Каратеев, выходите! заорал он на всю улицу. Сгоришь, дурак! Выходи!
Но вирусолог не показывался. Коган метался у входа, не зная, что предпринять. Ясно, что в доме уже нечем дышать и от дыма, и от жара. И когда на глаза попался большой кусок брезента, Коган мгновенно принял решение. Лучше всего было бы намочить брезент, но воды поблизости не было, а каждая потерянная секунда времени могла стоить жизни человеку. Коган просто набросил на себя брезент, закрывая голову, сделал глубокий вдох и бросился через огонь в дом. На Каратеева он наткнулся почти сразу. Тот лежал на полу, прижимая к груди какие-то папки с бумагами, и слабо шевелился, пытаясь ползти к выходу. Вырвав из ослабших рук вирусолога папки, Коган выбросил их через объятую пламенем дверь во двор. Подхватив под мышки ученого и накрыв его вместе с собой брезентом, он потащил вирусолога к выходу. Воздуха не хватало, пришлось закрыть рукавом лицо и сделать еще несколько вдохов, но горло сразу перехватило от удушливого горячего воздуха. Коган закашлялся, но продолжил тащить Каратеева. Его окатило нестерпимым жаром, когда он пробивался через пламя в дверном проеме. Свежий воздух пахнул в лицо, а потом чьи-то сильные руки подхватили Когана и потащили по земле. Он дышал, широко раскрывая рот, неистово кашляя. Потом на лицо, на шею, за пазуху полилась холодная вода, и стало легче дышать.
Коган открыл глаза, проморгался, чувствуя, как горит все лицо и горло. Над ним склонился Шелестов с фляжкой в руке. Покрутив головой, Борис увидел, что неподалеку сидит Каратеев, живой и здоровый, но тоже порядком мокрый, с опаленными волосами, и успокоился.
Ребята, вы что, сдурели? поинтересовался Шелестов, когда Коган окончательно прокашлялся и смог смотреть и дышать спокойно.
Да я и ничего, усмехнулся Борис, кивая на вирусолога. Ты вот лучше у прикомандированного спроси, чего он в огонь кинулся. А я вообще-то его хотел вытащить, а он какие-то папки спасал. Что там хоть было в них?
Каратеев уже поднялся и ходил по двору, собирая разбросанные папки. Некоторые подобрали подошедшие автоматчики, но вирусолог отбирал их у солдат, собирая в стопку и прижимая ее к груди. Он подошел к Шелестову и сложил папки на крыло «полуторки».
Это я потом нашел, когда уже стрельба началась, пояснил он. Выглянул, а там уже бой идет, я и вернулся, чтобы собрать папки. Понимаете, там заявки были на материалы, оборудование. Их кто-то забыл в нижнем ящике стола. Журналы хода исследований забрали, а про заявки забыли. А они тоже могут на многое пролить свет, глаза открыть. А потом кто-то бутылку с зажигательной смесью в окно бросил, тут все и занялось. Потом вторая в стену ударилась. Не попал кто-то в окно, а то бы как раз меня окатило жидкостью, сгорел бы. Я на улицу, а он бежать, я в него выстрелил, а потом назад. Ну, вот, удалось, кажется, что-то спасти.
Ну, вот Когану скажите спасибо, Семен Валерьевич, усмехнулся Шелестов. Он успел вас вытащить, а то бы крышка вам вместе с папками.
Каратеев посмотрел на Когана и молча кивнул. Шелестов обратил внимание на эту молчаливую и очень красноречивую сцену.
Все, поднимайтесь! приказал Шелестов. Пора приниматься за дело. Там бойцы Боровича взяли двух пленных. Надо допросить их и разобраться, что это была за эскапада.
Сосновский шел вдоль крайних домов поселка, осматриваясь по сторонам. Нет, не было тут никакого населенного пункта до войны. Все, что сейчас здесь стояло было построено не более пары лет назад. Ясно, что этот поселок в два десятка деревянных домиков построен одновременно с концлагерем, на расстоянии какого-то километра от него. Никаких сомнений, что поселок, лаборатория в нем были связаны с лагерем напрямую. Нет тут никаких населенных пунктов в десятках километров вокруг. Был только до войны песчаный карьер, пилорама при конторе лесозаготовок. Есть еще пустовавшая разрушенная станция железной дороги и недостроенное полотно в сторону лесхоза.
Эй, бойцы! приветливо окликнул Сосновский двух солдат, один из которых сидел на земле, а второй бинтовал ему голову. Живы?
А что нам сделается? засмеялся молодой солдат.
Рано нам еще помирать, товарищ майор, поддакнул раненый слабым голосом. До дома совсем немного осталось!
До дома? Сосновский остановился и внимательно посмотрел на чернявого солдата. Откуда ты, боец? Из каких мест?
Вон мой дом, указал солдат рукой в сторону видневшихся гор. Карпаты! Уже видно без бинокля
Как тебя ранило? снова спросил Сосновский.
На посту был у ворот, товарищ майор, когда грузовики с этими подъехали, стал рассказывать солдат и хотел подняться, но Сосновский жестом разрешил ему сидеть. Я сообщил, как положено. Командир роты подошел, а они, несмотря на запрет, стали приближаться, ну лейтенант и приказал открывать огонь. Тут бой и завязался. Наши подоспели. Лейтенанта зацепило, а потом они в нас гранату бросили. Осколком мне голову посекло, а так ничего, обошлось!
А ну-ка, бойцы, прищурился Сосновский, что скажете про врага? Почему напали на нас, чего им тут надо было, зачем атаковали поселок? Явно же не деревня, курами и свининкой не разживешься.
Диверсанты это, уверенно сказал раненый и вопросительно посмотрел на своего товарища. Молодой солдат, соглашаясь, кивнул. Знали куда шли, только не ожидали, что нас здесь много будет. Поэтому их командир так свободно шел к моему посту, думал, что нас тут человек пять.
Молодец, парень, соображаешь, усмехнулся Сосновский и двинулся дальше.
Из двух оставшихся в живых диверсантов один был русским, а второй немцем, который хорошо, почти без акцента говорил по-русски. Шелестов собрал группу, после того как Буторин с автоматчиками прочесали окрестности. Командир роты автоматчиков тоже сидел рядом с оперативниками, чуть морщась и поглаживая перевязанный бок, где пуля вскользь зацепила его во время боя. В помещении составлены разномастные стулья и табуреты, принесенные из других домов. Здесь стояло несколько больших столов и кровати членов группы. В окно с улицы вместе с запахом спелых луговых трав тянуло запахом гари.
Что мы имеем? задумчиво задал вопрос Шелестов. Группа явно шла к поселку целенаправленно. Оставшиеся в живых диверсанты о цели понятие имели слабое. Им поставили задачу дойти до нужного места и сжечь поселок. Почему, какова его ценность, они не знали. Этому можно верить, потому что пленные подробно описали и маршрут движения, и место, откуда они вышли, и сведения о дислокации своей части, и о ее командирах. Какие есть соображения?
О конечной цели и задачи группы знали вместе с командиром еще человека два или три, вставил Коган. Обычная практика. И когда группа столкнулась с серьезным противодействием, командир принял решение отвлечь наши основные силы и послать пару диверсантов сжечь здание лаборатории. Очевидно, у кого-то были сомнения, что вывезено было все и что следы, оставленные нацистскими учеными здесь, не наведут нас на решение проблемы.
Я согласен с Борисом, кивнул Сосновский. И эта атака только подтверждение тому, что гитлеровцы не намерены отказываться от своего плана заражения большой территории в нашем тылу. Более того, они готовы пойти на серьезные шаги и жертвы, чтобы этот план воплотить в жизнь.
У нас, по крайней мере, появился шанс повысить свою мобильность, добавил Буторин. Три «студебекера» и запас патронов для ППШ из арсенала диверсантов. Но все же хотелось бы услышать Семена Валерьевича. Есть ли существенная ценность в том, что мы тут нашли в поселке? Заказы, материалы, оборудование. Поможет это как-то нашим ученым или нет? Я к тому, что мы сидим тут и теряем время.
Все повернулись к Каратееву. Вирусолог оторвался от тетради, в которой делал какие-то записи. Он пригладил редкие волосы на темени, откашлялся, как перед началом лекции, и поднялся с табурета, но Шелестов остановил его жестом руки.
Знаете, чего я боялся прежде всего, когда только начал знакомиться с тем, что мы нашли? Я боялся, что сумасшедшее руководство Германии начнет экспериментировать с чумой, «испанкой». Вы не представляете даже масштабов эпидемий в прошлом и о количестве погибших людей. Остановить в условиях мировой войны такие эпидемии было бы невозможно. Жертв было бы в несколько раз больше, чем на полях войны. Пока я этих подтверждений не нашел, нацисты занимались вирусами, но и среди них есть страшное оружие. Это и вирус холеры, и оспы. Я пока не нашел подтверждения, что здесь работали бактериологи, а то можно ожидать и сибирской язвы, и тифа. Одним словом, направление мне немного понятно, а в остальном разберутся в Москве наши ученые.
Шелестов развернул на столе карту. Потом положил поверх еще один лист потрепанной карты. Это были довоенные топографические крупномасштабные карты этого района и дальше районов западнее концлагеря. Платов, когда снабжал группу картами, оценивал ситуацию однозначно. Немцы могли не успеть вывезти за линию фронта все материалы, а вот вагон с зараженными образцами они умышленно, по мнению Платова, оставили в укромном месте, чтобы после прохождения фронта, уже в нашем мирном тылу, устроить диверсию с заражением населения. И, значит, немцы будут любой ценой стараться спасти материалы лаборатории и постараются использовать вагон с образцами. Если возникнет угроза, что оперативная группа найдет вагон, гитлеровцы постараются помешать оперативникам и проведут заражение местности. Шелестов поежился, когда вспомнил эти рассуждения Платова перед заброской.
У меня есть предложение, сказал Буторин, отрывая бечевку от пустой картонной папки. Какая скорость движения автомашины по пересеченной местности? Никто же не будет спорить, что немецкие ученые двигались не по шоссе на запад, а старались прятаться, избегать шоссе, где постоянные бомбежки. Так вот, не выше тридцати километров в час. И двигаться без перерыва они не могли. Нужен бензин, перегруженной машине нужна вода для радиатора. Даже если они и будут меняться за рулем, отдыхать по очереди, все равно машина не выдержит двух суток непрерывной езды. Будут они останавливаться, будут петлять, искать дорогу, пережидать и снова петлять по проселкам, стараясь пробиться на запад и не оказаться в полосе нашего наступления на оперативном просторе, где танковые армии двигаются широким фронтом по равнинной местности.
Максимум пять-десять часов в сутки, кивнул Шелестов, соглашаясь с мыслями Буторина. И это не по прямой линии, а плутая на местности. Так что удаление от этого поселка в сторону линии фронта у них составит максимум триста километров.
О чем я и говорю, с удовлетворением заметил Буторин и, прижав один конец бечевки к точке на карте, где находился поселок, вторым концом провел окружность. Вот вам длина бечевки в триста километров в масштабе карты. И вот где нам надо их искать. Сидеть они будут теперь и не рыпаться. Ждать помощи, если только успели сообщить о себе, если у них есть рация.
А если нет, то они будут искать рацию, добавил Коган. Я считаю, что надо все-таки исходить из того, что у них в составе группы, которая удирала из лаборатории, не только ученые-крючкотворы, которые в жизни ничего тяжелее столовой ложки в руках не держали. Там могут быть и эсэсовцы из охраны. И еще! В лесу они сидеть в землянках не будут. Им необходимо доставать еду, им для связи со своими нужны точные адреса и ориентиры на местности, чтобы встретиться с теми, кто за ними прибудет. А это вам не третья сосна слева от второго бугра на опушке между рекой и горизонтом. Это название улицы и номер дома, это рынок, где много людей, это вокзал и тому подобное.
Старая «полуторка» с расшатанными бортами уехала в сторону аэродрома. Водитель и два легкораненых автоматчика, которым пришлось охранять собранные в поселке материалы, отправились с рапортом Шелестова в отдел Смерш авиационной части. Оттуда сообщение уйдет в Москву. А группа на трех трофейных грузовиках отправится выполнять задание. Тела убитых диверсантов заберут и похоронят местные контрразведчики. Борович распоряжался погрузкой, к одной из машин прицепили походную кухню. Когда Каратеев отдал свое письменное заключение для прикрепления к рапорту Шелестова, к нему подошел Коган.
Да, я вас узнал, Семен Валерьевич. Я начинал вести ваше дело тогда, еще до войны.
Ах, узнали? Каратеев повернулся к бывшему следователю всем телом и даже задрожал от нервного возбуждения. Я думал, что мы для вас все безликие, как листки бумаги, на которых вы пишете свои протоколы. Бездумно, жестоко, лишь бы выслужиться перед начальством и, наверное, чтобы не оказаться на нашем месте. Из-за отсутствия профессионального рвения!
Коган спокойно и даже с каким-то усталым сожалением смотрел на этого человека. Наверное, досталось ему в лагерях или за время следствия, если его и оправдали. Да, следователи были разные, и в следственных изоляторах, в колониях работали совершенно разные люди. И люди, прошедшие лагеря и допросные кабинеты, порой вправе думать о следователях и других работниках НКВД не самое лестное и считать их всех «одним миром мазанными». И что греха таить, те, кто долго работал в НКВД, тоже зачастую думали о задержанных, подследственных, подозреваемых, что они все одинаковые, все враги. Пойманные или еще не пойманные, чья вина уже доказана, а чья еще нет. Но это вопрос времени. И те, кто имел такую власть над людьми, очень часто были склонны поторопить время, кулаком поторопить, носком сапога, чтобы подследственный быстрее сознался в том, во что следователь уже и так верил.
Знаете, Семен Валерьевич, вам, как ученому, следовало бы относиться к людям и явлениям по факту совершившегося события, а не исходя из гипотетических ожиданий или представлений. Я догадываюсь, что кто-то обошелся с вами жестоко, очень жестоко. Но при чем здесь я? Вы слышали от меня грубость, когда я был вашим следователем? Я применял к вам физическое насилие? Ваше отношение ко мне лишь ваши догадки, и не более. Я действительно боролся с врагами Родины, моего народа и никогда не работал «для галочки», стараясь на бумаге показывать результаты работы. Давайте судить о людях по их настоящим делам, а не руководствуясь фантазиями.
Сказать можно все, угрюмо пробормотал Каратеев.
Именно это я и имею в виду. Давайте не думать о прошлом, давайте делать важное дело, которое нам поручили. Мы с вами сейчас вместе спасаем тысячи, а то и миллионы жизней. Это важнее разных домыслов, фантазий и личной неприязни.
Вы правы, кивнул вирусолог и хотел отойти, но все же остановился и снова повернулся к Когану: Я хотел вам сказать спасибо, Борис Михайлович. Вы меня вытащили, жизнь спасли.
Пожалуйста, пожал Коган плечами. Только на фронте за такое не благодарят. Обычное дело. Без этого нельзя.
Каратеев ушел, а Коган еще долго стоял, с сожалением глядя вслед вирусологу. Ему было жалко этого человека. Жалко потому, что его все же сломали в застенках НКВД следователи-карьеристы, которым плевать на чужую судьбу, которым нужны были цифры, проценты, результаты их работы, продвижение по служебной лестнице. Нет, Каратеев, конечно, не подписал признаний, не оговорил себя по требованию следователя, не назвался иностранным шпионом и заговорщиком против Сталина и советской власти. Но он был сломлен, потому что из застенков вынес ненависть вообще к НКВД, ко всем его сотрудникам. Абстрактная ненависть это признак слабости, это защитный кокон, в котором человек прячется от действительности. А на войне, чтобы побеждать и выжить, нужна холодная голова, расчетливость. За несколько лет, что работала группа Шелестова, ее члены сумели сплотиться, научились слаженно работать, помогая друг другу, защищая друг друга, думая об общем деле, отдавая работе всего себя и не думая, что кто-то из друзей отдает меньше или делает эту работу ради карьеры, продвижения по службе. Или ты веришь тому, кто сражается с тобой плечом к плечу, веришь, что твоя спина надежно защищена другом, либо ты обречен. На войне надо верить товарищу, или ты погибнешь. Или погибнут по твоей вине другие.