Иоганн больше не стал приставать к Арнульфу с расспросами пусть отдохнет, а потом и сам про себя все расскажет от скуки и на радостях, что есть слушатель. Он задумался и перестал обращать внимание на темноту, теперь она даже помогала представлять что-нибудь в голове, а представлялось ему многое: как он выберется отсюда, как он отомстит Тритону, нет, сначала возвысится, а уже потом отомстит. Он разбогатеет, обязательно разбогатеет, а иначе зачем он вообще тогда появился на свет, купит земли или большой дом в городе и будет торговать, а может, останется в замке и станет приближенным Королевы или нового короля. Теперь он поумнел и не такой дурак, как раньше, когда они с Браном рассуждали как две овечки на альпийском лугу о справедливости и честности, о том, что помогать надо только достойному, а не тому, кто сильнее. Теперь он даже немного злился на себя: считал себя умным человеком, а ведь рассуждал как цыпленок, увязавшийся за уткой и считающий себя утенком. Мысли его прервал довольно грубый толчок в бок.
Пошарь возле себя, может, надсмотрщики оставили что-нибудь, прохрипел Арнульф.
Да нет здесь ничего, ответил Иоганн.
А ты поищи-поищи, настаивал Арнульф.
Ну что искать, когда нет ничего. Сам ищу, огрызнулся Иоганн.
Никто, никто не хочет помочь страждущему. Умирающий просит о милости, но люди это глухие каменные глыбы, они могут только раздавить.
Ох, черт бы тебя побрал, разозлился Иоганн.
Бог тебя накажет, он высоко, он все видит.
Теперь он для нас даже слишком высоко, грустно усмехнулся Иоганн.
Страшное наказание тебя ждет. Состаришься дети твои не подадут тебе куска хлеба, как ты мне не дал, продолжал скулить Арнульф.
Да где я тебе возьму хлеба? повысил голос Иоганн.
Дети твои отрекутся от тебя, не унимался Арнульф.
Ты совсем рехнулся?! истошно закричал Иоганн. Откуда у меня возьмутся дети, если я здесь торчу?
Молодой ты еще, неразумный, недоспелый, недозрелый, неокрепший разумом, слушай старших, умудренных жизнью. Пошарь. Говорю тебе: пошарь.
Да провались ты, откуда взялся, отчаялся Иоганн и решил больше пока не разговаривать.
Арнульф продолжал что-то бормотать, но Иоганн его не слушал.
Прошло несколько дней. Иоганн постепенно поправлялся, да и Арнульф, как оказалось, умирать не собирался. Они почти все время лежали, занимая себя разговорами или сном. Поначалу Иоганн относился к Арнульфу с некоторой опаской, но постепенно освоился и теперь среди них двоих занял место вожака. Арнульфа кидало из стороны в сторону: то он плакал, то грозился всем отомстить, то просил его пожалеть, то требовал к себе уважения. В этот день он поддался ностальгии:
А раньше предо мною склоняли головы и не такие, как ты. Меня боялись
Хватить врать-то, изредка прерывал его Иоганн. От тебя уже голова болит.
Истинную правду говорю: сколь глубоко мое теперешнее падение, столь же высоким было и положение, которое я занимал.
Что ж ты, на флюгере сидел, что ли?
Господа благородные рыцари просили меня, умоляли, делали подарки, а я, когда хотел, соглашался, когда хотел, отказывал. Прислуга передо мною ужом извивалась. Да, раньше бы я с тобой, простым стражником, и разговаривать бы не стал
А мне и теперь не больно охота с тобой разговаривать.
Да кто ты такой?! Нищий стражник! Ты наверху жил так же, как теперь здесь, что изменилось в твоей жизни? Ничего, только света стало поменьше. А я потерял все: почет, власть, деньги. Ты не знаешь, что это такое, и никогда не узнаешь, поэтому ты не можешь меня понять.
Да чего тебя понимать-то, привык сладко есть да мягко спать.
Ты червь, копошащийся в навозе и не видящий дальше своей кучи. Я готов весь остаток жизни есть только черствый хлеб, лишь бы попасть наверх.
Не скули, скоро ты попадешь наверх, только немного выше, чем тебе хочется, и в рай, недобро усмехнулся Иоганн.
Как ты смеешь, собака, смеяться надо мною, ты Арнульф закашлялся и долго не мог прийти в себя, а когда снова мог говорить, обрушил на Иоганна поток проклятий.
Если бы у меня была прежняя власть, тебя бы сожгли на медленном огне или подвесили вверх ногами. Ты узнал бы как со мной разговаривать.
Ах ты гнида, обозлился Иоганн. Правильно тебя Господь наказал, таким, как ты, только здесь и место.
Не сдержав своего раздражения, он ударил Арнульфа наотмашь рукой. Удар пришелся в грудь, Арнульф опять закашлялся. Тогда Иоганн еще раз его ударил.
Не Не-е надо, прохрипел Арнульф. Прошу тебя.
Ладно, черт с тобой. Еще раз вздумаешь такое вякнуть, я из тебя душу вытрясу, пригрозил Иоганн.
День шел за днем, все оставалось по-прежнему. Раз в день к ним заглядывали надсмотрщики, на это время умирающие переставали двигаться и разговаривать, а только жалобно постанывали. Выходило у них настолько здорово, что надсмотрщики очень удивлялись, обнаруживая их раз за разом живыми. Им оставляли воду и пару кусков хлеба. Иоганн быстро поправлялся и, несмотря на скудную пищу, обрел способность двигаться, а Арнульф слабел с каждым днем, его подтачивала какая-то болезнь. Ужасные условия за несколько лет, что он провел здесь, подорвали его здоровье, силы таяли. Он почти все время лежал на одном месте, двигаться ему было тяжело, сильные боли в спине и удушающий кашель доставляли немало мучений. Единственную радость приносили ему теперь разговоры с Иоганном, ради которых он прощал своему собеседнику грубость и не обращал внимания на едкие шутки. Все это искупалось возможностью выговориться, рассказать про незаслуженное наказание и вспомнить былую роскошную жизнь.
Иоганн с интересом слушал рассказы Арнульфа. И не только потому, что они касались многих лиц, имевших теперь влияние в замке, но и потому, что они задевали какие-то струны в его душе. Многое теперь представлялось совершенно иначе, особенно взаимоотношения между людьми. После многих бесплодных попыток ему наконец удалось заставить Арнульфа рассказать о причинах его падения.
Зависть. Зависть и неблагодарность, голос Арнульфа дрожал. Поздно я понял, что правит миром. Если тебе скажут, что миром правят деньги, не верь этому. Может, такое и будет потом. А теперь тщеславие и властолюбие. Те, кто остались наверху, могут простить все, но не превосходство. Если ты чем-нибудь лучше или выше их, все ты мертвец. Они скорее простят тебе измену, чем превосходство. Мне они не простили мой ум, но я был им нужен, и они терпели меня, а я терпел их. А когда выпадал случай, я отыгрывался на них. Я стал личным секретарем Королевы. Разве ты можешь понять, что это такое? Почти никто из них не умеет писать и читать, а это порой так необходимо. Им приходилось обращаться ко мне, а я заставлял их ждать, просить, унижаться. Как они скрипели зубами, кланяясь мне! Конечно, не надо было дергать за хвост спящего льва, не надо было дразнить их, но я не мог вести себя иначе. Я хотел свободы и равенства, я не мог терпеть, когда на меня смотрят сверху вниз, когда меня пытаются превратить в вещь, такую же как стол, покрывало, кусок пергамента. Я не мог с этим смириться, мой разум протестовал и требовал мести. Пусть они считали прислугу и крестьян за неодушевленные предметы, это я еще могу понять, они и в самом деле в большинстве своем грязные скоты, но меня?! Человека, превосходящего умом всех их, ставить в положение раба? Как смели они лишить меня права на высокий ум? Другой на моем месте сдался бы, я же боролся с ними до конца. Я потерпел поражение, но я не сломлен и еще отомщу им.
Ну, Арнульф, ты уже бредить начал, расхохотался Иоганн.
Что ты можешь понять, ты, говорящая сторожевая собака? сказал Арнульф.
Иоганн хотел было разбушеваться, но передумал и спокойно ответил Арнульфу:
Хорошо, если тебе не нравится говорящая сторожевая собака, я буду просто собакой, не умеющей разговаривать, но и тебе я говорить не позволю. Если скажешь хоть одно слово, я угоню на тебя камень. Но если тебе уж очень захочется сказать что-нибудь умное, у тебя есть выход отдашь мне свой хлеб и можешь говорить хоть целый день. А теперь все, молчи.
Иоганн, Иоганн, прости меня, прости. Не будь жестоким, пожалей старика, Иоганн, заплакал Арнульф.
Ты сам виноват. Все, молчи! угрожающе прошипел Иоганн.
Арнульф еще долго плакал тихо и безутешно, так что даже в душе Иоганна шевельнулась жалость, но он ей не поддался, убеждая себя, что у него нет другого выхода. Какой-то внутренний голос упорно твердил Иоганну, что он мерзавец, но Иоганн возражал.
А разве я в этом виноват? Не попади я сюда, разве я был бы мерзавцем? Когда заживо гниешь в таком месте, то уже не думаешь, как твое поведение выглядело бы наверху. Сама жизнь заставляет меня так поступать, я же не могу изменить законы жизни или преступить их. С волками жить по-волчьи выть. Почему, когда все вокруг в грязи, я один должен оставаться чистым, кому я должен? Кто сможет осудить меня за то, что я тоже стану грязным, найдется ли безгрешный, чтобы кинуть в меня камень? Нет таких, нет. Видит Бог, если можно было бы достичь мне своей цели, оставаясь чистым, я им и остался бы, но это невозможно. Так почему я должен мучится, что я такой же как все, ведь все и никто из них не от этого не страдает.
Ты последняя сволочь и мерзавец, мерзавец и сволочь, повторял неведомый собеседник, несмотря на все возражения Иоганна.
Хорошо, пусть я мерзавец, но кто посмеет меня осудить за это, кто? Никто! Некому!
Ты мразь и выродок.
Пусть, но я только маленький кусок этого мира, в котором живу, и весь мир состоит из таких кусков, как я, в навозной куче алмазов не бывает.
Ты мерзавец.
Пусть, зато я буду жить! И хватит об этом, я хочу спать.
Арнульф вытерпел только один день, на следующий, после ухода надсмотрщиков, он сказал Иоганну:
Можешь, есть мой хлеб. Господи, дай мне сил. Неужели я отсюда никогда не выйду и сердце мое не возрадуется, упоенное местью? Как-то грустно осознавать свое бессилие, зная, что владеешь мечом, который может сокрушить твоих врагов. Иметь меч и не иметь сил поднять его. Где же справедливость, Господи, за что ты меня так покарал?
Ты слишком много возомнил о себе, гордости в тебе много, а Бог гордых не любит, сказал Иоганн, прожевав хлеб, и добавил: Будь попроще, и народ потянется к тебе.
Умереть такой собачьей смертью! Разве я не достоин большего? вопрошал Арнульф.
Достоин, поддакивал Иоганн, Ты достоин даже тараканьей смерти быть раздавленным грязным сапогом.
Не может быть, чтобы я умер просто от дряхлости и болезни, в полном забвении и одиночестве.
Что ж ты думаешь, что я умру раньше тебя? усмехнулся Иоганн. Не волнуйся, я закрою тебе глаза. Одно могу сказать: какой смерти ты достоин, такой ты и помрешь.
Легко ты о чужой смерти говоришь, потому что уверен твоя далеко, только человек может и при жизни умереть, вздохнул Арнульф.
Да уж мертвый умереть не может, рассмеялся Иоганн.
Ты меня не понял, устало произнес Арнульф.
Да давно я тебя понял, разозлился Иоганн, грамоте обучился и решал: ах, какой я умный. А когда из грязи тебя вытащили да хорошее место дали, и вовсе возомнил о себе Бог знает что: я умный, я люблю свободу, я хочу равенства, я бунтарь. Козел ты старый, вместо благодарности куражиться стал. Вот и получил по заслугам: как аукнется, так и откликнется. Я давно понял, что ты в князья хотел да тебя не пустили, вот ты на них и обиделся и вздумал свой характер показать. Да только церемониться с тобой не стали, быстренько обломали. Хм, бунтарь.
Это все неправда, я их всегда ненавидел.
Точно, потому что они тебя никогда за своего не считали, добавил Иоганн.
Это неправда, неправда, я вовсе не хотел этого, ведь с моим умом если бы я хотел да стоило мне
Перед смертью-то хоть сознайся себе, что хотел, немного резко произнес Иоганн.
Нет, они мои враги и я отомщу им всем. Я знаю, как вызвать ураган, который сметет их, превратит в прах. Господи, яви свою милость, сделай так, чтобы я вышел отсюда и моя благодарность тебе будет безгранична, голос Арнульфа звучал твердо и убедительно.
И еще я тебе хочу сказать: ты не понял самого главного. Тебе надо было упасть им в ноги и лизать их сапоги, пока они сами не велели тебе прекратить. А ты хотел остаться с поднятой головой. Глупец, ты не понял этого, что я понял даже из твоих рассказов: твоя поднятая голова оказалась выше всех, и ее, конечно же, удалили. Все они ползают ужами друг перед другом, и свой для них тот, кто умеет извиваться и не боится грязи. И они правы: тот, кто хочет остаться чистеньким, в душе законченный подлец или уже просто дурак.
Ты учишь меня жить, усмехнулся Арнульф, но разве мы не оба здесь? Разве не оба сгнием здесь заживо? Я чуть раньше, ты чуть позже. Если бы мне довелось отсюда выбраться
Ты бы уж им отомстил бы! со смехом воскликнул Иоганн. Но как, хотел бы я знать?
Зачем тебе это знать? Ты не сможешь воспользоваться моими знаниями. Лучше я расскажу тебе сказку, послушай. Далеко-далеко отсюда, в теплом синем море жил дракон, и не было в море никого сильней и страшней его. Ужасен был его гнев, но и спокоен он заставлял всех трепетать. Только время от времени одолевала его болезнь, от которой было лишь единственное средство сердце льва, но не любого, а только необыкновенно сильного и храброго. Поэтому раз в несколько лет дракон приказывал своим приближенным рыбам доставить ему сердце льва. Тогда рыба всплывала из бездонных морских глубин и устремлялась к далекому берегу страны, где обитали львы. Там она превращалась в лань и отправлялась на поиски добычи. Среди львов она долго выбирала самого храброго и достойного, проверяя их с помощью разных превращений, а затем заманивала льва на берег моря. Там она снова превращалась в рыбу и уговаривала льва отправиться на ней в плаванье, соблазняя его островом, на котором много всякой дичи и нет львов, где он станет настоящим царем зверей всего острова. Лев, конечно же, соглашался, и рыба отвозила его, но не на остров, а прямо к дракону. И тот убивал льва ради его сердца. Рыба получала награду и жила после этого несколько лет спокойно
Голос Арнульфа звучал как-то странно, будто он эту сказку рассказал самому себе.
Но самое главное, если кто-нибудь сумел открыть льву правду и тот отказался бы от предложений рыбы, то гнев дракона не знал бы границ. Очень многие расстались бы с жизнью, очень многие.
Арнульф умолк.
Ты мне сказки не рассказывай, я не ребенок, проворчал Иоганн, а про себя решил запомнить все дословно, не просто же так ее рассказал.
Господи, я верю: рано или поздно ты сделаешь так, что все эти господа, присылающие нам объедки после пира, окажутся на моем месте, а я на их.
Так тебе что не нравится: объедки или то, что они пируют без тебя? засмеялся Иоганн.
Арнульф насторожился, ожидая очередного подвоха.
А по-моему, ты хочешь отомстить за то, что родился не князем, только ведь они в этом не виноваты. Тебе слишком долго пришлось терпеть унижения, а когда ты захотел, чтобы унижались перед тобой, то оказалось, что это делают не перед всеми, тогда ты и взбеленился. Ты хочешь отомстить не за свое унижение, а за то, что тебе не удалось унизить других. Дал в долг, желая получить проценты, но ни процентов, ни долга. Получилось, что ты задаром дерьма наелся, это-то тебя и гложет, только зря ты переживаешь, ты ведь сам такое же дерьмо. Правда, может, ты этого до сих пор не знал, так теперь знай. А, что молчишь?
Ты просто глупый мальчишка, нашкодивший мальчишка, которого надо выдрать розгами. И все, что ты здесь говорил, полный вздор. Что ты можешь понимать во мне?! Арнульф раскричался не на шутку.