Ну, ладно, не бери в голову. Давай вперед.
Водила успокоился, занялся делом.
Мамой клянусь, все сделаю. Все заменю, причитал он.
Однако остаться в одиночестве джигиту была не судьба. Подошел жилистый старичок, который сидел передо мной. Старик помолчал, поглядел, что работа по отвинчиванию гаек движется, и решил вставить свое слово:
Мама это святое! Мама святое. Об этом наша церковь всегда говорила. Русь, она под покровом Богородицы во все времена жила. Даже Сталин, когда немец к Москве подошел, велел на самолете иконой Богородицы столицу освятить. И теперь Русь живет! И будет жить!
Мужик перекрестился, отвесил земной поклон и спросил:
А у вас в магометанстве существует подобное, почти божественное отношение к матери? Как вы, например, относитесь к матери пророка Магомета?
Водила, видать, не сильно разбирался и не особенно задумывался об отношении к родительнице пророка, потому сказал первое, что пришло в голову:
Мама святое у всех.
Старик одобрительно кивнул, покачал головой.
Правильно говоришь, а чего же ты ее поминаешь всуе? Клянешься ей всуе по пустякам, олух?
Водитель посоображал, вздохнул:
Правильно ты сказал, уважаемый ага. Не надо. Не буду.
Ну, вот и ладненько. Надо в мире жить. Так все нормальные религии учат. А Бог он один для всех. Об этом тоже каждая религия говорит.
Ветерану надоело учить, и он начал прохаживаться вокруг подбитой машины и время от времени глядеть на ночное небо.
Женщины, будучи от природы умней мужчин, знали, что машина или починится, или нет, но при любом раскладе суетиться ни к чему. Или на своей развалюхе уедут отсюда, или какая другая подберет. А потому, поглядев по сторонам, посмотрев на звезды, оценив друг друга и вообще поняв, что ни джентльменов, ни соперниц не просматривается, будто одиночные капли, постепенно притянулись друг к дружке и образовали, нет, не лужу, но, как бы это сказать, да чего там голову напрягать, образовали общество. И заговорили.
Тут мне, начала одна, рассказали диету новую, по ней Пугачева за месяц тридцать кило сбросила.
Да ты че! сказали остальные. Чепуха это! Такого не бывает.
Бывает! сказала первая. Вот послушайте.
И пошло-поехало. Слово зацепилось за другое, треп про диету сменился болтовней про еду, про рецепты кексов, оттуда, следуя за рифмой о сексе, потом о детях, потом о мужиках вообще и мужьях в частности. Говорили одновременно все, никто никого не слушал, но отвечала каждая каждой тоже одновременно. Куда делись природный ум, рассудительность и практичность. Цепь тем удлинялась и удлинялась, будто телевизионные передачи перетекали одна в другую, такую же бессмысленную и ненужную. Давно было забыто начало разговора, никто не знал, чем закончится, но процесс, будто тысячетонный железнодорожный состав, набирал скорость и мчался, сметая на своем пути здравый смысл, логику, а потом и приличия.
Мужикам женские разговоры слушать не положено, можно сбрендить, а понять все равно нельзя. Потому, повинуясь закону сохранения видов, чтобы быть подальше от пустой болтовни, не рехнуться от нее, а главное посмотреть, как там тетя Полина, я заглянул в маршрутку. Тетя Полина спросила:
Чего там, Коля? Скоро поедем?
Колесо пробило. Водитель поставит запаску и поедем. Работы на полчаса.
Тогда, пожалуй, на улице посижу, а то тут чего-то воздуху мало.
Вздохнула, поднялась, тяжело прошла к выходу. Я помог ей выйти, выбрал из кучи валявшихся на обочине деревянный ящик покрепче, смахнул с него пыль. Тетя Полина улыбнулась, сказала «спасибо», присела.
Коля, ты занимайся чем надо, не отвлекайся, я тут посижу, а замерзну, так назад в машину пойду.
Я кивнул и пошел поглядеть, как там с колесом.
Толковый охранник будто дожидался меня:
Надо бы разобраться, где это мы приземлились. Как думаешь, где?
Я показал на столб с табличкой:
Пошли глянем.
Не, нам нельзя. Боюсь, Витек опять начнет чудить. Чего хочешь натворить может. За ним глаз нужен. Его без присмотра оставлять нельзя. У него, когда попал в аварию, клиническая смерть была. И видать, крыша слегка поехала. Но выкарабкался. Их с отцом в госпитале в мою палату положили. Я потому и знаю. Отец его перед смертью просил, чтобы я за ним приглядывал. Да и тебе к столбу этому ноги бить ни к чему. Чуйка мне говорит, что тут надо пока оставаться. Давай глянем, кто в машине сидит. Помнится, два пацана были, если нормальные, их и пошлем.
Пока «газель» прыгала по городскому асфальту, они перестукивались на смартфонах и хихикали. Теперь прижались друг к другу, погрустнели, съежились и молчали. Видно было, что стали беззащитными, беспомощными.
Вы чего притихли, молодежь?
Пацаны молчали. Я улыбнулся и продолжил:
Не бойтесь, тут народ нормальный, не обидим. Помолчал и добавил: Если вы, конечно, тоже нормальной ориентации.
Мы нормальные, тихо проговорил тот, который был с темным смартфоном. Только тут связи нету, ни Интернета, ни телефона. Только что была, а теперь нету. У нас все зависло.
Без связи это хреновато, вступил заглянувший в машину вслед за мной крепыш-охранник, помню, у нас в разведке однажды пробила пуля рацию. Было хреново. Ни вертушку запросить, ни доложить, что к чему. И вообще, без связи нельзя. Никак нельзя. Это у нас тут, как тогда там, получается.
Меня Николаем зовут, сказал я, а то тремся тут боками, а как зовут друг друга, не знаем.
Тимофей, ответил крепыш.
Меня зовут Коля, сказал пацан, который казался постарше, а он Санек.
Вот что, пацаны, не растекаясь по-пустому, скомандовал Тимофей, тут в километре столб с надписью стоит. Там должно быть написано, где мы очутились. Сгоняйте по-быстрому. Узнайте. Тогда сообразим, куда нам двигаться. Пока вы обернетесь, мы колесо починим. Договорились?
Пацаны кивнули. Вышли из маршрутки. Были они в одинаковых теплых толстовках, таких же одинаковых спортивных штанах и кроссовках. Одинаковыми движениями накинули на головы капюшоны.
«Ну, близнецы-капуцины или двое из ларца одинаковы с лица. Наверняка от армии косят, а сами в униформу наряжаются. Зачем? Чтобы спрятать непохожесть, не выделяться из стаи, не прослыть белой вороной или еще зачем? Одни так, а другие, наоборот, раскрашиваются, наряжаются шут знает во что, делают ирокезы или наголо бреются, чтобы выделиться, показать так свою индивидуальность», ухмыльнулся я и подумал, что, должно быть, старею.
Мы пошли проводить их. Тимофей, как он сказал, «на всякий пожарный случай», дал старшему парню черенок лопаты, оказавшийся в маршрутке.
Пока шли, я узнал, что Тимофея, капитана-десантника, несколько лет назад ранило. Почти неделю валялся без сознания. Чудом выжил. Потом комиссовали по ранению. Он помотался по госпиталям, подлечился и теперь занялся нехитрым делом подрабатывает в охране и восстанавливается. Хочет полностью выздороветь. Делает специальные упражнения и всякое такое.
Я рассказал, что после армии окончил институт, увлекся наукой, защитил диссертацию, работаю в закрытом НИИ. Рассказал, что раньше делали серьезные вещи, а теперь директора поменяли на блатного, хотят НИИ приватизировать из-за площадей, а до нас и науки дела никому нет. Не сильно распространяясь о научных делах, сказал, что сидим на бюджете, живем, как в анекдоте: начальство делает вид, что платит зарплату, а мы делаем вид, что работаем. Потому все толковые, которые не разбежались, подрабатывают. Так и перебиваемся.
Поняв, что пацаны настроились, что не пропадут и не подведут, мы повернули назад и скоро услышали ветерана.
Он объяснял Витьку:
Раньше зайдет какой пожилой человек в трамвай, молодежь тут же место уступит. Без напоминаний, как пружиной из сиденья выстреливали. Без напоминаний. А которые делали вид, будто не заметили, так их народ пристыдит хоть из вагона убегай. На всю жизнь запомнят! А теперь? В уши вставят эти штуковины. Наушники. Музыку-бубниловку на полную мощность врубят и ничего не видят и не слышат. Это у них, как они сами говорят, «отмазка такая». Для этих теперь тормозов нету. Все равно, старик или женщина беременная. Им по фигу.