Однако пока никакой угрозы Владимир в предложении доктора не увидел. Посижу, порассказываю ему свои истории, потяну время, а там видно будет, размышлял он. Да, надо тянуть время. Надо вспомнить.
Хорошо, давайте попробуем. С чего начать?
Ну, у нас же тренировка памяти. Давайте как можно дальше. Детство, родители первое, что придет в голову. Может, какой-то случай запоминающийся. В первую очередь, конечно, всё, что касается непосредственно вас и происходило именно с вами.
Родители Насколько я помню и сейчас понимаю, это были два совершенно разных человека. Например, характеризующий такой случай. Мама как-то затащила папу в театр и потом все всю жизнь со смехом это вспоминали. Потому что сначала он сожрал билеты на нервной почве. Вернее, как? Сидел в зале, делать ему было нечего, и он потихоньку кусал билеты. И в конце концов их полностью съел. Потом, когда билеты он съел, он стал бегать в буфет. Понятно, что там что-то наливали тогда, в свободной продаже. В конце концов, когда он угомонился, и мама усадила его на место, он уснул.
Вова рассказывал, погружаясь в воспоминания, и неожиданно почувствовал, что под звук его собственного голоса как будто исчезает уже привычное чувство падения, замедляется вращение стен, столов и докторов. Даже колокол замедлил раскачивание. Постепенно затихал его тяжёлый низкий гул звонарь присел на деревянную скамейку и, подперев подбородок рукой, внимательно слушал историю.
Вот таким человеком был отец. С тяжёлым характером. С ним очень тяжело было сойтись кому-то постороннему. И свои даже незначительные поступки он превращал в такое подобие подвигов. Хотя на самом деле человек непростую жизнь прожил. Далеко не простую. Тяжёлую. В семье с мамой у них не очень ладилось, особенно в последнее время. Но что я помню именно меня обожали все. Обожали «от слова совсем». Мама своей интеллигентной любовью и опекой, прям с малых лет. И отец, как мог, выражал всяческую ласку и заботу. И поэтому я рос достаточно избалованным ребёнком. Какого-то сверхдостатка у нас в семье не было, но ребенок я был избалованный, потому что меня всегда ограждали, как говорится, от всякого геморроя[1]. Все со мной носились, как с писаной торбой и, кстати, это продолжалось вплоть до начала моего пубертатного периода[2]. Жили мы сначала на Маяковке, с бабушкой, дедушкой и прабабушкой, а потом переехали в Тушино, на бульвар Яна Райниса.
Глава четвертая
Пятилетний Вовочка играл на балконе десятого этажа их двенадцатиэтажного блочного дома. Точнее, как играл? Скорее пытался чем-то себя занять. Рядом, в комнате, спал отец, и активность сына осуществлялась по принципу «не разбуди». Внизу, вдоль проезжей части бульвара Яна Райниса, рабочие монтировали провода для семидесятого троллейбуса, который с 1976-го года, в течение сорока четырёх лет, будет возить пассажиров из Братцево до Белорусского вокзала. На соседнем балконе по сути общем на две квартиры, разделенным тонкой перегородкой появился соседский пацан, ровесник Вовочки. Высунув головы, они принялись тихонько болтать, наблюдая за рабочими внизу. Скука и творческая активность мальчишек подсказали им увлекательное занятие. Требовалось плюнуть на внешнюю сторону балкона и, пока плевок сползает, достать его. В очередной раз Вова плюнул и перевесился через балконное ограждение
Падение. Полёт. Воздух плотный, липкий, полупрозрачный, как кисель. Тело медленно погружается в него. Время застыло. Дорога, редкие машины, деревья, столбы и рабочие на них, провода всё медленно растворялось в желе, обволакивающем растопыренные пальцы, кисти, предплечья, локти. Вот оно дошло до рта, до носа дыхание остановилось. Лёгкие вспыхнули обжигающим холодом и словно в один момент покрылись ледяной коркой. Заполнило уши. Абсолютную тишину, оказывается, слышно? Затем глаза. Земли уже не видно. Какая-то серая движущаяся масса. Она медленно, очень медленно ползёт мальчишке навстречу. Будто тысячи переливающихся, извивающихся шёлковых лент. Какой красивый бывает серый цвет Ленты осторожно коснулись пальцев ткань прохладная, мягкая поползли дальше, обвивая запястья, предплечья, плечи, чуть пружиня, практически останавливая падение. Они аккуратно обвились вокруг шеи и груди.
Глаза очень красивые. Взгляд невозможно оторвать. Трепет, восхищение. Любовь? Сердце разрывается от восторга и желания смотреть в эти глаза вечно! Она протянула навстречу руки. Вова их не видел, но понимал, что протянула. Он потянулся к её рукам тоже. Опять это желе. Руки упираются в воздух словно в стену. Нет! Все мышцы будто взорвались от неимоверного напряжения, в попытке сдвинуть преграду. Вот, вроде поддаётся, не двигается, но прогибается! Пальцы почти коснулись её пальцев. Вот же она, совсем рядом! Что происходит?! Какая-то неимоверная сила выбросила его обратно, словно камень из туго натянутой рогатки. Кровь ударила в голову, а воздух в легких стал тяжёлым как свинец. Её взгляд моментально наполнился разочарованием и яростью. И он узнал, что такое страх
Володя очнулся на руках у отца.
Довганик застыл от воспоминаний того дня. Затянувшуюся тишину прервал Авдеев:
Владимир? Вы сказали, что полезли за плевком, голова перевесила, и? Вы упали с балкона?
Что? А, нет, простите. Фактически я уже находился в состоянии полёта, но каким-то чудом, просто каким-то чудом, в этот момент проснулся отец, вышел на балкон и поймал меня за ногу. И после этого Хотя в детстве все понимают, что Вернее, как? Наоборот. Дети они же думают, что никогда не умрут. Есть такое ощущение в детстве, ну, что ты будешь жить вечно и вообще не понимаешь, как это так, можно умереть. Даже не понимаешь этого! Даже если кому-то приходит в голову подумать на эту тему. А я в тот момент понял, что могу умереть. Мне стало страшно. И потом как-то всю жизнь этот случай Ну я не могу сказать, что он как-то на меня действует, но этот страх, я его запомнил на всю жизнь, и впоследствии ещё много страхов на него наклеилось, налепилось, по разным всяким причинам. Все-таки пятьдесят два года мне и много много всего было.
Володя сделал паузу, отпив воды из стакана. Посмотрел на молчуна за вторым столом, который продолжал заниматься своими делами в планшете. Авдеев внимательно слушал, делая пометки в тетради. Где-то за спиной время от времени скрипели креслами амбалы.
Вот Жили мы некоторое время в Тушино. А мама работала в каком-то НИИ, связанным с космосом. Я не знаю даже, как эта организация называлась. Знаю, что всегда все говорили «почтовый ящик» это означало, что организация закрытая и относится к оборонной промышленности. Мама была ведущим инженером по технологии сварки. А отец тоже был сварщиком, но у него была гражданская профессия он был просто сварщик. И вот, когда мне исполнилось шесть лет, мы переехали во вновь построенный этим «почтовым ящиком» кооперативный дом на Приютском переулке. Шикарный кирпичный дом брежневского периода ну действительно шикарный. Родители вступили в этот кооператив и купили там отличную по тем временам двушку, с десятиметровой кухней, двумя лоджиями. Моя комната метров одиннадцать, и метров восемнадцать комната родителей. Расположение такое, удобное от Белорусского вокзала буквально пять минут пешком. Ну и всю жизнь они платили за этот кооператив, сколько я себя помню Лет двадцать, наверное, платили. И там я уже пошёл в школу. Но я был слаб здоровьем ну реально слаб здоровьем. Как рассказывала мама, это не то, что бы наследственность, а у неё были очень тяжёлые роды, очень тяжёлые, и возможно как-то это отразилось на мне. А лет с пяти я одиннадцать раз переболел воспалением лёгких. Одиннадцать! Я даже сам помню, как меня постоянно таскали в Морозовскую больницу, ещё в какую-то, ещё, ещё. В общем, такой вот рос болезненный мальчик, окруженный от геморроев всей родней. По сути, такой болезненный ботан. И как-то кто-то из докторов сказал маме: «Слушайте, ну у ребёнка проблемы с лёгкими, он столько раз болел и болеет, и он слабый». И посоветовали ей отдать меня в так называемую Лесную школу. Тогда такие заведения были. Никто ничего не знал про эту Лесную школу тогда не было интернета, никто ничего не писал ну и мама, конечно же, из благих побуждений, говорит: «Ну да, конечно. Да, он будет расти на свежем воздухе, за ним будут приглядывать воспитатели» Никто не понимал, что, по большому счету, это некое подобие колонии для малолетних негодяев. Лесная школа располагалась километрах в семидесяти от Москвы, в поселке Полевшина Истринского района Московской области.
Глава пятая
Зима. Вечер. Холодно и темно. За воротами, из вертикальных металлических прутьев, начиналась длинная узкая дорога. Где-то справа, за деревьями, виднелся силуэт заброшенной церкви. Какая же длинная дорога засасывает ноги, как бесконечная снежная топь. Вот рядом показались две небольшие, полуразвалившиеся квадратные кирпичные постройки. Часовня и сторожка именно в ней жила чеховская «ведьма», дьячиха Раиса Ниловна[3]. И словно продолжала она творить непогоду, прорвавшись сквозь время и границы книжных страниц, заметая снегом, кружа колючую вьюгу, заполняя всё вокруг своей бессильной яростью. Как-будто слышен был её плач в завывании ветра, разносящего безысходность по всей округе.
Очень длинная дорога из прошлого в будущее. Там, позади, за воротами, осталось детство. Остался привычный, тёплый, комфортный мир. Хотя нет, не остался он разрушался с каждым шагом, удаляющим от ворот.
Дорога упиралась в двухэтажное зелёное здание школы, похожее на особняк каких-то помещиков. Родители передали Вовочку воспитателям на улице было время вечерней общей прогулки. Обитатели школы гуляли среди качелей, беседок и каких-то хозяйственных построек. Попрощавшись, он подошёл к гуляющим ученикам и попытался просто стоять, робко осматриваясь по сторонам
Ну и вот стою я, вокруг сами себя развлекают дети, кто во что горазд, и тут ко мне подходят два совершенно одинаковых типа, таких коренастых, и говорят: «Новенький?». Я говорю «да», и получаю сразу в бубен[4]. Потому что, оказывается, новеньких по какой-то причине нигде не любят. А это были два брата-близнеца, которые, как говорится, «держали там масть»[5]. Получаю в бубен, меня забивают, заталкивают в беседку, разбивают лицо до крови, и начинается моя прекрасная жизнь в этом заведении под названием Лесная школа.
Владимир машинально провел рукой, будто утирая кровь с носа. Авдеев продолжал делать пометки. Молчун оторвался от планшета и тоже следил за ходом повествования. Звонарь слегка покачивал сокрушенно головой из стороны в сторону.
В Лесной школе всё было достаточно просто. Был распорядок дня, который никак нельзя нарушать, и был воспитатель. Высокий, тощий, с крючковатым носом, с залысинами и зачёсанными назад волосами. Всегда ходил в одном и том же. Коричневые ботинки, серые брюки, свитер на пуговицах в коричнево-серый ромб и рубашка, застегнутая на все пуговицы до горла. Методы у него были очень простые. Если ты, к примеру, не спишь на тихом часе, он просто брал палку от сломанной швабры черенок и бил тебя по голове, ну или ещё куда попадёт. Порядки, соответственно, тоже были такие ходили строем, на приём пищи, на занятия из развлечений это, наверное, всё. Хотя присутствовали некие походы на лыжах иногда. Суть, в общем, в чём? Конечно, я постепенно адаптировался. Во-первых, я понял, что если забиваться в угол, то в нём и проживёшь всё время никто тебя из этого угла не вытащит. Понял, что есть разные способы избегать наказания. Лесная школа а я там пробыл два года, второй и третий класс научила меня всему: врать, курить, драться, хулиганить, обманывать. Всему тому, о чём мои сверстники, учась в московских школах, в то время даже не задумывались. Там просто были такие вот звериные законы. Постепенно я забыл обо всех своих болезнях. Потому что это был режим, свежий воздух, постоянные какие-то потасовки
Владимир рассказывал очень увлекательно. Чётко, неторопливо, подробно. Воспоминания о тяготах того периода сопровождал улыбками и смешками. Слушателям было понятно, что ему нравится быть в центре внимания, вспоминая о своих «подвигах» и приключениях.
Один раз я оттуда убежал, продолжался рассказ. Я не помню, по какой причине кто-то меня достал. Бежать оттуда было достаточно сложно, но я где-то нашёл дырку в заборе и помню, что Я не знал куда идти, я просто знал, что по дороге асфальтовой если идти, то придёшь в Истру а до неё километров двадцать-то точно топать. По этой дороге ходил автобус. Я это запомнил, потому что очень редко, но были родительские дни. Приезжали родители, и, как правило, когда приезжал папа, мы с ним садились в этот автобус по-моему, номер 28, доезжали до Истры, папа находил первый попавшийся универсам с винным отделом и желающего скинуться на бутылку. Они покупали бутылку какого-либо портвейна, выпивали её быстренько, потом мы садились на автобус в обратную сторону и ехали в Лесную школу. Он меня целовал в щёчку, и я шёл к себе в казарму. Это были такие его посещения. Ну блин Он очень сильно меня любил, но, как говорится, вырвавшись из-под опеки мамы, имея возможность раздавить пузырь с кем-то, он Причём он Ну как человека обвинять? Он поехал к сыну? Поехал. Он сына увидел? Увидел. Он даже покупал мне какую-то шоколадку или ещё что-то. Да, мы просто катались с ним на автобусе, туда-обратно, и при этом он выпивал бутылку с кем-то на двоих.
А у вас появлялись мысли, почему бы не перебраться обратно? Вам хотелось домой? Были попытки уговорить родителей вас оттуда забрать? неожиданно прервал свое молчание мужик с планшетом.
Вы знаете, они, скорее всего, эти попытки, были первое время, но по каким-то причинам это не получалось. Со временем я уже там неплохо адаптировался. У меня даже были детские романы с местными девчонками девочки там тоже присутствовали. Я привык уже к этой жизни А чего мне проситься домой? Мне уже казалось, что я здесь всегда живу. Я знал, что у меня есть дом, есть родители они, правда, очень редко приезжали, потому что нечасто разрешалось посещение. И не всегда это было связано с портвейном папиным привозили какие-то конфеты, печенюшки А так я уже просто понимал, что живу здесь. Я же не понимал, что та жизнь, которая была в Москве, проходила мимо меня. Там моих ровесников водили за ручку в школу, они обучались и, собственно, всё. А мы росли в жёстких условиях, огребая палкой по голове, пытались скрыть следы курения, выясняли отношения как мужики, дрались. Это было в общем-то достаточно похоже, насколько я сейчас понимаю, на то, как живут дети в детских домах. Разница была в том, что в детском доме у ребёнка нет семьи, нет другого дома, ему придётся доучиться до конца, и только потом он выйдет во взрослую жизнь. А я знал, что через пару лет это закончится. Но я об этом не думал, у меня были совершенно другие интересы. Но в силу того, что я туда попал не зверёнышем, а, на самом деле, добрым мальчиком, не во всех злодейских выходках я участвовал. Я вот нашёл в лесу маленький грибочек и ходил каждый день его поливать и смотреть, как он растёт. Я почему-то думал, что это белый гриб, и никакая скотина его не сорвёт. Скотина никакая не сорвала, но оказалось, что это свинушка. Я был уже с некой склонностью к сентиментальности, даже живя вот в тех условиях, достаточно жёстких. Кстати, там я заработал своё первое сотрясение мозга. Был какой-то праздник, был родительский день, мы все ждали родителей, зачем-то я зашёл в туалет, а там был мальчишка из четвёртого класса абсолютно отмороженный. И я уже не помню совершенно, из-за чего был конфликт, но он был, во-первых, старше, во-вторых, гораздо сильнее физически. Я ему ничего не успел сделать, а он взял меня за плечи и раз пять со всей дури ударил затылком о стену, после чего у меня всё закружилось, и я, видимо, потерял сознание. Открыл глаза я уже на полу, вокруг меня стояли воспитатели и мама. Видимо, я пролежал в этом сортире, на этом кафеле достаточно долго без сознания. Меня понесли в палату, потом повезли в больницу, и мама находилась со мной. Поставили диагноз сотрясение мозга средней тяжести. Я выздоровел, никак это на мне не отразилось. Я просто стал ещё более аккуратным, ещё более злым. Несмотря на сентиментальность, жизнь заставляла приобретать такие черты характера, и эти две противоположности как-то уживались во мне.