Когда мы направились к кладбищу, пошел дождь, и, конечно же, кто-то сказал, что небо тоже грустит и прочие глупости, которые говорят перед лицом смерти. На кладбище яркие зонты выбивались из окружающей серости. Пройдя через ворота, мы словно попали в черно-белое кино цветная картинка померкла. Вскоре дорожки превратились в грязевые потоки, в которых мы утопали едва не по щиколотку. Никто не знал, где тебя похоронят. После несчастного происшествия тело нельзя кремировать, его оставляют на случай дальнейших расследований на семь лет (если вдруг ты задавался вопросом, почему тебя не кремировали). Наконец нам показали дорогу.
Твои дети и бывшая жена встали возле разверстого чрева могилы.
Один из рабочих сообщил по рации, что яма готова. Я огляделась, чтобы увидеть, откуда тебя понесут. Забыла сказать: похоронное бюро напоминало цветочный магазин из-за количества композиций, которые затем привезли на кладбище и клали на другие могилы, так как здесь для них тоже не нашлось места. Кому-то пришла в голову идея раздать белые цветы, чтобы возложить их на твой гроб, очень по-голливудски, хотя не слишком уместно для Французского кладбища в Мехико, где мы стояли впритык.
Когда прибыл гроб, небо осветилось молниями, а раскаты грома сопроводили твое сошествие в землю, очень театрально. Дождь усилился, и некоторые снова открыли зонты, пока могильщики опускали гроб на веревках. Никто не произносил прощальных речей, и мы не могли бросить горсть земли или пожелать упокоения. Когда тебя опустили, то сразу начали закапывать. Кто-то кинул цветок в поглотившую тебя яму твою последнюю остановку на пути в никуда. Остальные последовали его примеру. Напряжение спало у подруги твоей бывшей, все это время находившейся рядом, даже случился приступ нервного, истерического смеха, отчего присутствующие тоже заулыбались. Под нарастающий стук капель мы в спешке пожелали тебе доброго пути; надеюсь, мы еще увидимся.
Чувствуя опустошение, Элена медленно закрывает красную тетрадь, идет в ванную, включает кран и, вопреки обыкновению, залезает в душ до того, как нагреется вода. Холодные струи стекают по ее плечам, шее, спине, груди, даруя уставшей коже мимолетное облегчение; капли на теле напоминают слезы, словно она плачет каждой по́рой. Элена берет шампунь и, намыливая голову, с закрытыми глазами думает о Хосе Марии. Со дня аварии она не ходила к отчиму, он в искусственной коме. Ополаскивая волосы, она чувствует, что вместе с грязью смывает и туман, который не давал ясно мыслить со дня смерти Игнасио.
8
Среда, 4 сентября 1985 г.
12:38
Элена Гальван провела больше часа в кресле рядом с Хосе Марией. Сама того не осознавая, она переняла ритм дыхания отчима. Ее гипнотизирует едва заметно поднимающаяся и опадающая грудь. Элена разглядывает покрытое пятнами, опухшее, в синяках и ссадинах лицо, усеянное бородавками и родинками, которые появились за двадцать лет брака с ее матерью. Она гладит его руку и чувствует запах тела, смешанный с больничным дезинфицирующим средством.
Что произошло? спрашивает она вполголоса, чтобы не разбудить тетю Консуэло, дремлющую в другом кресле.
Хосе Мария не отвечает.
Консуэло мотается туда-сюда между больницей и гостиницей с того дня, как ее зятя госпитализировали. Она должна заботиться о Соледад, своей сестре-близняшке, а теперь еще и о Хосе Марии. Кроме того, тетя взяла на себя дела гостиницы, которыми Элена полностью пренебрегала после похорон Игнасио.
Он очнулся? внезапно спрашивает Консуэло, потирая глаза, проводя рукой по лицу и пытаясь встать.
Элена качает головой.
Подожди, не вставай резко, голова закружится.
Во сколько ты приехала?
Некоторое время назад.
Надолго?
Нет, мне нужно вернуться в гостиницу, чтобы разгрести текущие дела.
Консуэло медленно подходит к Хосе Марии, поправляет простыню, проводит рукой по редким седым волосам, целует зятя в лоб и похлопывает по груди.
Просыпайся, шепчет она ему на ухо, а затем говорит Элене: Я приеду следом, посижу еще часик. Займись работой, это единственное, что поможет тебе излечить скорбь. Я рада, что ты выбралась из комнаты. Консуэло подходит к племяннице, гладит ее по щеке и обнимает. Давай, иди. Загляни к своей маме, мы про нее забыли со всем этим.
Со всем этим, повторяет Элена и думает, что больше никогда не увидит Игнасио.
Она сдерживала слезы, пока шла по коридорам. Выйдя из больницы, она садится в машину и с силой хлопает дверцей. Ком в горле не дает дышать. Элена наклоняется к рулю и плачет, машина трясется в такт ее рыданиям. Наконец она берет себя в руки, трогается с места и вытирает лицо рукавом свитера.
В гостинице ее останавливает дежурный администратор:
У вас посетитель, он ждет уже больше часа, говорит девушка, указывая на мужчину.
Эстебан, что ты здесь делаешь?
Элена провожает друга в свой кабинет. Там одна из горничных вытирает пыль со стола.
Я же просила не выбрасывать бумаги, которые лежат сверху, они могут быть важными, упрекает она.
А если я этого не делаю, вы ругаетесь, что я ничего не убираю.
Оставь нас, просит Элена, кивая на дверь.
Я еще не закончила.
Закончишь позже.
Тогда только завтра, потому что сегодня уже не успею, грозит горничная, встряхивая тряпку. Воздух наполняют сверкающие на свету пылинки.
Выйди и закрой дверь.
Элена указывает Эстебану дель Валье на стул:
В чем дело?
Как ты, Элена?
Плохо, очень плохо. С трудом встаю с постели, до сих пор не могу осознать произошедшее, все надеюсь, что Игнасио вот-вот появится в дверях. Я ездила в больницу к Хосе Марии, он до сих пор в коме. Она прикрывает глаза руками и пытается подавить в зародыше бурю, которая собирается у нее внутри. Черт, я без конца плачу.
Судмедэксперт молчит; робко протягивает руку, чтобы прикоснуться к ней, но тут же одергивает себя и переплетает пальцы. Элена встает и исчезает в ванной, а Эстебан принимается нервно ходить по комнате; он также испытывает глубокую печаль из-за потери друга.
Прости, Эстебан. Мне сегодня стоило гигантских усилий встать, и, если честно, единственное, чего я хочу, так это вернуться в постель, принять снотворное и проснуться через неделю, две или месяц, когда мне будет не так плохо.
Я понимаю, не извиняйся. Прости, что беспокою. Я тебе кое-что принес. Решил его не сдавать, подумал, ты захочешь оставить себе.
Эстебан достает из кармана брюк цепочку с медальоном.
Цепочка Игнасио
Элена подносит руки ко рту, и пара слезинок скатывается по ее щекам.
Извини. Она вытирает глаза.
Здесь изображен какой-то святой. Ты его знаешь?
Нет. Игнасио говорил, что это покровитель, перед которым ему предстоит объясняться.
Писательские штучки, наверное
Эстебан, я должна сказать тебе кое-что важное, произносит Элена после затянувшегося молчания. Утром того дня, когда Игнасио разбился, под дверь подсунули две фотографии убитых девушек.
Что?
Игнасио показал их мне, когда я проснулась. Я не разглядела лиц: снимки были сделаны издалека, «Поляроидом». На одном из них было написано: «Найди меня».
«Найди меня»?
Игнасио вел себя странно, сказал, что убийства это послание для него.
Где фотографии?
Не знаю, он их забрал.
Возможно, они среди его вещей, которые извлекли из машины, я выясню. Что еще Игнасио тебе сказал?
Уходя, он попросил меня, если не вернется, сохранить все вещи из его номера и не отдавать ни детям, ни бывшей жене.
Эстебан расхаживает по комнате, нервно потирает руки и достает из кармана рубашки пачку сигарет.
Можно? спрашивает он, и Элена отрицательно качает головой.
В гостинице нельзя курить.
Эстебан возвращает пачку в карман и делает еще несколько шагов по кабинету.
Элена, послушай, не говори никому то, что я тебе открою. Когда я осматривал тела убитых девушек, меня прервали двое агентов и не дали закончить процедуру. Должно быть, здесь замешан кто-то из правительства или крупного бизнеса, влиятельные люди из города или штата. То же самое было пару лет назад, когда привезли тело парня, которого перед смертью изнасиловали и пытали, помнишь?
Элена качает головой, нетерпеливо барабаня пальцами по столу.
Виновником тогда оказался сын какого-то министра. Его отправили за границу. Родственники погибшего просили честного правосудия, но распоряжением губернатора дело закрыли. Думаю, убийцу девушек не будут искать, потому что они уже знают, кто это. Я разведаю насчет фотографий и скажу, если что-нибудь найду.
Они выходят из комнаты и молча идут к главным дверям, погруженные в свои мысли.
Спасибо. Элена прижимается щекой к щеке Эстебана и запечатлевает воздушный поцелуй. Наблюдая, как он садится в машину, она застегивает цепочку на шее, и медальон ложится ей на грудь.
Пятый фрагмент
Рассказывая о себе, я не хотел бы надевать венец мученика. В детстве мне нравилось представлять себя отважным героем романов. Я пристрастился к приключенческим книгам, читал Эмилио Сальгари, Стивенсона, Марка Твена. Мечтал быть принцем Сандоканом[12], графом Монте-Кристо, Эрролом Флинном из экранизации «Капитана Блада». Погружаясь в истории, я забывал, что ходил по городу с пакетами человеческих зародышей, воображал, что занимаюсь чем-то другим, лгал самому себе. Со временем ложь станет для меня образом жизни, я превращусь в профессионального лжеца, в писателя.
Сегодня утром я навестил Хулиана, чтобы уточнить некоторые воспоминания. У него иной взгляд на события прошлого. Абсолютной правды о том, каким было наше детство, не существует. Память обманчива. Мы сочиняем свою жизнь, поэтому я и люблю художественную литературу.
Жизнь это огромная пустота, которую мы пытаемся заполнить и осознать, пока однажды, без предупреждения, нас не настигает смерть, и уже ничто не имеет значения: ни то, как ты жил, ни то, чем занимался, ни то, что помнишь.
В начале сентября 1940 года мне было четырнадцать лет и я разработал план, как сдать родителей полиции. В моем воображении он казался идеальным; на практике у него имелись недостатки. Я стал избавляться от пакетов все ближе к дому, квартал за кварталом, в надежде возбудить подозрения.
Я только что выплеснул ведро в канализацию, когда раздался стук в дверь. Фелиситас занималась пациенткой, Эухенией Флорес. Я побежал оставить ведро рядом с чаном для стирки, чтобы потом ополоснуть.
В дверь снова постучали. Мать сняла окровавленный халат и вышла, не заперев комнату на ключ: женщина потеряла слишком много крови и Фелиситас не смогла ее разбудить.
Не знаю, сколько женщин погибло в нашем доме. Вероятно, не одна, так как методы и навыки моей матери вряд ли годились для чрезвычайных ситуаций и непредвиденных обстоятельств.
Фелиситас вымыла руки, пригладила волосы и направилась к входной двери.
Опередив ее, я открыл и вздрогнул при виде двух полицейских.
Да?
Родители дома? Мы хотели бы задать несколько вопросов.
Я кивнул. «Пакеты, пронеслось у меня в голове. Они здесь из-за пакетов».
Мужчины последовали за мной в прихожую, где мать, не выказывая беспокойства, поприветствовала их.
Сеньора, мы пришли задать вам несколько вопросов по поводу сообщения о найденном в квартале отсюда пакете со странным содержимым.
Странным?..
Не хотим вас пугать, продолжил второй офицер. Речь о человеческих останках, точнее эмбрионах.
Боже!
Зажав рот руками, Фелиситас опустилась на один из двух стульев, где женщины каждый день ждали своей очереди. Мать заметно разволновалась: она была уверена, что пакеты выбрасываются далеко от дома.
Моя мама начал я, но слова застряли во рту. Она
У моей жены больное сердце, ваш визит ее встревожил, перебил отец.
Мама, с тобой все в порядке? Тебе плохо? спросил Хулиан. Я не заметил, когда он появился. Брат заговорил, пытаясь выгородить Фелиситас, и его поведение окончательно превратило нас в сообщников детоубийц.
Извинившись, офицеры попросили связаться с ними, если увидим поблизости что-нибудь необычное. Мы с отцом и Хулианом проводили их до двери, а затем отец конвоировал меня с братом назад. Фелиситас с криками набросилась на нас, размахивая лопатой, которой закапывали останки. Карлос Конде возвышался за спиной жены.
Недоумки! Где я велела оставлять пакеты?
Хулиан толкнул меня, спасая от материнского удара, и мы оба упали. Затем, вскочив на ноги, кинулись к себе в комнату, хотя правильнее было бы выбежать на улицу вслед за полицейскими.
Отец предотвратил побег, схватив меня за шиворот. Хулиан из-за хромоты и боли в ноге не мог быстро передвигаться. Мать снова замахнулась лопатой и на этот раз глубоко порезала мне правую руку. В ответ я пнул Фелиситас. В четырнадцать лет я был выше ее как минимум на десять сантиметров выше и сильнее, но чувствовал себя беспомощным карликом.
От удара она упала. Я стряхнул отцовскую хватку. Хулиан кинулся за спасением в тот самый чулан, где его заперли несколько лет назад. Сцена повторялась. Я не успел добежать до входной двери: отец огрел меня лопатой по спине, оставив порез в форме полумесяца на правой лопатке, и я растянулся на полу лицом вниз.
Нет, Хулиан! услышал я крик Исабель и потерял сознание.
Очнувшись, я с трудом сообразил, что лежу щекой в липкой луже крови, натекшей с головы.
Помню только размытые образы.
Из комнаты, где Фелиситас принимала пациенток, вышла женщина. Родителей поблизости не было. Отец рассек Хулиану лоб той же лопатой.
Отвезите нас в больницу, потребовала Исабель у женщины. Позже мы узнаем ее имя Эухения Флорес.
Эухения Флорес едва держалась на ногах. Мы сели в ее машину, и водитель отвез нас в больницу Хуареса, где нам обработали раны, а ей спасли жизнь.
Женщина взяла на себя расходы на наше лечение. Покинув больницу, мы с Хулианом отправились в комнату Исабель в одном из коммунальных домов на Калье-де-Месонес.
9
Среда, 4 сентября 1985 г.
18:33
Элена Гальван отхлебывает кофе из чашки, наблюдая за полетом ласточки, которая садится на высоковольтный кабель. Картинка напоминает нотные линейки. Сделав еще один глоток, она возвращается мыслями в материнскую спальню и ставит чашку на стол, где соседствуют лекарства, шкатулка, пепельница и фарфоровая статуэтка от «Льядро» с отбитыми руками. Элена подходит к матери и гладит ее по волосам, пока Консуэло кормит свою сестру-близняшку.
Тетя, только представь: Эстебан сказал, что убийства девушек, возможно, не будут расследовать. Он не исключает, что замешана какая-то важная шишка, говорит Элена шепотом, чтобы не разволновать Соледад.
Консуэло овдовела через год после свадьбы и не вышла замуж снова. Она вернулась в родительский дом, где тогда жила Соледад с детьми и первым мужем, и стала няней и второй матерью для племянников. Перед тем как войти в спальню матери, которую не видела со дня смерти Игнасио, Элена вытерла слезы и теперь старается не раскиснуть; она чувствует себя хрупкой, будто сахарной.
Эстебану не следовало говорить тебе такие вещи, наверняка это полицейская тайна и он подвергает тебя опасности. Консуэло кормит супом Соледад, устремившую взор в точку между стеной и пустым местом. Она открывает сестре рот, заводит в него ложку зеленой кашицы, затем массирует щеки, помогая сглотнуть. Как думаешь, может, вставить трубку ей в желудок? Врач сказал, такое возможно.
Соледад широко распахивает глаза; последние несколько недель она контролирует движения век, и все живущие с ней выучили этот примитивный язык, давший Хосе Марии и Консуэло надежду на ее выздоровление. Для Элены надежда место, полное ловушек и ведущих в никуда путей, мысленный трюк, чтобы сердце продолжало биться.