Слушай, Грифо, ты совсем не проявляешь усердия в служении Королеве, я ей так и скажу.
Я?! изумление Грифо вперемешку с возмущением было таким искренним, что Рейнхольд не удержал улыбки.
Не переживай! И до тебя очередь дойдет.
Ну, колдун, готов? Молиться будешь? Или ты не молишься своему Повелителю? Рейнхольд в последний раз попытался как-то задеть Асимарга.
Он не только мой Повелитель, спокойно ответил колдун.
Если ты намекаешь на меня, то ошибаешься. Надо мной нет повелителей! вспылил рыцарь. Надо мной вообще никого нет!
Нам не дано знать, есть ли что-нибудь над нами или нет.
Ты, может, и не знаешь. Тебя нашли на базаре среди тыкв и капусты, а у меня восемь поколений предков были баронами и графами. Даже Королева не надо мной, а просто чуть выше, потому что стоит рядом, но следующей ступеньке.
Рейнхольд хотел продолжить тираду, но заметил, что Асимарг откровенно скучает. Вместо того чтобы раздразнить колдуна, Рейнхольд разъярился сам: «Разнесу в щепки все, что окажется в этой треклятой комнате, а потом вы у меня запляшете».
Как только Рейнхольд вошел в комнату, он обвел ее глазами. Ничего не обнаружив, он поднял голову кверху. И тут ее предназначение стало ему понятно. Весь потолок был утыкан длинными, сплошь железными копьями, заостренными с обоих концов. Расположены они были так часто, что между ними могла уместиться только одна ладонь. «Только бы они не сорвались все сразу на меня», едва успел подумать Рейнхольд, и тут же первое копье полетело вниз. Он заворожено смотрел на него и не мог пошевелиться.
Копье воткнулось в пол между расставленными носками его сапог. Инстинктивно он отпрыгнул в сторону, едва успев увернуться от второго копья, упавшего на место, где он стоял мгновение назад. Им овладел азарт. Он довольно успешно уворачивался от копий. Следующее копье падало, как только предыдущее достигало пола. Он метался как пойманный зверь по клетке, издавал торжествующие вопли, истерично смеялся. Душу его переполнял клубок спутанных чувств: радости, тревоги, надежды, страха и восторга.
Падая, копья так сильно втыкались в пол, что оставались торчать и мешали Рейнхольду, а у него не хватало времени их выдернуть. Свободного пространства для перемещения становилось все меньше и меньше, его уже два раза вскользь задевали копья. Наконец копья сомкнулись вокруг него непроходимой стеной, и теперь в каждую сторону он мог сделать не больше шага. У него еще оставался шанс выжить, надо было крикнуть Эжену, чтобы он остановил механизм.
Он уже открыл рот, но тут, вместо того чтобы крикнуть, он повернулся, встретился глазами с Асимаргом, и крик о помощи застрял в горле. Рейнхольда бросило в жар, он мгновенно весь взмок, грудная клетка сжалась в неимоверном усилии, но из горла не вырвалось ни звука. Глаза колдуна светились тихой радостью. Словно починяясь неведомой силе, Рейхольд поднял голову, так и оставаясь с открытым ртом. В это мгновение падающее копье вогнало нарождающийся в нем крик обратно в горло, с отвратительным хлюпающе-чавкающим звуком прошило тело и вышло между ног, пригвоздив рыцаря к полу.
ГЛАВА 1.4
Вечером, а точнее уже ночью, в комнате, где жили Иоганн и Бран, шумело застолье. Повод был наипервейший: в преддверии грядущих событий Королева решила сделать щедрый жест, и им, то есть дворцовым стражникам, выставили несколько бочек вина, одна из которых попала в эту комнату и теперь заканчивала свое существование под одобрительные выкрики собравшихся.
После того как были обсуждены все немногочисленные новости и происшествия, вниманием своих собратьев по оружию завладели стражники, сопровождавшие Рейнхольда. Некоторые так увлеклись рассказом, что забывали даже прихлебывать из кружек, особенно жадно ловили каждое слово Иоганн и Бран. Однако как различны были их мысли: если Бран многое бы отдал, чтобы очутиться на месте стражников и пережить удивительные приключения, то Иоганн ни за что на свете не полез бы в эти адские жернова, перемалывающие людей в прах. Рассказчики тем временем подошли к концу своего повествования и довольно поглядывали на лица слушателей, видя и изумление, и страх, и недоверие, и зависть. Они чувствовали себя героями дня, а это бывает не так часто, да и у остальных настроение было неплохое.
Вместе со стражниками в комнате находились кое-кто из слуг, в том числе Ганс и Буттар. Еще неделю назад они были бродячими артистами, но Грифо предложил им послужить немного в замке, и они, впрочем, как и еще несколько человек, не смогли отказать. Не совсем уверенно чувствуя себя в почти незнакомой компании, они скромно сидели в уголке и потягивали вино из кружек. Вино, конечно, было дрянь, но и оно согревало душу и разгоняло кровь. Ганс и Буттар не вмешивались в разговоры, а только слушали и не знали, плакать им или радоваться, настолько было все необычным и пугающим.
Постепенно застолье распалось на группы по несколько человек, Ганс и Буттар остались там, где сидели. Их компанию возглавил, если можно так сказать, пожилой седоусый стражник, кроме него, здесь же были и Бран с Иоганном и еще несколько стражников. Седоусый, покрякивая и покашливая, стал рассказывать, как ему самому в молодости довелось побывать в комнатах для гостей:
тогда я бегал не так, как теперь, я мог догнать оленя и ухватить его за рога. Да, вот, кхе-кхе. Теперь так никто не бегает, никто из вас так не пробежит, как я. Да, я за ним долго бежал, на мне была кольчуга, тяжелая, но крепкая, никто не мог разрубить ее мечом или топором, ни одна стрела ее не пробивала, но она была тяжелая, теперь таких уже нет. Да, долго я не мог его догнать. Он бежал налегке, только в правой руке держал меч, бежал и все время оборачивался знал, что я за ним бегу. Да долго мы с ним бежали
Дед, ты скоро до дела добежишь? не выдержал Буттар и получил затрещину от соседа-стражника.
Когда старшие говорят, слушай и молчи, а то пойдешь во двор грязь после дождя убирать. Понял, щенок?
Понял.
но потом он начал уставать, да, но я не очень старался его догнать, остальные, кто за ним гнался, отстали сильно, никто из них не бегал, так как я. Если бы я его догнал, пришлось бы драться, а в драке он был сущий дьявол. Теперь так никто не дерется. Мы устроили ему засаду в комнате, нас было двенадцать человек. Когда он вошел в комнату, я запомнил это мгновенье на всю жизнь, то на лице его была счастливая улыбка, думал, его здесь Принцесса ждет. Да, теперь уже так не думают. А он пришел без оружия, без доспехов, даже кинжала с собой не взял, молодой был, доверчивый. Вошел и смотрит удивленно так, понять не может, зачем мы здесь и где Принцесса. Эх, дурачок, нам даже жаль его стало. Молодой, высокий, красивый. Стройный, а уж силы нем было не дай Бог. Да, теперь таких нет. Стоит он и глазами хлопает, догадаться, глупый, не может, что продали его. Принцесса продала. Не хочет верить, что продали. Четверо наших подошли к нему, он не сопротивлялся. Двое пошли впереди него, двое по бокам, мы тоже собрались идти за ними. Всем было жаль его, но и рады были все, что он не стал сопротивляться. Да, только я вздохнул с облегчением и поблагодарил святого Лаврентия, как вдруг увидел, что наш пленник, выходя уже из двери, оттолкнул стражников, что охраняли его по бокам, бросился вперед и захлопнул за собой дверь. В то же мгновенье в коридоре послышался мечей и раздались два жутких крика. Выскочили мы из комнаты, смотрим, а двое наших лежат без движения, третий пытается подняться с колен. Мы оставили одного с раненым и бросились в погоню. Теперь нас оставалось восемь. Ему, чтобы спастись, нужно было добраться до наружной стены, и если бы он сумел с нее спуститься, то мог бы считать себя спасенным, но мы-то знали дело это мертвое. Потому сначала и не спешили его догнать, думали, сам свернет себе где-нибудь шею, он ведь безопасной дороги не знал. Он бежал как волк от своры деревенских собак, мы время от времени подбадривали себя криками и угрозами в его сторону. Наконец мы загнали его по коридору в тупик, откуда можно было выбраться только через комнату испытаний. Если бы он знал, что его там ждет, он бы подумал, прежде чем решиться войти туда. Там жил паук Фарул, в жизни не видел ничего омерзительнее и гнуснее, таких теперь нет. Ростом он был со здорового быка, каждая лапа толщиной с мою ногу, а уж пасть у него была, она у него, седоусый даже зажмурился.
Ну, дед, ты совсем заврался, опять не выдержал Буттар и снова получил затрещину, но уже сильнее первой.
Ты, сосунок, много еще чего не видел, а я видел такое видел, чего на страшном суде и то, наверное, не будет. Я говорю: огромная пасть. Значит, так и есть. И жрал этот гад одно мясо. Ему, говорят, свиней скармливали: запустят к нему парочку живых боровов пожирнее, он и давай за ними бегать, уж очень ему, уроду, охотиться за ними нравилось. А бедные свинки визжат от страха, отродясь такого чудища не видели, чувствуют: конец их близко. А он тоже радуется, звуки какие-то издает: не то блеет, не то кукарекает. И так противно! Ну потом поймает, укусит, он ведь ядовитый был, аспид, они и с ног долой, замотает их своей паутиной и ждет денек-другой, потом съедает то, чего в этом коконе сотворится.
Зачем же этого гада в замке держали?
Ну, значит, надо было, дело господское тебе не понять. Да, ну, значит, и вбежал он в комнату к этому паразиту, а у него темно ведь было в конуре-то евонной. Это сатанинское отродье и в темноте как днем видело. Ну, подошли мы к двери, чтоб войти ну того даже и в мыслях не было. Вот как Фарул свое дело сделает, кокон замотает, тогда еще можно одним глазком заглянуть, проверить: точно ли конец парню пришел. Стоим мы, слушаем, поначалу тихо, думаем: может, спит зверушко, не чует парня? У меня даже мысль зашевелилась: там ведь другая дверь есть, может, успеет парень проскочить. Жалко его, что помрет нехристианской смертью. Стоим мы не шелохнемся, смотрим друг на друга и молчим. Вдруг слышим: «Со мной Бог!» Это парень заорал что есть мочи, видать, Фарула заметил, у него, гада, глаза в темноте светились. И тут же слышим: зверушка закудахтал добычу почуял. Мы перекрестились, отошли от двери шагов на двенадцать и сели отдохнуть. А за дверью такая возня началась жуть, то парень заорет, то Фарул чегой-то замычит, у нас мороз по коже, ну у кого душонка послабее уши заткнул. Я сижу ни жив ни мертв, зуб на зуб не попадает, как будто я сам в этой комнате. И вдруг слышим, парень орет: «Ради спасителя, откройте дверь!» Дверь только снаружи открывалась изнутри никак. Мы все переглянулись, но хоть бы кто слово проронил, все молчим, а парень орет: «Поимейте сострадание, откройте!» Мне этот крик как ножом по сердцу, а что делать? Открыть? Так найдется Иуда продаст. И каждый из нас тогда так подумал. Мне этого дня вовек до самой смерти не забыть.
Седоусый замолчал, погрузившись в далекое прошлое.
Дальше-то что было? спросил Ганс.
Дальше-то? Дальше мы слышим, шум вроде затихать стал. И вдруг крик тоскливый такой, протяжный. Ну, думаем, видать, все, и точно: за дверью тихо стало. Перекрестились мы молча, сидим дальше, думаем: пройдет немного времени, заглянем к этой твари в комнату. Да, подождали, сколько надо, и пошли. Запалили факел, заглядываем в комнату осторожно так, с опаской. Темно, факел плохо горит. Что за чертовщина? Никого не видать. Стали комнату обходить и вдруг в одном углу видим чего-то темное. Подошли ближе, глядь, а это Фарул весь в крови, мы его копьем потрогали, не шевелится мертвый. Все рты пооткрывали от удивления. Смотрим на Фарула, а у него глаза открыты, и такое выражение, как будто удивляется он: «Как же так?» Тут кто-то как заорет: «Сбежал!» Нас точно водой холодной окатило, парня-то нигде нет, видать, и правда сбежал. Мы ко второй двери а от нее одни щепки остались. Ну, что делать? Тогда один из наших говорит: «Что нам бояться, у него одна дорога к Восточной стене, а к ней отсюда дорог много, но выход один, и ближайшую дорогу к нему он не знает. Нам надо его опередить и устроить ему засаду у выхода. Мы все согласились и пошли к выходу по самой короткой дороге. Идем, а про себя думаем: «Все равно он не доберется до выхода, не зная безопасного пути, сгинет на дороге. Не может такого быть, чтобы он через все препятствия и ловушки прошел». Прошли мы уже половину, да даже больше, вдруг смотрим: впереди нас шагов на сто идет кто-то. Я его окликнул, а он бежать, мы за ним. Столько лет прошло, никак не могу понять, как ему удалось опередить. Да, вот тут и пришлось мне набегаться всласть, до одури. Долго мы бежали, наши-то отстали, я оглянулся и вижу: один бегу, остальные позади где-то. Бежим, а впереди уже выход замаячил, только заметил я, что бежит он все тише и тише, устал, наверное, ну и я сбавил немного. До выхода уж рукой подать осталось, но не выдержал он, упал и все равно не остался лежать, а пополз дальше. Я на шаг перешел. Дополз он до выхода и вылез на крепостную стену, я за ним, а тут и наши подоспели. Глядим мы на него, а на нем живого места нет: одежда изорвана в клочья, весь в крови, уж на нем и ссадины и царапины от когтей чьих-то, и раны от оружия, и ползет, а за ним след кровавый тянется. Сколько же в нем силы было! Да, таких теперь нет. А нас будто и не видит, никакого внимания на нас. Дополз до края стены, уцепился за бойницу и пытается встать, а мы его окружили и смотрим как завороженные, сделать ничего не можем. Он поднялся, оглянулся, но не на нас. Ну, глаза у него были, таких теперь нет. Заглянул я в них, и меня точно огнем обожгло это он, наверное, Принцессу вспоминал. Да, если бы она его увидела, то уж на всю жизнь запомнила. Глаза его адским огнем горели, безумным каким-то, как не человеческие глаза, а Фарула какого-нибудь. Повернулся он обратно к стене и полез себе за пазуху, достал оттуда веревку. Где он ее взял-то? Обвязал ее вокруг зубца крепостного и, не глядя на нас, полез через стену, держась руками за веревку. Нас точно околдовали, пошевелиться не можем, а он еле-еле, но спускается. И тут столько лет прошло, не могу понять, что на меня нашло смотрю: моя рука меч из ножен вынимает. У меня и в мыслях такого не было, стою и не понимаю ничего: я хочу меч обратно в ножны вложить, а рука как не моя, проклятая, она его совсем вытащила и замахнулась. Все на меня смотрят, рты пооткрывали, а у меня у самого волосы на голове дыбом стали, чую, что с рукой совладать не могу. Зажмурился, и тут она как рубанет мечом по веревке. Все бросились к стене, посмотреть, что с парнем, а я стою столбом, рука опять моей стала. Я от злости отшвырнул меч и выругался, как только мог, теперь так не ругаются. Слышу, рассмеялся кто-то, обернулся, а это Брингильда стоит невдалеке и смотрит на меня насмешливо. Ведьма проклятая. Хотел я ей все сказать, да слов не нашел, а она рассмеялась опять и ушла. Ну, парень разбился, конечно, высота-то какая. Ребята поначалу на меня косо смотрели, но нам за это дело в награду бочку вина выкатили. Ну и мы, понятно, как бочку осушили, так и думать забыли об этом случае, только я иногда вспоминал, да вот сегодня решил рассказать, раз уж разговор о таких вещах зашел.
Стражники с пониманием покачали головами, помолчали многозначительно, пригубили из кружек и затянули песню. Песню подхватили все, кто сидел в комнате. Слухом или хорошим голосом никто не обладал, но глотки подрать все были горазды. Ганс с Буттаром тоже приняли участие в этом хоровом пении, правда, их голоса тонули в раскатистом реве стражников.
Веселье еще долго продолжалось, но в самый разгар Иоганн стал собираться на службу. До рассвета оставалось совсем немного, а сегодня как раз его смена с восхода до заката. Он пожалел, что не удалось поспать, тяжело будет стоять целый день, но делать было нечего. Вместе с ним стали собираться еще несколько стражников. Всем, конечно, хотелось остаться, не каждый день удается так славно посидеть и повеселиться, но служба есть служба.
Иоганн собрался первым и сел ждать остальных. Им овладели злоба и раздражение, в голове уже в который раз замельтешила мысль: «Когда все это кончится?» Но тут же он стал себя успокаивать, что все скоро будет по-другому и его службе придет конец.
Вскоре вспышка острой злобы сменилась тяжелым одурением. Мысли Иоганна приобрели болезненно-воспаленный оттенок. Для него от всего огромного мира остались только он и его пост, эта проклятая площадка на самом верху замка. Где-то в стороне существовали тысячи мест, а для него этот прямоугольник, вымощенный и окруженный камнем со всех сторон, настоящий каменный мешок.