Кроме того, мне понравилось беседовать с доктором Робинсоном и я хотела его увидеть снова. Было столько всего, что мне хотелось бы обсудить, сидя на этом диване. Но больше всего я хотела узнать, важна ли моя работа или это просто глупая детская фантазия.
Глава 4. Оливия. Майами, 1990
Спасибо, что пришли, сказала я Саре, когда провожала их с Леоном до двери после ужина.
Ты уверена, что справишься? спросила Сара, обнимая меня. Мы можем остаться подольше, если хочешь.
Я ценю это, но я справлюсь. Со мной мама.
Леон тоже обнял меня.
Держись. Дай нам знать, если тебе что-нибудь понадобится.
И мы вернемся завтра, добавила Сара, когда они уже шли к лифту.
Я закрыла за ними дверь и опустилась на диван рядом с мамой, которая напряженно вглядывалась в экран.
Не понимаю, сказала она. Это главная новость страны.
Думаешь, из-за того, кто мы такие? спросила я. Мой покойный отец нередко появлялся на первых полосах газет в связи со своей коммерческой деятельностью. Однажды, в конце семидесятых, он даже украсил собой обложку «Форбс». СМИ не понадобилось бы много времени, чтобы изучить личную жизнь Дина и увидеть связь.
Возможно, ответила она. Но в основном, я думаю, из-за того, что Майк Митчелл сказал сегодня утром по национальному телевидению. Из-за этого все и разгорелось.
Мы часами смотрели Си-эн-эн. Сначала их репортер на месте событий в Сан-Хуане рассказывал о ходе поисков, а теперь сплошным потоком шли интервью с так называемыми экспертами о других необъяснимых паранормальных явлениях над Бермудским треугольником. Я села на диванную подушку и взяла пульт, чтобы прибавить громкость.
Что говорит этот тип?
Гостем студии был яхтсмен, часто плававший вокруг Багамских островов.
В жизни ничего подобного не испытывал, сказал он. Я был у берегов Нассау с командой из пяти человек, день выдался ветреный, вода была довольно неспокойной. И вот мы видим туман впереди, но не обычный туман он был густым, как молоко, и, казалось, двигался к нам, потому что мы шли не так быстро. А потом бац и мы внутри него, как будто прошли сквозь стену, и я даже не вижу воды за бортом. Внизу такое же молоко. Я слышу, как мой первый помощник кричит с мостика, бегу посмотреть, в чем дело, а наш компас сходит с ума, крутится как бешеный. Все приборы выходят из строя. Радио не работает. Мы были в панике, пока вдруг не вышли из тумана на солнечный свет! Но на самом деле мы не прошли через него мы как бы оказались в дырке от пончика. Со всех сторон было это молоко, которое образовало вокруг нас идеальный круг. И ветра не было. Полный штиль и мертвенная тишина. Это было как-то жутковато, если честно. Никто не сказал ни слова. Мы все были ошеломлены. Мы плыли около минуты, затем молочная стена опять налетела на нас, и вот мы уже снова в неспокойной воде с сильным ветром.
Невероятно, ответил телеведущий. И приборы снова заработали?
Да, как только мы вышли из тумана, электричество снова включилось. Но в тот же день мы узнали о грузовом судне, которое исчезло примерно там же вскоре после нашей странной истории. Радиосвязь с ними пропала, и никаких обломков или доказательств, что судно затонуло, так и не нашли. Сигналов бедствия не поступало, так что это загадка и по сей день.
В приступе паники я схватила пульт и выключила телевизор.
Я больше не могу это выносить. Я зажмурилась и прижала ладони ко лбу. Я не хочу слушать о пропавших кораблях. Я просто хочу, чтобы моего мужа нашли.
Мама пододвинулась ближе и положила руку мне на плечо.
Его по-прежнему ищут, сказала она. И, может, внимание СМИ это даже хорошо. Чем больше людей об этом узнает, тем серьезнее будут следить за поисками.
Я откинулась на спинку кресла и попыталась взять себя в руки.
Ты права. Это может помочь. И я вновь включила телевизор.
Глава 5. Мелани. Нью-Йорк, 1986
Я постаралась не закатить глаза, потому что после недели размышлений о нашем разговоре я была убеждена, что мой терапевт просто шутил надо мной, когда делал вид, будто серьезно относится к моему проекту.
Избегая его взгляда, я любовалась стоявшей в углу комнаты лампой с бахромой, свисающей с абажура. Снова, как и на прошлой неделе, шел дождь, и в мокрой одежде мне стало холодно и неуютно.
Еще один пасмурный день, сказала я, уклоняясь от его вопроса. Приходится включать лампы посреди дня.
С другой стороны, можно сказать, что они призывают солнце на завтра. Он тепло улыбнулся мне.
Вам нравится ваша работа? спросила я.
Да, ответил он.
Повезло вам. А я даже не знаю, что буду делать с этой степенью, когда получу ее. Если получу.
Это вас беспокоит? спросил он, чуть подавшись вперед. Что вы не закончите начатое?
Не знаю.
Я не стала развивать мысль, и он задал другой вопрос:
На прошлой неделе вы упомянули, что считаете свой проект слишком личным для вас. Не могли бы вы рассказать почему?
Я сбросила мокрые туфли, поджала ноги под себя, прижала к груди одну из декоративных подушек ту, что с кисточками. Я долго собиралась с мыслями, а капли дождя стучали по оконному стеклу как галька.
Когда я была маленькой, наконец сказала я, я часто ночевала в бабушкином трейлере. Он был очень уютным, чем-то похожим на ваш кабинет. Повсюду большие стопки книг и высокая напольная лампа, такая же, как у вас. Я сделала паузу, доктор Робинсон терпеливо ждал, пока я продолжу. На стене в гостиной висела старая черно-белая фотография дедушки. Я не знала его, потому что он умер задолго до моего рождения, но на этой фотографии он выглядел как настоящий герой. Во время Второй мировой войны он был летчиком. На фото он в кожаном бомбере и элегантном кепи стоит на крыле самолета и улыбается так уверенно Я могла часами смотреть на эту фотографию. Мне казалось, что он улыбается именно мне.
Ваша бабушка когда-нибудь говорила о нем?
Еще бы! Постоянно. Она рассказывала мне, каким он был чудесным человеком. Достойным и порядочным. Настоящим джентльменом. Оглядываясь сейчас назад, я думаю, что она пыталась показать мне, каким должен быть муж и отец. Она знала, что я вижу дома, мама вечно влюбляется во всяких неудачников, которые не могут удержаться ни на одной работе, зато критикуют то, что она готовит. Или называют ее никчемной и в конце концов бросают. Я вздохнула и посмотрела в глаза доктору Робинсону. Она не хотела, чтобы я стала такой, как мать: зацикленной на внешности, готовой съехаться с кем угодно, кто свистнет ей в баре. Она хотела, чтобы я следовала за своими мечтами.
Доктор Робинсон кивнул.
А сейчас, как вам кажется, вы следуете за ними?
Я наклонила голову и посмотрела на него.
Разве мы здесь не для того, чтобы ответить на этот вопрос?
Его руки были сжаты в замок, но он разжал их, как бы говоря: «Не знаю, для этого?» Я посмотрела на него.
Ну хорошо. Если вы заставляете меня отвечать на каждый возникающий вопрос
Я вас не заставляю, Мелани, тут же перебил он. Здесь безопасно. Это не экзамен, вам не ставят оценки. Мы можем говорить о чем угодно. Никакого давления. Никаких ожиданий. Никакого осуждения.
При этих словах я испытала облегчение, потому что в последнее время а на самом деле всю свою жизнь давила на себя, чтобы не стать такой, как мать.
Давайте вернемся к фотографии дедушки, сказал доктор Робинсон. Вы сказали, что он был пилотом.
Я вдруг осознала, что мне начинает нравиться психотерапия. Где еще можно целый час говорить о себе с человеком, который ловит каждое твое слово?
Да. Вышло так, что дедушка, которого я никогда не знала, в сорок пятом году пропал у берегов Флориды во время обычных учений. Это была большая новость в то время. Его назвали Рейс Девятнадцать. Пять самолетов, исчезнувших бесследно. Поищите информацию об этом.
Я уже искал, ответил он. Я вскинула брови.
Вы уже искали?
Да. После того как вы на прошлой неделе рассказали мне о своей диссертации, мне стало любопытно. Меня всегда интересовала авиация. На этом он остановился, и это меня расстроило. Я хотела узнать о нем чуть больше, но, как обычно, он перевел разговор на меня. Невероятно, что ваш дедушка был одним из тех пилотов.
Да, это моя претензия на славу, сказала я с комической гордостью, будто развлекала гостей на вечеринке. Доктор Робинсон взял ручку и что-то черкнул в блокноте, потом снова перевел взгляд на меня.
Итак, вас с самого детства интересовали исчезавшие самолеты, и вы решили посвятить свою жизнь области науки, которая потенциально может разгадать знаменитую тайну. К тому же это очень личная для вас тема, в какой-то мере связанная с вашей семьей. Особенно с вашей бабушкой, которую вы очень уважали и уважаете до сих пор. Но в последнее время вы почему-то потеряли интерес к работе. Ваши преподаватели, кажется, думают, что это как-то связано со смертью вашей мамы и горем, которое вы переживаете. Давайте поговорим об этом.
А это обязательно? спросила я.
Вы не хотите? Он внимательно изучал выражение моего лица. Всякий раз, когда он так на меня смотрел, у меня в животе возникало чувство, будто я высоко поднялась на американских горках и резко съехала вниз. Я стала крутить кисточку подушки между пальцев.
Я уже рассказала вам, каково было расти с ней и потенциальными отчимами, которые постоянно появлялись и исчезали. Уверена, вы смотрите на меня и думаете, что перед вами хрестоматийный пример девочки, у которой проблемы с мамой; девочки, которой нужно смириться с прошлым и признать, что она не продолжение своей матери, научиться отделять чувства по поводу ее смерти от своей работы.
Он посмотрел на меня с сочувствием.
Обычно все гораздо сложнее. Но вы, похоже, разобрались с терапевтической программой.
Вот как? Я засмеялась, но в глубине души была польщена и обрадована его словами. Ну что тут скажешь? Я всегда была сообразительной. Иначе я бы до сих пор торчала в Оклахоме. Или, может, шла бы по дороге из желтого кирпича вместе с Дороти и Тото[1]. Я усмехнулась и тут же испугалась, что он подумает, будто я с ним флиртую. Шутка про торнадо, пояснила я. Он кивнул и поднял перед собой руку.
Я понял.
Больше он ничего не сказал, и у меня сложилось четкое впечатление, что он хотел немного ослабить поводья и позволить мне свободно говорить обо всем, о чем я хочу говорить, не только о матери. Я расслабилась, и мне было не страшно говорить на другие личные темы, что не было на меня похоже. Я всегда была закрытым человеком, мне трудно было сближаться с людьми. Большинство тех, кого я считала своими друзьями, были просто знакомыми или коллегами. Вот почему я жила одна.
Я по-прежнему сидела поджав ноги, и моя правая ступня затекла, поэтому я опустила ноги на пол и вновь обулась. Затем я поймала себя на том, что смотрю на книжные полки доктора Робинсона.
Ничего, если я взгляну на ваши книги? спросила я. Мне нужно немного размяться.
Не стесняйтесь, дружелюбно ответил он, взмахом руки как бы говоря: добро пожаловать, исследуй мой мир.
Он остался сидеть и наблюдал, как я подошла к книжному шкафу и стала осматривать корешки, проводя по каждому пальцем. Там было несколько учебников по психологии и впечатляющая коллекция книг о помощи самому себе с такими названиями, как «Одаренный ребенок», «Дети родителей-алкоголиков» и «Пережить смерть супруга».
Вы когда-нибудь читали просто для удовольствия? спросила я, поглядывая на него через плечо.
Он тихо рассмеялся, затем нагнулся к ящику рядом со своим креслом и достал оттуда «Талантливого мистера Рипли»[2]. В душе я обрадовалась, обнаружив, что мой терапевт обычный человек, у которого есть личная жизнь за пределами этой комнаты. На прошлой неделе я заметила, что он не носит обручальное кольцо, и поймала себя на том, что думаю: есть ли у него вторая половинка? Или он такой же, как я? Одиночка, в жизни которого главное наука?
Я полагаю, что каждый пациент, который приходит сюда, для вас как новый проект, сказала я. Головоломка, которую нужно решить. Наверное, это очень сложно. Но стоит усилий.
Да, когда все идет хорошо.
Я закончила исследовать его книжный шкаф и вернулась на диван.
Так о чем мы говорили?
Он сверился с блокнотом на коленях и покрутил в пальцах ручку, будто она была крошечной битой.
Мы говорили о вашем дедушке-пилоте, и я поторопился, пытаясь слишком быстро решить вашу головоломку, хотя очевидно, что мне еще многое предстоит о вас узнать.
Его слова были мне очень приятны, ведь они означали, что он видит во мне интересную и глубокую личность. Никто до него не хотел погружаться в мою душу. Кроме бабушки, но ее давно не стало.
Вы, должно быть, успешный человек, заметила я с улыбкой. Если готовы решать проблемы других людей.
Он одарил меня заговорщицким взглядом, означавшим, что я права, но он мой терапевт, и мы здесь не для того, чтобы говорить о нем. Поэтому он загнал меня обратно в стойло.
Вы дали понять, что не хотите сегодня говорить о своей матери, сказал он. Тогда о чем вы хотели бы поговорить?
Боже правый, сказала я. Даже не знаю. Можно говорить о чем угодно?
Конечно, о чем вы хотите.
Что ж, хорошо. Я задумалась. Давайте поговорим о моей диссертации.
Замечательно.
Что бы вы хотели узнать? Потому что, честно говоря, я не знаю, с чего начать.
Вы могли бы, он жестом указал на меня, рассказать мне о своей гипотезе. О том, что вы хотите доказать.
Хорошо. Я знаю, что происходит, доктор. Вы пытаетесь пробудить мою былую страсть. Все в порядке. Я понимаю. Ваша цель снова мотивировать меня, а за наши встречи платит заведующий кафедрой физики.
Моя цель имеет для вас значение? спросил доктор Робинсон.
Пожалуй, ответила я. Думаю, мне просто интересно, с какими намерениями вы во мне копаетесь.
Он усмехнулся.
Я лишь пытаюсь делать свою работу. Пытаюсь помочь вам посмотреть внутрь себя, стать настолько самосознательной, насколько это возможно. Жизнь становится легче, когда знаешь себя. Когда можешь принять свое прошлое и свои ограничения и осознать свои сильные стороны и желания. Когда действительно знаешь, кто ты и чего хочешь, и не пытаешься быть кем-то другим.
Это очень вдохновляет. Я вздохнула и почувствовала, как мое лицо принимает озадаченное выражение. Если не возражаете, я спрошу сколько вам лет? Вы так зрело рассуждаете, но выглядите совсем молодым.
Он не ответил, и я почувствовала, что ему неловко.
Простите. Это нарушение правил? Мне не надо было спрашивать?
Его плечи чуть расслабились.
Все в порядке. Мне двадцать восемь.
Я чуть не упала с дивана.
Всего двадцать восемь?
Вас это удивляет?
Ну да. Вы выглядите гораздо старше. Может, из-за того, что вы сидите в этом глубоком кресле скрестив ноги и даете отеческие советы.
Вас беспокоит, что я молод?
Не знаю.
Вы не уверены?
Я задумалась.
Нет, на самом деле все хорошо. У вас есть степень, и вы, конечно, высококвалифицированный специалист. Простите, что сказала, будто вы выглядите старым. Я не хотела вас оскорбить. Уверена, если бы я увидела вас на улице пинающим футбольный мяч, я бы восприняла вас по-другому.
Он вновь посмотрел в свой блокнот и что-то записал.
Хотела бы я знать, что вы обо мне пишете, сказала я.
Ничего особенного. Я пишу, чтобы не забыть, о чем мы говорим на наших сессиях.
Я хмыкнула и смущенно отвела взгляд.
Теперь мне стыдно.
Почему же?
Потому что я сказала, что вы в этом кресле похожи на отца. Я так и вижу диагноз: пациент отчаянно нуждается в фигуре отца. Так вы написали?
Он отложил ручку, вновь сцепил руки.
Нет, Мелани, не так. Я лишь записал, что вы удивились, узнав мой возраст. Но давайте обсудим вот что, если вы не возражаете. Вы уже не в первый раз пытаетесь угадать, что я о вас думаю. Как будто хотите быть на шаг впереди меня.