью, но она давно умерла и, если этот мирок подразумевает наличие рая, встретилась с внуком и невесткой, а Василий никогда не будет рядом с ними.
«И хорошо», думал он.
Вечером набрал Тольку, выслушал соболезнования, друг грозил немедленно приехать, но Василий сказал, что все нормально. Не стоит. Увидятся еще.
Я билеты возьму. Сам привалю. Давно дома не был, соврал он.
Мир почернел, краски исчезли, выгорели в пламени, осталась одна копоть.
На следующий день после поминок Василий купил несколько бутылок водки.
Он хотел напиться, но трезветь в его планы не входило.
Все с этого и началось. Со сраного корпоратива. Он буквально приполз домой. Лена нашла его спящим на ступеньках между этажами и еле растолкала.
Последняя капля, сказала она, а Василий брел в спальню, сосредоточившись на одной цели: не упасть.
Они ведь говорили, что у него проблемы и им нужно справляться вместе, но Лена, пока он отсыпался, собрала вещи. Увезла сына.
Лена хотела просто проучить, переждать в квартире подруги, та уехала в отпуск и оставила ключи, просила поливать цветы. Наверняка Лена собиралась вернуться домой к ночи, максимум на следующий день, к тому моменту Василий точно извлек бы урок.
Так он, по крайней мере, хотел думать.
В одной из соседних квартир протекал газ.
Запаха никто не заметил или не обратил внимания.
Как бы то ни было, взрыв.
Пожар.
Они
Они вышли на лестницу, нужно было на балкон, тогда могли бы ой извините Нет не страдали, если вы об этом, говорил патологоанатом, застенчивый парень, старающийся не поднимать глаз. Угарный газ вытесняет кислород, они потеряли сознание до того Это как уснуть. Задыхаться вообще не больно. Обгорели после. Это точно. Им не было больно.
«Врал ли он?» думал Василий и вливал в себя стопку за стопкой.
Дни смазались, превратились во фрагменты, из которых, как ни старайся, единой картины не сложишь.
Он помнил, как стоял на кассе в одних пижамных штанах и засаленной футболке, несмотря на околоминусовую температуру, и тряс рукой, сжимая купюры, а чернота мира била в голову оглушительным петушиным криком, утверждающим, что утро никогда не наступит.
Помнил, как плакал, разговаривая с Толиком по телефону, просил за все прощения, затем во внезапной вспышке пьяной злобы послал друга и вылил на него поток желчной гадости, оскорбляя, стараясь зацепить как можно больнее. И голос Василия, полный отчаяния и ярости, в этот момент походил на собачий лай.
Помнил, как бросил смартфон и взял Ленину скакалку. Матерясь, попытался снять с крючка люстру, уронил, и она с грохотом разбилась на десятки осколков, напоминающих льдинки. Он посмотрел на них, сплюнул, поднялся на табурет, обмотал один конец скакалки вокруг шеи, другой завязал на крючке. Ему почудился топот за спиной, а перед падением он увидел, как на середину комнаты неспешно, вразвалку вышло огромное белое животное, а затем
Шею сдавило, крик не вырвался наружу, мир исчез в красно-черной вспышке, Василий вцепился в веревку, забился в воздухе и
Патологоанатом врал. Задыхаться очень больно.
Все так и происходит.
Мир почернел после смерти жены и сына, из него исчез весь свет. Это закричал петух.
Василий орал в телефон: «Пошел на хер!» Это лаяла собака.
И вот теперь он висел, задыхался. Через хрип и шум крови в ушах до него доносились тяжелый стук копыт, похрюкивание, свистящее дыхание.
Она здесь, и она голодна.
Крючок под его весом вырвался из потолка вместе с куском побелки. Василий рухнул на пол в осколки люстры, ударился затылком и потерял сознание.
В себя пришел уже в машине скорой, прикованным к каталке.
Когда вернулся из магазина с очередной порцией бухла, забыл закрыть дверь, соседи вызвали полицию на его крики в смартфон и грохот.
Что дальше? спросил Василий, вынырнув из ледяного кошмара в духоту машины.
Толик вздохнул:
Тебя ждет охеренный детокс. Под моим чутким руководством, а не этих рвачей. Пока у меня не перебздишься
Нет Я не про это. Что дальше?
Дальше жизнь, друг. Жизнь.
Одиннадцатый
Внутренности Толика вытянуты из живота, словно магнитная лента из разбитой VHS-кассеты. Их жевали, сочатся коричнево-красной кашей. Ног нет до бедер, пах кровавое месиво.
Василий подбегает к трупу в коридоре, хватает за плечи, и пальцы погружаются в рваную рану. Он отскакивает и ошарашенно смотрит на покойника.
Она объела Толика на кухне, затем выплюнула обратно. Чтобы Василий увидел, что совсем скоро ждет и его.
Василий бледнеет, до крови прокусывает губу, сглатывает и, дрожа, идет в прихожую.
По щекам текут слезы. Его трясет, как после недельного запоя, когда невозможно удержать даже стопку.
Слышит крик петуха и выбегает в подъезд
Двенадцатый
На лавочке у деревянного дома сидит подтянутый старик, загадочно улыбается в камеру. Смена кадра. Мальчики подходят к старику, излагают просьбу.
Значит, богов своих захотели?
Они кивают.
Есть место одно Но опасно там.
Мы не боимся, говорит худой.
Ни капельки, подтверждает полный.
Васька, Толька и старик едва сдерживали смех. Дядя Витя, игравший колдуна, был смешливым, бодрым дедком и охотно согласился сняться. «Я ведь Дианку, когда она меньше вас была, знал, хвастал он. Постоянно между домами носилась, всякое выдумывала. Так ведь, Диан? Не красней. Давай твое кино снимать. Значится, я страшный портельщик[2]?»
Стоит тут дом. Только его не строили. Сам появился, говорят. За одну ночь. Утром деревенские встали, а он на отшибе, мрачный, черный. Не жил в нем никто никогда, стороной обходят все. Немцы в сорок втором хаты подряд палили, но его не тронули. Глубоко фундамент у дома-то уходит. В место, где все боги мира рождаются. То, что вам надо.
Тревожная музыка (взятая со стока). Деревенская дорога. Вдалеке три силуэта. Медленно приближаются к камере, превращаясь в старика и двух мальчиков.