А помнишь, как ещё пару лет назад старшие мальчишки из 37‐й школы не брали тебя в футбольную команду? И обзывали варёной мухой? Не «мелкий червяк», конечно, но тоже, согласись, мало приятного, пружиня на своём телефонном шнурке в такт прыжкам Данилы-лы, продолжал неприятную беседу Бармалё.
Мальчик замер и огляделся по сторонам, желая убедиться, что никто больше не слышит этот его назойливый внутренний голос. И, удостоверившись, что даже до его соперника-вратаря не долетают подробности этого диалога, сокрушённо согласился:
Помню.
И что тебе тогда хотелось больше всего на свете?
Чтобы Толя-ля из 6 «А» научил меня делать свой знаменитый пас левой.
А он что сделал?
Да что ты ко мне пристал?! Ты и так всё знаешь, раз уж ты сидишь внутри меня, опять вспылил юный футболист.
А он, ничуть не смутившись продолжал Бармалё, дал тебе своей знаменитой левой не пас, а подножку! Благодаря которой ты кубарем катился до самых ворот, пока все вокруг покатывались со смеху. Так?
Так, совсем понуро буркнул Даня-ня.
И что ты тогда для себя решил?
Что буду играть в футбол лучше всех.
Да-да, Данила-ла, лучше всех! Но не против всех. С тех пор ты очень многому научился, продолжал Бармалё свою исцеляющую беседу, стал намного сильнее, ловчее, могучее и даже освоил пас левой. Но стоит тебе встретить тех, кто играет лучше тебя, как этот твой пас превращается в подножки. И, несмотря на чужие разбитые коленки, больно на самом деле от всего этого только тебе
Бармалё услышал характерное ноздревое шмыганье (обычно этот звук сопровождал открытие человеческого сердца) и понял: пора. Шмыганье учащалось, нарастало, переходило в хлюпанье Бармалё вылез из уха футболиста, занял наступательную позицию и набрал привычный номер
Алё, Бармалё! послышалось на том конце провода.
Привет, Свет! Готовимся к наполнению.
Свет готов!
И как только веки Данилы-лы учащённо заморгали и брызнули слезами, свет стал наполнять каждую из его слезинок, отражаться от них и направляться искристыми лучиками в самую глубину сердца мальчика.
Бармалё внимательно следил за тем, как всё футбольное поле озарилось ярким свечением, и давал Свету инструкции в свой старый, но надежный телефонный аппарат:
Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню, как это чувствуется не бояться сильных соперников.
Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню, как это ощущается быть справедливым и побеждать честно.
Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню, как это воспринимается учиться у тех, кто лучше тебя, и помогать тем, кто стремится за тобой.
Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню любовь.
Через несколько минут Данила-ла, растерев по щекам предательские следы от слёз, подошёл к побитому вратарю. И протянул ему открытую ладонь:
Ладно, чё уж Тебя как зовут?
Недавний потерпевший подозрительно осмотрел руку обидчика на наличие твёрдых предметов, которыми можно нанести удар. И, не обнаружив таковых, направил в его сторону взаимно распахнутую руку.
Я Вова-ва. И хотел тебе сказать, несмотря ни на что, ты классно играешь.
Во-во, Вова-ва! И я тебе то же самое хотел сказать. Прости, что немного тебя помял и испачкал
В этот самый момент крепкого рукопожатия двух маленьких, но сильных телом и духом футболистов Бармалё понял: миссия выполнена. И довольно потёр все свои 40 лапок друг о друга. Пружиня на телефонном проводе в сторону родного облака, гусениц наблюдал, как мальчики учат друг друга передавать пас и сияют от радости. А если приглядеться, то даже с Бармалёвой близолапкостью можно было рассмотреть, как вместе с ними сияют тонкие золотые ниточки, соединяющие их мальчишечьи макушки со светлым и ясным светосводом.
Наш добропряд своё дело знает!
Медитация Волшебный плащ. Автор: Елизавета Рачевская
Глава вторая
В которой Бармалё плетёт исцеляющее одеяло
Бам! Бам! Бам!
По тёмному больничному коридору, не утихая, носилось металлическое эхо, словно пытаясь поймать само себя. В редких освещённых палатах чуть слышно перешёптывались врачи. Казалось, никто не обращал внимания на бешеные догонялки этих громких звуков.
Но Бармалё, мгновенно вычисляющий малейшие признаки надрыва добронитей в детских сердцах, уже созвонился со Светом. И, получив срочное задание по спасению восьмилетней Гали-ли, задумчиво раскачивался на своём светящемся телефонном проводе прямо перед её кроватью. Девочка лежала, свернувшись клубком, отчего казалась совсем крошечной. В тёмном холодном пространстве она находилась совершенно одна. Декабрьский сквозняк гулко насвистывал свою угрюмую песню, то и дело застревавшую в щёлках оконных рам. Тяжёлое холодное одеяло, скорее напоминавшее кусок линолеума, прикрывало девочкины ноги. И, судя по тому, что из-под него попеременно высовывались то левая, то правая пятка Гали-ли, было очевидно, что одеяло мало даже её малюсенькому тельцу. Галя-ля то и дело громко всхлипывала, но своего кропотливого дела не оставляла. «Бам-бам-бам» упорно высекала она поварёшкой по металлической ржавой спинке кровати. «Бамбамбам» разносили изгибы тёмных коридоров этот тоскливый безнадёжный звук.
И где ты, интересно, умудрилась раздобыть поварёшку в столь поздний час? без предварительных приветственных вступлений обнаружил себя Бармалё.
Девочка замерла, занеся своё суповое орудие над прикроватной перекладиной, но через пару секунд, отмахнувшись им же словно ей почудился этот вопрос, продолжила всхлипывать и бам-бамить железякой по железяке.
Меня слышно? Алё! попробовал перекрикнуть Бармалё девочкин хэви-метал (в переводе с музыкального чудовищно громкий звук). Меня зовут Бармалё, я маленький добропряд, и я могу сотворить для тебя большое чудо.
Я не хочу чудо, прорыдала девочка, ощутимо прибавив громкости своему заунывному внутреннему динамику. Я хочу домой!
Казалось, внезапное появление говорящего гусенца со встроенным светящимся телефонным проводом Галю-лю ничуть не удивило и явилось для неё чем-то вроде послеобеденного компота то есть самим собой разумеющимся. Нор-маль-ным. Бармалё даже слегка поник: сколько световых лет спасаешь-спасаешь человечество, а оно не может как следует прийти в восторг, ну или хотя бы попросту удивиться при встрече.
Зачем ты колотишь по кровати? съёжился в ожидании очередной звуковой атаки Бармалё и втянул голову так, что стал раза в три короче.
Чтобы они услышали меня, и пришли ко мне, и отпустили меня домой, усиливала сирену своих рыданий Галя-ля. Но все они злые, ужасно злые!
Да подожди ты, не нервничай! хладнокровно пытался собрать пазл происходящего Бармалё. Кто «они»? Кто «все»?
Все они, эти страшные монстры и злодеи, заливалась слезами Галя-ля. И медсестра Любка! И врачина-дурачина какой-то там Петрович! И уборщица тётя Ира, та ещё грязнуля-ля. Я их всех ненавижу! Ненавижу всем сердцем!
Бармалё вздрогнул. Если бы Галя-ля могла разглядеть его светлое добропрядовое лицо, она бы увидела, какими огромными стали вдруг его гусеничные глаза. Казалось, они увеличились вдвое, а то и втрое в них залилось так много печали, сколько прежде никогда не помещалось.
Но твоё сердце не умеет ненавидеть, чуть слышно пробармолял Бармалё. Я этого в него не вплетал. Оно умеет только любить.
Тем временем, казалось, Галя-ля перестала обращать внимание на своего внезапного ночного гостя и продолжала разговаривать, а точнее рыдать, сама с собой:
Я ненавижу их. Они злые. Очень злые. Все добрые врачи уехали встречать Новый год со своими детьми. А эти злые остались! И поэтому стали ещё злее. А может, у них даже детей нет настолько они злющие!
Бармалё окинул взглядом пустую тёмную палату Гали-ли и увидел где-то в глубине пространства, очерченного оконной рамой, не слишком нарядную, но всё же новогоднюю елку.
«Опять закрутился, подумал и без того крепко расстроенный Бармалё, и, как всегда, не заметил наступления праздника!» Добропряд не преувеличивал и был совершенно честен. Ведь технология создания нитей добра из света заключалась именно в том, что наш посланник Света должен был быстро-быстро вращаться вокруг своей оси и этой своей круговертью добывать волокна любви. Бармалё называл это «головокружительная карьера».
Галя-ля продолжала очень громко и надрывно плакать, временно забыв про поварёшку:
Эти монстры приходят, только чтобы сделать мне больно своими огромными иголками. Это так больно! Очень больно!
Сострадая всей своей гусеничной душой заболевшей девочке, Бармалё грустно хмыкнул: диагноз ясен и, увы, крайне распространён. В скольких детских сердцах надрывались ниточки любви, когда вместилищам этих сердец маленьким телам причиняли боль. Ах, если бы врачи только знали об этом, они бы наверняка стали изобретать лекарства только в виде мармеладок. А объятия с плюшевыми зайцами прописывали бы для наружного применения.
Только было Бармалё размечтался о том, как далеко могла бы шагнуть медицина, как плетение его светлой мысли прервал пронзительно-шершавый скрип палатной двери. Галя-ля тотчас же смекнула, в чём тут дело. И, временно прервав рыдания, спряталась под своё кургузое холодное одеяло, проявляя чудеса телосложения и компактности.
Галя-ля, ты куда? Что с тобой? всерьёз забеспокоился Бармалё. Но, рассмотрев-таки через проступающую мглу тучную фигуру медсестры, судя по всему вышеупомянутой Любки, гусениц всё понял без слов. Любка с двумя шприцами, зажатыми между её большим и указательным пальцами, будто только что вышла из фильма про гангстеров действовала быстро и хладнокровно.
Подавшись своим маленьким, но плотным тельцем вперёд, словно раскачиваясь на качелях, наш добропряд в мгновение ока очутился на плече у Гали-ли. И принялся за дело.
Значит, так, Галя-ля, слушаем меня внимательно, бодро забармалёлил он в ухо больной. Сегодня один из главных дней в твоей жизни. Сегодня ты перестанешь бояться уколов. Сегодня ты навсегда забудешь о том, что кто-то пытался сделать тебе больно. Сегодня ты прекратишь думать, что люди спят и видят, как бы причинить тебе зло. Научишься благодарить за помощь. Сможешь видеть в каждом человеке хорошее. И, главное, навсегда позабудешь эту несусветную глупость будто бы твоё сердце умеет ненавидеть. Ах да! И прямо сейчас ты перестанешь болеть.
Бармалё внимательно наблюдал за тем, как девочка потихонечку перестаёт трястись под своим холодным колким покрывалом. И продолжал:
Завтра ты выздоровеешь и пойдёшь домой. Тебя там ждут родители, подарки и толстый щекастый рыжий хомяк.
Стройняш! Откуда ты узнал про Стройняша? изумлённо высунулась из своего укрытия Галя-ля.
Так это же я для тебя его соткал! Чтобы в твоём сердце росла любовь и ничего, кроме неё.
Со-что ты сделал? Девочка была так удивлена, что села на кровать, свесив ноги, не обращая никакого внимания на приближающуюся угрозу в виде медсестры. Я его даже от мамы прячу в коробке из-под абрикосов, на чердаке. А ты узнал растерянно разглядывала девочка тонкую светящуюся спиральку на своём плече.
Удивительный ты, конечно, человек Галя-ля! Маленький, но удивительный! То есть говорящий гусениц тебя ни капельки не впечатляет А гусениц, читающий мысли, тут же производит фурор?!
Я про Стройняша вообще никому не рассказывала, даже родителям! снова заняла горизонтальное положение Галя-ля и даже добровольно высвободила из-под горе-одеяла и пижамных штанов то самое важное место, предназначенное для уколов.
Ладно, про Стройняша я замолвлю перед мамой словечко. Ты сейчас, главное, не отвлекайся и смотри на меня. Бармалё перебрался на подушку почти вплотную к девочкиному носу. Я буду раскачиваться на своём светопроводе туда-сюда, а ты с меня глаз не своди. Лады́-мармелады́?
Лады-лады, самоотверженно кивнула Галя-ля.
Бармалё закачался из стороны в сторону, словно светящийся маятник.
Представь, что укол это не укол. Иголка не иголка. Медсестра не медсестра, продолжал спокойным монотонным голосом гипнотизировать девочку Бармалё. Представь, что шприц не шприц. И в нём не лекарство, а прекраство! Оно затекает в тебя сотней самых красивых, самых светлых оттенков, и на чистом внутреннем холсте твоей души