Каждую субботу, во второй половине дня, мы гуляли по улицам. Вдоль главной улицы, на обсаженных деревьями бульварах, стояли скамейки, и я помню, что там всегда сидели молодые люди. Толпы молодежи заполняли район, люди прогуливались, разговаривали, смеялись.
Мы относили себя к религиозным сионистам. В отличие от многих стран Западной Европы, где евреи дистанцировались от иудаизма и придерживались светского сионизма, мои родители рассматривали религию как неотъемлемую часть своей сионистской идентичности и соблюдали традиции и обряды. В Берегово действовала крупная сионистская организация, и мой отец был активным ее участником. Я был еще ребенком, когда нашей семье предложили сертификат на иммиграцию в Эрец-Исраэль[9]. В те годы еще можно было иммигрировать в Израиль, и после прихода нацистов к власти в Германии в 1933 году многие евреи решили покинуть Европу и уехать на Святую землю. В нацистской Германии и странах Восточной Европы антисемитизм проявлялся все заметнее, но там, где мы жили, евреи не ощущали враждебности со стороны своего окружения и не испытывали страха. Антисемитизм не был чем-то таким, что мы узнали уже в детстве.
Мои родители подумывали об отъезде. Мой отец, ярый сионист, очень хотел поехать в Эрец-Исраэль, но потом родители посоветовались с членами большой семьи, и почти все наши родственники восприняли эту идею с сомнением и недоверием. Поскольку количество разрешений было невелико, вся семья уехать не могла. Впрочем, даже если бы это было возможно, вряд ли мы решились бы покинуть то место, которое было нашим домом на протяжении нескольких поколений. Тем более что в то время евреи в нашем районе не чувствовали ни малейшей опасности.
Члены нашей большой семьи были единодушны в том, что если вся семья останется в Чехословакии, то мои родители, оказавшись вдалеке от своих близких, испытают чувство глубокого одиночества. Семейные отношения в еврейской общине всегда были теплыми и доброжелательными, проникнутыми любовью и заботой. В нашей жизни было много приятного и хорошего, много радостных моментов и праздников, которые мы отмечали в большом семейном кругу.
Кроме того, Земля Израильская, как известно, отличающаяся жарким, тяжелым климатом, была неразвитой с точки зрения инфраструктуры и рабочих мест и находилась под полным контролем Великобритании. Оставалось неясным, как они смогут зарабатывать на жизнь, так что в целом возможная перемена представлялась слишком серьезным вызовом.
В конце концов от этой идеи, по крайней мере на время, отказались, отложив ее в долгий ящик.
* * *
В Берегово у меня было очень счастливое детство. Мы жили на улице Сейчени, в доме 46, неподалеку от центра, в жилом комплексе с бакалейным магазином, в котором также продавались товары для дома.
Наша большая семья занимала три квартиры с просторными комнатами. В одной квартире жили мои бабушка и дедушка, Клара и Меир Кесслеры. В другой мои дядя и тетя, Шлойма (Шломо) и Хани Лейнзидер, и двое их детей, Магда и Зулик. И, наконец, в третьей мои родители, Герман и Паула Кесслер, мой брат Арнольд и я.
Тетя Хани приходилась сестрой моему отцу, и они были очень близки. Мы с Арнольдом тоже были очень близки с нашими двоюродными сестрой и братом, Магдой и Зуликом, и прекрасно с ними ладили.
* * *
У входа в наш жилой комплекс росло большое, красивое ореховое дерево пекан, широкие ветви которого мы могли видеть из окна нашей столовой. Мы, дети, каждый год ждали, когда созреют орехи, и часами лазали по дереву, срывая их с веток и собирая упавшие. У орехов пекан жесткая зеленая кожура, и когда ее снимаешь, на руках остаются коричневые пятна. Родители обычно ругали нас за это, потому что пятна очень трудно отмыть. Дерево пекан было рядом со мной все мое детство, и память о нем осталась со мной навсегда.
Широкая деревянная дверь вела от входа в комплекс в жилую зону и во внутренний двор, где я провел много часов, играя со своим младшим братом Арнольдом и двоюродными сестрой и братом, Магдой и Зуликом. Магда была на два года старше меня, а Зулик на три года младше. Самым младшим из нас всех был мой брат Арнольд, который был на пять лет младше меня. Несмотря на свой нежный возраст, он неизменно держался вместе с нами. Его заливистый смех часто звучал в те часы, которые мы проводили вместе, обычно по выходным.
Бакалейный магазин дедушки и бабушки находился в передней части дома. Они продавали товары широкого потребления, и магазин был открыт в течение дня. Вход в него находился с улицы, и по дороге домой я часто останавливался там. Просторный, занимавший большое место, сам наш дом свидетельствовал о финансовой состоятельности моей семьи.
В то время в городе было мало жилых многоквартирных домов. Верхние этажи строились только в зданиях, где размещались правительственные учреждения или жили очень богатые горожане. Несколько богатых еврейских семей также построили двухэтажные «дворцы» в центре города. Наш дом оставался одноэтажным, как и большинство домов в этом районе, и делился на просторные квартиры.
Место для постройки выделили мои бабушка и дедушка, а непосредственно строительством занимались мои родители. В доме моего детства одно большое помещение делилось на две спальные зоны для моих родителей и для нас с Арнольдом. В центре дома помещалась просторная кухня.
Сердцем еврейской домашней жизни того времени была кухня со столовой и большим обеденным столом. Обычно в домах не было того, что принято называть «гостиной», и все семейные посиделки, как маленькие, так и большие, проходили в столовой. Именно по этой причине кухни в домах делали особенно большими. Имелась для этого и еще одна причина, практическая, поскольку кухня была самым теплым и приятным местом в доме в холодные зимние месяцы. Кроме кухонных плит, в нашем доме были угольные обогреватели, а также большие керамические плиты, возле которых любили греться взрослые. Во времена моего детства холодильниками еще не пользовались. Молочные продукты либо производились дома, либо их доставлял молочник. Одно время мои родители держали корову в маленьком сарае на краю двора, и полученное от нее молоко потреблялось дома. Позже они покупали молочные продукты у молочника, ходившего по городу от дома к дому.
Как и многие женщины того времени, моя мать оставалась дома и не ходила на работу. Я помню, как бежал домой после школьного дня и уже в дальнем конце улицы вдыхал аромат свежего, испеченного мамой хлеба. В городе было немало пекарен, но обычно мы пекли хлеб сами.
В те дни в большинстве домов в городе не было водопровода. Позади дома находился колодец, и мы набирали в ведра ключевую воду. Также не было и домашних туалетов. Они находились в отдельном флигеле во дворе.
Была у нас и домработница, которую все воспринимали как члена семьи. Ее звали Мария, или тетя Мари (Мари-Нени). 35-летняя женщина-нееврейка, она жила в городе и помогала матери по хозяйству. Без проточной воды большой проблемой становилась стирка. В день стирки Мария наливала колодезную воду в особое деревянное корыто, хранившееся остальное время в сарае. В эту огромную ванну клали чистящий порошок, полученный из печной золы. Одежду во время стирки тщательно скребли и несколько раз полоскали. В летнее время стирка переносилась во двор, зимой же все делалось на кухне, рядом с дровяным камином.
Мария также приходила каждую субботу, чтобы сделать то, что не позволялось делать евреям. Рано утром она растапливала плиту, чтобы разогреть рагу, заранее приготовленное мамой. Запах бульона распространялся по всему дому, пробуждая у нас аппетит.
Благодаря Марии, в субботу утром у нас в доме было тепло. Печи топились весь день, но мы гасили их перед сном во избежание пожара. Тепло держалось в доме всю ночь. Поскольку топить печи в шаббат не разрешается, Мария была нашим шабес-гоем[10]. Растапливая печи утром, она потом через каждые несколько часов подкладывала дрова, чтобы не дать огню погаснуть. Специально для этого родители заготавливали в пятницу целую кучу поленьев, чтобы дом отапливался всю субботу.
Практика приглашения шабес-гоя была широко распространена в Берегово, поскольку почти все еврейские семьи соблюдали субботу, а дома зимой требовалось обогревать каждый день.
* * *
Как я уже упоминал, за домом находился просторный задний двор, более сотни метров в длину. Рядом с ним, в сарае, хранились дрова, которыми отапливали дом в холодные зимы. Также было несколько кладовых, полных всевозможных припасов и заготовок, в том числе овощных консервов, солений и джемов.
Дальше по двору располагался огород, в котором мы все работали, особенно по воскресеньям. Каждый год наша семья выращивала цветы, а также лук, огурцы, помидоры, листовой салат, капусту, редис, свеклу и многое другое. Когда сезон заканчивался, мы нанимали нееврея, чтобы он перекопал участок и подготовил его к следующему сезону. Посадкой и сбором урожая занимались все вместе. Мне очень понравилась совместная работа в саду. Эти счастливые семейные воспоминания остаются со мной по сей день.
Как я уже упоминал, огород делился на несколько грядок, где росли сезонные овощи, которые мама готовила для нас. Как и все дети, я любил мамину еду и легко представляю всю нашу семью за большим обеденным столом: дедушку, отца, говорящего кидуш[11], и аромат маминой стряпни.
Я помню квашеную капусту и еще одно мое любимое венгерское блюдо из капусты с горьким и сладким перцем, которое мама мариновала и хранила в вакуумном контейнере.
На улице, где мы живем в Рамат-Гане[12], есть киоск венгерской кухни и там готовят это самое блюдо.
Даже сегодня, в девяносто лет, я не могу заставить себя попробовать его, хотя тот вкус остается со мной на протяжении десятилетий. От одного лишь запаха этого любимого с детства угощения меня начинает трясти, когда я иду по улице.
В Берегово был один еврейский детский сад, где я учился до шести лет.
Помимо формального образования в детском саду и школе, еврейских детей в Берегово обучали мицвам и знакомили с еврейской религией и обычаями. Местная община придавала этому большое значение и считала своей важной задачей. Начиная с пятилетнего возраста большинство еврейских мальчиков после детского сада шли в хедер[13], находившийся рядом с нашим домом, и до вечера изучали иудаизм. В роли учителей выступали раввины, и в городе было несколько таких школ, делившихся в соответствии с возрастом. Старшие дети изучали Гемара[14] и еврейскую историю. Мы, младшие, изучали различные религиозные сюжеты.
После детского сада родители записали меня в местную чешскую школу, которая располагалась в просторном здании в части внутреннего двора большой синагоги города. Я посещал ее с шести до двенадцати лет.
Школа находилась в центре города, далеко от дома, и каждое утро мы шли туда пешком, в любую погоду. Дорога занимала около двадцати минут. Хотя город стоял на равнине и в свободное время мы часто катались на велосипедах, в школу мы всегда ходили пешком. Уроки проходили на чешском языке, и я, как большинство детей, предпочитал уроки рисования «обычным» предметам.
В школе меня звали Людвигом, это было мое светское имя. У каждого еврейского ребенка было как еврейское, так и светское имя, которое мы использовали в школе и в нееврейской общественной жизни. Днем я был Людвиг, дома и во второй половине дня в религиозной школе я был Моше.
Когда я приехал в Израиль, в моем чешском паспорте было написано Людвиг, и принимавшие нас люди из алии[15] оставили это имя. Я сохранил его в официальных документах как дополнение к еврейскому имени Моше, и теперь имя Людвиг сопровождает меня точно так же, как сопровождало в детстве и молодости.
Дома меня называли Мойши, и это обращение нравилось мне больше всего.
В Чехословакии времен моего детства мы не ощущали себя каким-то меньшинством. В друзьях у меня были как евреи, так и христиане, с которыми я любил играть в футбол. В этот же период, в 1935 году, Германия приняла Нюрнбергские законы, и положение немецких евреев начало меняться, поскольку в отношении них сразу же были введены новые декреты. Между тем наша жизнь текла по-прежнему гладко и наш обычный, давно заведенный порядок дня нисколько не нарушился.
* * *
Примерно в возрасте восьми лет я пошел учиться в хедер раввина Ицковича, предназначенный для детей постарше. Мы были там самыми младшими.
Занятия в хедере начинались сразу после окончания школьных уроков, и я помню, что нам, ребятам поменьше, было трудно сохранять внимание на протяжении нескольких часов подряд. Иногда, как это бывает с детьми, мы нарушали дисциплину, и тогда наш учитель стучал по своему столу тростью из гибкого бамбука, призывая нас к порядку. Этой же тростью наставник пользовался для наказания непослушных. Мы боялись раввина, но, несмотря на его авторитет и наш страх перед наказанием, нередко шли на хитрость, чтобы избежать кары. Однажды мы принесли в хедер несколько зубчиков чеснока и, когда раввин отвернулся, намазали чесноком трость. Когда он в очередной раз ударил по столу, трость сломалась, и мы все расхохотались. Раввин попытался выявить виновника, но у него ничего не получилось никто не признался. Конечно, это была обычная детская шалость, но учитель воспринял ее всерьез и наложил коллективное наказание на весь класс.
* * *
Наше материальное положение постоянно улучшалось.
Папа открыл небольшую домашнюю фабрику по производству продуктов из гусиного мяса и жира. В городе недоставало растительного масла, и гусиный жир широко использовали для готовки. На фабрике также готовили фуа-гра, которое считалось деликатесом, а гусиные ножки коптили в специально оборудованном для этой цели сарае. Гусиное масло предназначалось как для личного потребления, так и для продажи, и зимой хранилось в сарае на открытом воздухе, поскольку на улице было достаточно холодно.
Первый слой ощипанных гусиных перьев продавали неевреям, второй, перья лучшего качества, шел на домашние нужды, им набивали одеяла и подушки.
Пуховиков тогда не знали и теплую одежду делали из чистой шерсти. В магазинах одежды не было, все шилось на заказ, по индивидуальным меркам.
Соседский портной приходил к нам домой и снимал мерки или же приглашал нас в свою мастерскую. Таким образом каждый из нас получал праздничный костюм, который мы надевали по праздникам и субботам. Портной также шил верхнюю одежду по нашим размерам.
Мои родители готовили из гусиного жира особые деликатесы. До сих пор помню одно блюдо, которое мне особенно понравилось. Холодными зимними вечерами мы жарили на углях шашлыки с кусочками мяса и гусиным жиром, приправленным паприкой и специями. Все сидели у печи со свежим хлебом и вкусно пахнущими шпажками в руках. Мы были счастливы.
Поскольку фабрика была небольшая, домашняя, работа выполнялась вручную, чтобы гарантировать качество продукции, хотя у нас уже было электричество и мы могли бы использовать специальное оборудование. Благодаря стараниям отца бизнес неуклонно рос и развивался. Отец считал, что при надлежащем управлении можно полностью реализовать деловой потенциал небольшого домашнего предприятия и сделать его более коммерческим и прибыльным. Он думал о том, как превратить домашний бизнес в более крупный семейный.