ФНС не смогла установить ущерб, так как мы можем проводить оценку только на основании средств, которые не получил бюджет региона. Но бюджет региона был исполнен в этой части, твердо и спокойно отвечает инспекторша.
Прокурор свою миссию выполнил и, усадив свое желейное, едва сдерживаемое формой тело, уткнулся в телефон с полнейшим безразличием. Настал черед Циркуна.
Ирина Александровна а известны ли вам, как опытному налоговому инспектору, способы нанести ущерб отменой аукциона на региональное имущество таким образом, чтобы вы не смогли этого увидеть при помощи имеющихся у вас средств контроля?
Нет.
В зале начинают хихикать.
То есть вы исключаете нанесение ущерба со стороны моего доверителя?
Да, протянула инспекторша, бросив взгляд на судью. Та, в свою очередь, подняла глаза к потолку дескать, я теперь за тебя, подруга, не отвечаю, подсказок не будет.
Ирина Александровна, вы читали обвинительное заключение?
Да.
Что вы думаете о нем?
Что я не понимаю, откуда взялись семнадцать миллионов ущерба, когда в бюджет должно было поступить двенадцать, а поступило семнадцать. Это, получается, отрицательный ущерб, то есть прибыль.
Спасибо. У меня все, уже под откровенный смех в зале победоносно завершил адвокат. Прокурору на реакцию слушателей было наплевать, он тыкал в телефон так часто, что всем и каждому стало ясно: играет в какие-нибудь шарики.
Я догадывался, что дело мне понравится, но и предположить не мог насколько. Многочасовой цирк, где свидетели обвинения подготовлены прокуратурой, но настолько неумело и топорно, что, даже сами того не желая, работают как свидетели защиты. Непосредственных свидетелей защиты пять десятков, и каждый из них со своей позиции вообще не понимает, в чем состоит чудовищное преступление против города и региона. Хотя в нашей стране, где пресс-службы и прикормленные журналисты называют взрыв «хлопком», а пожар в шахте «окислением угольных пластов», кто-то из губернаторов, конечно, должен был рано или поздно нанести непоправимый «отрицательный ущерб» и быть за это судим, потому что всем известно, что всякий регион должен показывать неумолимый и крепчающий год от года рост. Вот рост он может быть отрицательным, а ущерба быть вовсе не должно, пусть он и не ущерб вовсе.
Работа моя была незатейлива: всего-то и требовалось поначалу, что пообедать / выпить кофе или горячительного с десятком журналистов. Управился за пару дней.
Пишущая братия разделилась на три партии. Маленькие, только начинающие издания готовы были писать и ездить на суды они знали, что новости о деле своего читателя найдут. Региональные старожилы, сидящие на подрядах администрации области или города, писать о событиях такого масштаба были обязаны, но не хотели, и ездить в суд опасались, потому что написать про экс-губернатора это вам не первая полоса с фото, где мэр перерезает ленточку в новом детском саду, и не репортаж с «Дня огурца». Губер с утраченным доверием фигура вроде как существенная, но нежелательная; в любом известии о нем слова надо складывать строго по государственной линии, которая пока еще не была прояснена для них, никто их, бедных, в ФСБ или управление внутренней политики не вызвал и темника не вручил, поэтому старожилы были согласны лишь на пресс-релизы и размещали куцую, безопасную выжимку из них. Отделения федеральных и столичных изданий писать не желали вовсе и отнюдь не из-за страха получить по шапке от своих московских редакций, а скорей потому, что страсть как хотели денег. Денег, разумеется, у нас не было. Поэтому я поил коньяком и кофе малышей и они первыми выплюнули новость об «отрицательном ущербе».
Дальше нужно было исправно посещать суды раз или два в неделю, брать с собой журналистов то одного, то другого, и пытаться расширять охват. В общем-то, рутина, которая в первые пару прилетов разбавлялась только другой рутиной мне по-прежнему нужно было делать сюжеты для телека из user generated content, который по-русски следует называть «какого-шлака-наснимали-люди». Особенно раздражало, когда доставался сюжет о туризме, вроде «30 мест, которые надо посетить в этом году», и тогда, сукины дети, они снимали вовсе не шлак, а какие-нибудь норвежские фьорды и рыбаков, или парусные яхты, идущие фордевиндом, с поднятыми спинакерами на озере Гарда, или уютные зеленые холмы Швейцарии с овечками, пасущимися на них, или Рождество в Страсбурге, где счастливые люди пили глинтвейн, гуляя вдоль домов с фахверками. А я сидел в аэропорту и писал тексты, полные плохо скрытой рычащей и завистливой злобы, и, наверное, редактор это почувствовал, поэтому перестал давать мне задания о путешествиях «как-то ты холодно пишешь, без души, схематично будто описываешь маршруты, которые следует посетить на танке, выжигая все живое вокруг».
* * *
Платежи за работу и деньги на билеты раз в две недели, авансом передавала супруга губера в Москве. Не лишенная обаяния, ухоженная маленькая женщина глядела на меня тревожно на встречах в кафе, и ей было важно только одно: «Как он там?» Они не разговаривали по телефону, на этом настояли адвокаты, они не поддерживали связи, чтобы не сказать лишнего; а лишнее было, и адвокаты это позже нашли, и следователи затем тоже; этим лишним оказалась незадекларированная должным образом по невнимательности ее московская квартира, обычная трешка в кирпичном советском доме. Хотя и это мало пригодилось обвинителям за исключением раздолбайского отношения к чиновничьей декларации, к квартире было не придраться. Все боялись, и этот страх наложил запрет на разговор, на самое важное, что есть между двумя близкими людьми. «Как он там?» спрашивала она и плакала, но не от чувств, а из-за какого-то дефекта в железах или протоках, отчего слеза раз в несколько минут скатывалась по щеке сама, и она утирала ее салфеткой, походя и привычно, как чешут нос, не замечая того сами, как будто плакать все время это естественно. «Как он там?» а я должен был что-то ответить, и через месяц уже привык, и сам начинал доклад именно с этого:
Был у него, он варил пельмени, слушал Высоцкого, чистил ружья.
О, это хорошо, значит, все хорошо у него. А пельмени с чем?
Телятина и какая-то зелень
Это дикий чеснок, это любимые его пельмени, это все хорошо, хорошо. А какую книгу читает?
Я ему дал без просьбы Евгения Норина; просто сам в самолете как раз дочитал.
Что за книга?
История чеченской войны.
Это хорошо, очень хорошо, он про войну любит, про армию.
Он тоже спрашивал о ней, но стеснялся, спрашивал будто бы между прочим и обезличенно:
Тебе заплатили, все в порядке?
Да, спасибо.
Что-то передавали?
Она скучает по вам очень.
И, небось, считает, что надо было предложение принять, согласиться на условный срок
Нет, она понимает, что вы не можете иначе.
Ему предложили: признание вины, особый сиречь непубличный порядок рассмотрения дела, условный срок. Губер был тверд: никакого признания, ни за что, никогда. Настоящий «красный» директор. Он мне понравился напоминал моего несгибаемого деда, не терпящего лицемерия, неправды, неискренности ни в чем, ни на пядь. Губер жил в кирпичном доме 1992 года постройки в обычном, никаком не элитном, занесенном снегом поселке в пригороде. Меблировка, отделка, техника все было довольно дорогим, качественным, но без капли роскоши, и говорило скорее о том, что здесь живет директор завода, привыкший к крепкому устройству всего вокруг, но не чиновник, который пускает пыль в глаза.
Поскольку адвокаты расстарались и губера перевели под подписку, тот мог появляться на публике. Я набросал концепцию наших действий от походов на хоккейные матчи команды, которую он чудом сохранил для города, до общественной деятельности полагал, что будет верно и весомо, если он поможет в борьбе с точечной застройкой одному общественному объединению. Но главной целью было возвращение в политическое поле.
Циркун тоже зашевелился и начал искать партнеров, которые могли бы пригодиться губеру в этой непростой задаче. Все мы были бодры и планировали свернуть горы.
Однажды мы втроем Циркун с помощником и я вышли из квартиры и должны были разойтись в разные стороны. Я заметил машину, которую уже видел во дворе за пару часов до того: вроде бы и неприметная, но черная «десятка» не должна была стоять у подъезда нового дома на главном проспекте города; тут обычно располагались машины подороже. Внутри отечественного корыта сидели двое мужчин. Как только адвокаты свернули за угол (они пришли на встречу пешком), один из мужчин вышел из машины и отправился за ними, а десятка медленно подъехала к углу дома. Я набрал номер Циркуна.
Не знаю, прав я или нет, но за вами вроде как следят.
Ну ты и паникер.
Андрей, я без шуток.
Наружку я бы быстрее тебя заметил.
Ладно. Но посмотри, там мужик за вами идет в серой куртке с высоким воротником и черная десятка едет.
Давай потом, а? И не пей сегодня больше.
Я отправился на встречу с журналисткой, которая затевала фильм про губера. Мы бестолково болтали, выпив по бокалу вина, когда позвонил Циркун.
Нас слушают, да похрен видимо, так адвокат обратился к пресловутому товарищу майору в эфире. Смотри, они правда за нами ходят. И сбросить пока не получается. Можешь помочь?
И как?
Нужны несколько машин. И вызвать надо не от тебя.
Окей.
И позвони на другой номер.
Адрес?
Вот за этим и позвони.
При помощи журналистки, ее машины и двух вызванных на разные адреса такси, удалось переправить адвокатов на встречу, которая у них намечалась.
Они не прячутся, тревожно резюмировал Циркун уже на квартире.
Наружка может быть настырной и намеренной. Это даже не наблюдение, а преследование: постоянное, явное, наглое, с одной только целью запугать объект. Однотипные мужчины метр восемьдесят, в темных куртках и шапках до бровей, ходят за тобой по пятам, садятся за соседним столиком в кафе Такая жизнь требует привыкания и выработки навыка. Мне действительно было не по себе, хоть Циркун и обучил азам ухода от топтунов, это отнюдь не легкий трюк, да и применять его просто так нельзя, ведь полицейские соглядатаи хоть и не самые умные люди на свете, но тоже обучаемы.
Встречаться с нужными людьми стало неудобно: мы не сомневались, что в квартире есть прослушка, а в режиме бегства прийти на встречу вовремя, да в заранее (а значит, скорее всего, известное им) назначенное место нереально. Поэтому я постепенно смирился, что надо просто выбирать для встреч шумные места, и первые переговоры о публичном выступлении губера состоялись в ночном клубе: прямо на танцполе я кричал в ухо собеседнице, устроительнице интеллектуального клуба.
Зал на двести человек устроит? орала она под трек «Навернопотомучто».
Это вам виднее! орал я в ответ.
Мы можем все-таки поговорить где потише? срывая голос, предлагала она.
Нет, за мной менты бродят! устало кричал я в ответ.
Ого!
Да вон они.
И я показал на двоих одетых в джинсы и пиджаки мужиков, которые, оторванные от любимого пятничного караоке и пельменной, смотрелись в клубешнике как инопланетяне, неспособные двигаться в такт музыке. «Почему не могу избавиться от мыслей о тебе? кокетливый женский голос весьма кстати озвучивал угрюмые взгляды парочки, обращенные на меня. Одновременно радостно и почему-то гру-гру-грустно» это прям про ментов на дискотеке.
Мне даже немножко доставляло, как внимательно они пялятся из-за плеча в экран моего ноута, на котором мелькали ролики для подборки «Топ-7 поцелуев знаменитостей на красной ковровой дорожке». Ведь они же должны были докладывать, чем я занимался весь день. А когда я от обеда до ужина рассматривал Брэда Питта, а потом искал кадры для сюжета «Самые яркие лауреаты премии Дарвина», что там можно было написать? «14:0016:00, кафе У Марины, объект искал ролики с участием американских артистов Брэда Питта и Анджелины Джоли. Многие ролики, особенно ролик, который удалось идентифицировать как открытие Каннского кинофестиваля (Франция), просмотрены большое количество раз». Полковник, курирующий дело, читал этот бред, поднимал на моих друзей глаза и расстроенно спрашивал: «Вы чего, братцы?» «Товарищ полковник, он как издевается! Будто бы знает, что мне Анджелина, того, нравится». «Так. А что там у него в телефоне?» «Шестнадцать звонков на один номер за два дня. Мы установили: это номер Людмилы Пинегиной, проживающей в Москве». «Кто такая?» «Девушка его».
Я звонил ей, писал ей, а товарищ полковник, конечно, читал сообщения, и слушал наши разговоры, и плакал оттого, что такая любовь бывает. Может быть, даже показывал жене расшифровки, и она вздыхала и спрашивала, посадят ли меня. «Этот не в разработке, он так свидетель», отвечал полковник. А жена его просила принести следующую серию наших переписок и диалогов, нашего неумолкающего романтичного трепа: это было ее вечернее чтиво. Но главного она, как всякий читатель, ведомый эмоциональностью и своей, и текста, не уловила. Главное сообщение было написано после разговора с губером о его супруге. «Мил Мил, слышишь, слышишь, я не представляю, что со мной будет, если я не смогу говорить с тобой».
Циркун, конечно, сделал какие-то выводы из слежки и решил дать новое задание.
Штапич. Нам надо прощупать Администрацию Самого. Присматривают ли они за нашим делом или нет?
А наружка и оперативник в зале суда нам ни о чем не говорят?
Это может быть инициативой местных. Нам нужна именно Администрация Самого. Р., этот пидор, оттуда ушел в Думу, неясно, на чьей они стороне.
А как это понять?
А я знаю? Давай, ты же специалист. Помнишь про туннель сознания?
Специалист отправился в Москву, думать. Специалист не хотел терять работу, потому что уже взял билеты в Минводы, но перед тем планировал еще и в Питер успеть.
* * *
Мила постоянно складывала картинки и ссылки на разные вещи, которые она хотела, в специальную папку на компьютере. Конечно, я, прослышав об этой папке, начал регулярно ее проверять и воспринимал как стол заказов.
Получив очередной аванс и купив билеты в Питер, я как раз думал, чем еще можно порадовать Милу, и обнаружил ссылку на новую коллекцию серебряных колец с разными забавными геометрическими выкрутасами и полудрагоценными камнями нескольких цветов. Словом, я решил, что женюсь. Хотя в папочке не было ни файлика «Штапич», ни единой ссылки, ведущей куда-то ко мне. Я шел как бы в придачу к колечку.
Кольцо угадал? То? жадно спрашивал я, уже отликовав и отцеловав Милу после ее молниеносного «да».
Не совсем то Мила, привыкшая быть честной до конца, и не могла ответить иначе.
Мы добудем то. «Не то» нам не надо.
А это можно сдать?
Нет, это важное кольцо, ты ему сказала «да».
В Питере было три магазина с серебром той ювелирной конторы. Конечно, я выяснил, где есть нужное кольцо, и забронировал его. Я проложил маршрут так, чтобы поначалу мы посетили два магазина, где того самого кольца нет. Первая точка на Лиговском проспекте, прямо у площади Восстания. Мила немного огорчилась как и было задумано; мы купили еще одно «не совсем то» колечко, с белым камнем, и через бар и пару глинтвейнов, по моей мысли, должны были отправиться на вторую точку, на Каменноостровском.
Но у Милы, как всегда, был свой план: двинуть на барахолку на Удельную. Мы взяли бутылку «Егермейстера», чтоб было нескучно, и принялись бродить между одетых в тройные куртки и теплющие сапоги продавцов, прижимаясь друг к другу, потому что проводные наушники были поделены на двоих. «Би-2» составили нам компанию «Держаться за воздух» здесь, в царстве хлама и хаоса.
Все-таки удивительное место барахолка: там люди натурально покупают дешевый мусор, происхождение которого неизвестно, или мусор дорогой, времен Николая II. Каждый раз, оказываясь на таком рынке, я начинаю думать с какого трупа могли снять эту одежду или с какого пожарища вытащили игрушки. Мила не замечала этой возможной судьбы вещей, их памяти, их рождения; она видела лишь новую жизнь. Так она относилась и ко мне без предубеждения. Правда, в моем случае она вполне отдавала себе отчет в том, с какого пепелища я, покрытый грязью и сажей, взялся.