Громкое блеянье заставило юношу вздрогнуть. Прищурившись, он осмотрел стадо и, не досчитавшись одной овцы, поднялся с травы и бросился на плач животного.
Куда ты забралась? негодовал Йоханес, спускаясь по холму к каменным пикам. Трава становилась реже, земля расступилась, из черных расщелин эхом доносилось блеяние овцы.
Морская ведьма тебя раздери, как ты умудрилась туда упасть? цепляясь за выступы, юноша юркнул в щель. Пригибаясь, и осторожно ступая по растрескавшейся земле, он стал спускаться, пока не достиг неровных каменных плит. С каждым шагом запах сырости и подгнивающих водорослей усиливался. Йохана подташнивало от витающих в воздухе ароматов, к которым примешалось что-то знакомое, будто он очутился в лавке мясника.
Йохан сглотнул ком в горле и прижал ладонь к дрожащим губам. На гладком камне сидела русалка. Подле ее склизкого хвоста валялась перепачканная в крови шкура несчастной овечки.
Русалка одарила Йохана заинтересованным взглядом и осклабилась. Ее руки с серебристой чешуей по локоть были обагрены кровью, она сжимала в когтях овечье сердце, поедая его, словно яблоко.
Ну здравствуй, красавчик. За спиной русалки всколыхнулся гладкий плавник. Чернильно-черные глаза моргнули, сменившись обычными, человеческими, и в зрачках блеснули веселые искорки. Овечье сердце упало на песок, откатившись к ногам Йоханеса. И чего же ты хочешь за встречу с морской колдуньей?
Нокте
Густой туман окутывал берег, не позволяя разглядеть ни шпилей замка, ни даже неба. Зеленовато-синие клубы растекались вдоль черного песка, скрывая оставленные Нокте следы. В такую погоду люди прятались по домам, боясь задохнуться от удушливых испарений, затеряться и сорваться с утеса в морскую пучину.
Вода словно замерла. Ни шума волн, ни криков чаек. Черный утес погрузился в сон, нарушаемый лишь тихими шагами Нокте. Течение принесло с юга тепло, и море согревало босые ноги девушки. В тишине раздался едва уловимый свист, и в тумане зажегся огонек.
Агнес оставила на подоконнике свечу, заботясь, чтобы госпожа нашла дорогу к замку. Служанку обрадовал аппетит Нокте: уже который день та нормально ела. Старуха даже перестала ворчать на непогоду.
Нокте с наслаждением улыбнулась: просачивающийся сквозь пальцы песок позволял боли в ногах утихнуть. Сделав шаг, девушка замерла, всматриваясь в странный серебристосерый цветок, раскрывающийся ей навстречу и трепещущий многочисленными лепестками.
Склонив голову на бок, Нокте провела перед ним рукой, и десятки мотыльков испуганно вспорхнули, взмахнув крылышками, ударились о женскую грудь, ткнулись в лицо, запутываясь в волосах, и скрылись в тумане.
Обсыпанный пыльцой, мертвый тритон лежал на спине. Вода едва покрывала его острые плечи и бедра. От груди до паха зияла рубиновая пустота: сердца не было. Некогда длинные, бронзовые волосы тритона были острижены, и неровные пряди липли к фарфоровой коже. На шее алели полосы жабр, напоминая длинные порезы. Разорванную мочку удлиненного уха припорошило черным песком им же успело занести одну ногу, будто море пыталось поглотить свое дитя.
Нокте склонилась над несчастным, положила ладонь на закрытые глаза, провела по разбитым губам, ледяной груди и просунула пальцы между ребер. Рука онемела, по спине пробежала дрожь.
«Ее нет! Жемчужина пропала!»
Магия текла по венам морского народа, собирая все силы в выращенной за сердцем жемчужине. Без нее тритон или русалка теряли способность не только колдовать, но и дышать.
«Ее невозможно достать, не убив, но кому это понадобилось? Нокте попыталась вспомнить первого погибшего. Его так же выпотрошили, но я не подумала о жемчужине, не проверила, на месте ли она».
В одном девушка была точно уверена: другие тритоны убили бы несчастного в поединке, а не расчленили, как рыбу для супа, и не лишили бы последнего достоинства волос.
«Морские чудовища также не нападают без повода. Если их тревожат, они могут разорвать на куски, проглотить живьем, но не выпотрошить». На руку Нокте сел мотылек, а за ним прилетели другие, трепеща крылышками над мертвым.
Девушка попыталась смахнуть их и задела пальцем иглу на локте тритона. На коже выступила кровь. Окунув пораненный палец в воду, Нокте даже не поморщилась.
Сквозь сизый туман стали проступать обманчиво спокойные черные волны, несущие в ее сторону по-змеиному гибкое, длинное тело. Накрапывающий дождь размыл его очертания. Из воды показался гладкий, отливающий синевой плавник. Издалека люди приняли бы существо за рыбину, но при встрече с нею человек мгновенно лишился бы жизни.
Каждое чудовище имело свое имя. Нокте запомнила их с детства, рисуя пугающие образы на раковинах. Адаманда одобряла увлеченность младшей дочери, считая морских «стражей», как она их называла, важной составляющей подводного мира и главным «оружием» против врагов. Однако немногие разделяли мнение королевы. После войны с людьми прапрадед Нокте, король Потидэй, выстроил из костей самых крупных Латанов[7] стену, навсегда отделив северные воды от коралловой столицы. С помощью трезубца он заточил опасных питомцев в пропасть Сомбры, где они погрузились в спячку.
Серпенс высунул из воды свою чешуйчатую морду, открыл четыре сапфировых глаза и поддел носом тело.
«В прошлый раз к мертвому приплыл аквапил, а теперь серпенс» Морские змеи чаще всего окружали Нокте, реагируя на аромат ее крови. Аквапилы же изменяли свое тело, сливаясь с водой и камнями и становясь опасными для зазевавшихся моряков. Если чудовищ не тревожить, они могут пробыть в спячке много лет, а то и столетий, просыпаясь по велению трезубца правителя, чьи вибрации доходят до самых отдаленных уголков моря.
Мощная волна ударилась о змея. Из воды угрожающе поднялся живой тритон. Вскинул руки, и вода превратилась в ледяные иглы. Их острия оцарапали бок серпенса. Издав крик, похожий на китовый, монстр шлепнул по воде плавником и скрылся в пучине.
Тритон бросил ненавидящий взгляд на сидящую у тела собрата Нокте и оскалился. Быстро подплыв к девушке и ловко взобравшись на чашу, тритон коснулся живота мертвого.
Ты это сделала? прохрипел Хаос, чувствуя будоражащий аромат женской крови. Конечно, не ты: сил бы не хватило, успокоившись, продолжил он, исследуя мертвого. Им оказался один из двуногих тритонов, кого Ее Величество избрала в качестве живых щитов для защиты Имбры южного подводного гарнизона. Эрида не доверяла людям Сорфмарана и из года в год отправляла на юг морских стражей с севера.
«Форкий[8], похоже, ты все-таки дезертировал из Имбры. Никогда не упускал возможности надерзить хилиарху[9], не раз покидал пост, чтобы уплыть к берегу и развлечься с человеческими женщинами. Тебя за многое осуждали, ненавидели. Вряд ли кто-то станет сожалеть, узнав, что ты оказался здесь мертвым».
Нокте перехватила когтистую руку тритона и прижала к месту, где должна была находиться жемчужина. Хаос поморщился прикосновение девушки вызывало отвращение. «Кому это понадобилось? Кто настолько кровожаден?»
Девушка сложила ладони на коленях и слабо пожала плечами. Пепельные волосы рассыпались по груди, радужку глаз заполнила чернота зрачков, на бледных губах алели трещинки. Прикосновение к тритону заставило Нокте вздрогнуть. Давно забытые ощущения холодом разлились в груди и отдались в ногах странной пульсацией. С жалостью взглянув на свои ступни, девушка поджала губы и взглянула на стража: зачесанные назад черные волосы облепили спину и широкие плечи, многочисленные порезы украшали подтянутое тело (лица аристократов-изгнанников было запрещено уродовать шрамами).
Больное существо. Даже монстрам тебя не скормить, Хаос окинул девушку высокомерным взглядом.
Нокте видела брезгливость стража и хотела крикнуть: «Я не убивала!» но тритон и сам это понял: девушке не хватило бы сил затащить мертвого в чашу и выпотрошить. Для этого необходимы хитрость и сила. К тому же (и это снимало с Нокте все подозрения) Форкий служил на юге и никак не мог встретить свою смерть близ Черного утеса.
Девушка ткнула пальцем в море и провела рукой по воздуху, изобразив волну.
Это я и без тебя понял, он не мог сюда приплыть. Границы закрыты. Ее Величество наложила защитные чары, и те пропускают лишь мертвых. Течение из южных вод принесло труп сюда, куда приплывает всякий мусор. Тритон поддел кончики остриженных прядей Форкия ногтем.
«Только среди наших принято обрезать предателям волосы за совершенное преступление. Не удивлюсь, если это работа южных стражей из благородных: они всегда смотрели на нас как на ничтожеств».
Хорошо, что ты молчишь, изгнанница: я вижу твое уродство, но хотя бы не слышу тебя. Хаос подтянул мертвого к себе, перекинул через плечо и нырнул в черную воду.
Снова Нокте осталась одна. Уколотый палец пощипывало от морских брызг. Ладонь уплывшего тритона оказалась холодной с бархатистыми чешуйками.
«От солнечного или лунного света те переливались бы серебром».
Тонкая морщинка пролегла между бровей девушки, она вспомнила: «Даже после смерти носителя в жемчужине остается магия».
Сомбра
Кладбище затонувших кораблей, разбившихся о скалы возле Черного утеса, стало пристанищем для отщепенцев морского народа.
Подводный бастион возвышался над бездной, из которой поднимались пузырьки воздуха. Там, в глубоких пещерах, крепко спали древние чудовища. Ни один морской житель не сумел бы до них доплыть: или замерз бы в ледяной воде, или был бы сожран скорыми на расправу серпенсами те таились в норах, как чайки на скале, сверкая в темноте горящими глазами.
Бастион Сомбры, окруженный колючими фиолетовыми кораллами, напоминал огромный галеон с многочисленными шипами-мачтами и развевающимися парусами, в которых любили укрываться аквапилы. Тритонов они не трогали, скользя по ткани и сливаясь с деревом. Серпенсы кружили под свисающими над пропастью якорями, молодые особи устраивались на них и дремали. За провалом виднелись розоватые поля, на первый взгляд, безобидные, но изрытые подземными тоннелями со штейнами единственное место, за которым Эреб наблюдал со всей тщательностью, следя, чтобы популяция проклятых «медуз» не превышала допустимого уровня.
Когда он напивался вина, добываемого стражами из очищенных чернил каракатицы, то принимался крушить кнутом из хвостов электрических скатов тоннели штейнов. Чудовища медленно выплывали из спячки и, не успев очнуться, превращались в ничто. Зимой штейны пробуждались и пытались пробиться сквозь электрическую стену к теплым водам Умбры, но Эреб день и ночь следил за магической защитой.
Как-то один зазевавшийся страж выпустил в сторону коралловой столицы несколько взбесившихся самок «медуз», но едва те достигли границ, как были убиты Эребом, а караульный разрублен на куски (в бешенстве глава гарнизона не уступал в кровожадности монстрам).
Трезубцы северных стражей, как и все оружие в Умбре, были выкованы в жерле вулкана. Защитой служили острые плавники на позвоночнике и руках тритонов. Некоторые из стражей создавали доспехи из чешуи серпенсов.
Сомбра была опасна для не мутировавших жителей своими скрытыми ловушками и особенно тягучими водами, в которых русалки увязали, будто в ядовитых водорослях.
Яд Сомбры изменил тела изгнанников, лишив привычных хвостов и гладких плавников. Былая красота сменилась уродством.
Отщепенцы Умбры болезненно переносили мутацию. Приходилось ждать, пока затвердеют лучи плавников: они мешали спать, кололи, резали нежную кожу-чешую, пока та не приобретала защитный слой и не позволяла яду местных растений и паразитов навредить своему носителю. Тяжелее всего было переносить мутацию по разделению хвоста: тритоны неделями не могли пошевелиться, лежа в своих деревянных каютах в сплетенных из прочных водорослей гамаках, слушая хруст костей, треск разрываемой плоти. Привыкнуть к новой форме удавалось не каждому: некоторые предпочитали броситься в пропасть, где чудовища только и ждали добычу.
Королева читала донесения Эреба о смертниках, но не пыталась ничем помочь: ей не нужны были слабые отщепенцы, никчемный воин хуже рыбы, не мечущей икры, ту хотя бы можно съесть.
Когда Хаос принес Эребу тело Форкия, отец смерил его равнодушным взглядом.
Он поглаживал рукоять кинжала, украшенную драгоценными камнями (вместе с затонувшими кораблями Эребу достались и несметные людские богатства).
Ты не спросишь, как он здесь оказался? спросил сын, кивнув на мертвого.
Мне плевать, откуда принесло эту падаль главное, чтоб на моей территории не отравлял воду, скучающе отметил глава Сомбры.
Хаос криво улыбнулся:
Он лежал на чаше горячего источника у подножия Черного утеса. Изгнанница обнаружила его первой.
Ты намекаешь, что хрупкая девушка сумела убить одного из наших стражей? Не припомню, чтобы назначал его в караул.
Хаос качнул головой:
Это Форкий. Когда я покидал Имбру, он был еще жив и служил там.
Эребу потребовалось несколько минут, чтобы осмыслить услышанное. Его глаза сузились, а кинжал лег на коралловый подлокотник кресла.
Хм, Форкий Что-то знакомое Уж не на него ли мне поступали постоянные жалобы: кутежи, связи с людьми, самовольный уход с поста? Да и в магии он, как всякий неблагородный, слабоват.
Хаос промолчал.
И ты хочешь, чтобы я потратил время на выяснение причин смерти этого предателя?
Хочу, чтобы вы, отец, как глава стражей северных границ разобрались с тем, что произошло с нашим воином, который вместе с другими был послан в Имбру. Это все, о чем я прошу, отчитался Хаос, глядя в потемневшие глаза отца.
«Ты считаешь себя несправедливо наказанным, просишь королеву пощадить хотя бы нас твоих сыновей. Выбил несколько мест в Имбре для продвижения по службе, но плевать хотел на остальных. Как и у аристократов с юга, отщепенцы вроде Форкия вызывают у тебя отвращение. Никому нет дела до их смерти, даже столь отвратительной». Кончики пальцев и перепонки между ними закололо. Хаос вспомнил о пустоте на месте жемчужины в теле мертвого, но теперь ощутил ее в собственной груди, будто не Форкий лишился средоточия магии, а он.
Эреб опустил взгляд. Сдался и пробормотал:
Ладно, узнаю, как он оказался здесь в таком виде.
Хаос слышал в голосе отца отвращение. Вдруг он понял, что испытывала Нокте рядом с ним, не подавая виду, как ей тяжело. От затылка по позвоночнику будто прошел разряд тока. Шипы на плавниках ощетинились, вызвав у Эреба недоумение.
Я же сказал, что разберусь, раздраженно проговорил глава.
У него отобрали жемчужину. Хаос быстро успокоился: плавники сложились, прилегая к телу второй кожей и темнея на локтях и вдоль позвоночника.
Хм, какой прок с крупицы магической энергии Форкия, которой у тебя гораздо больше.
«Вот и выясни», подумал Хаос и, поклонившись отцу, покинул комнату-каюту.
* * *
В лунном свете Нокте увидела отблеск чешуи тритона, сидящего на одном из черных рифов. Она отложила перо, подула на подсыхающие в дневнике чернила и задумчиво побарабанила по столу, задев пальцами лежащий рядом браслет из нежно-голубых агатовых бусин (Агнес принесла его этим вечером, сказав, что нашла в неразобранных сундучках).
Нокте не хотелось притрагиваться к подаркам, напоминающим о ее венценосном прошлом. В Черном утесе она осознала, что та жизнь была ей в тягость: веселые балы оставляли во рту кислый привкус, мучили головокружение и боль в ногах, такая, что она не могла ходить слугам приходилось нести ее в спальню, где со льдом наготове уже поджидала верная Агнес.