Ты думаешь, это смешно?!
А разве нет? с прежней невозмутимостью отозвалась Васиштха.
Пиздец, ну ты и тварь! во весь голос взревел я, отчего мимо проходящие женщины с пакетами покосились на меня как на умалишённого. Вот же мразь, а! Да как у тебя вообще хватает совести напоминать?!
Вы знаете, ребята, это была болезненная тема, и я избегал её всеми силами. Ни с кем не говорил после случившегося, кроме полиции и психолога из соцобеспечения. Но, как часто бывает, против собственной воли продолжал возвращаться мыслями в тот злосчастный день. Думать, мог бы я что‐нибудь изменить. Поступить иначе, например, проигнорировать мамашу и остаться дома. Возможно, тогда она была бы ещё жива, а я не слонялся бы по улицам, пытаясь понять, куда приткнуть свою задницу и чем набить кишки, чтобы не скопытиться от голода.
Вы помните тот выпуск? Конечно, блядь, помните, на хера я спрашиваю‐то вообще? Это была одна из самых высокорейтинговых серий. Вам, ублюдкам, понравилось увиденное. Что вы почувствовали? Сожаление? Ужас? Восторг? Давайте, признавайтесь, обещаю, бить не буду. Ну, если только слегка.
А знаете, что тогда испытал я? Совсем ничего. Вам кажется это странным? Нет, серьёзно, именно так всё и было, но не спешите вешать мне на шею табличку «бессердечная тварь». Заткнитесь, раз уж ни хрена не разбираетесь, ладненько?
Вы же понимаете, когда я в последний раз выходил из дома, ничто не предвещало беды. Мамаша сидела на диване в гостиной и смотрела телик. Там было что‐то про фараонов и их разграбленные гробницы, я не вслушивался, и она, судя по всему, тоже. Её куда больше интересовало другое занятие: красить ногти перламутровым лаком. Это, как сейчас помню, был такой пошлый розовый цвет, который обычно любят девочки и тётки лет пятидесяти, ностальгирующие по ушедшей красоте. Но моя maman была ещё молода, ей едва исполнилось сорок, и лицо её, белое, как у призрака, в свете телеэкрана казалось почти юным.
Rémy, mon chér, сладким голосом невинного ангела сказала она, когда я сделал шаг к окну, чтобы взять рюкзак.
Французский у неё был чуть грязноват, что, в общем‐то, неудивительно: с носителями языка мамаша никогда не общалась, впитывала познания через учебники, фильмы и песни. Зато меня, мелкого, запихнула на курсы, не дав насладиться беззаботным невежеством детства. Помню, я дико обиделся: денег на комиксы у неё, оказывается, не было, а на эту придурь вдруг нашлись. Как несправедлив наш странный мир!
Не захватишь вишнёвого эля? как бы между делом спросила она. Только смотри, чтоб был холодный. И не вздумай брать ту ослиную мочу, которую принёс в прошлый раз.
Да? усмехнулся я, оборачиваясь. И не упустил случая съехидничать: Ну, раз ты настаиваешь, возьму козлиную. Чтоб не обижать твоё тотемное животное.
Она сложила губы в трубочку и подула на пальцы.
Опять начинаешь.
А ты и не заканчиваешь. Неделю уже не просыхаешь.
Мамаша вздохнула и страдальчески закатила глаза.
Да не пила я, Реми, ну хватит уже! И с этими словами снова окунула кисточку во флакон, принявшись покрывать ногти очередным слоем лака. На самом деле это было что‐то вроде медитации: она не умела сидеть с пустыми руками. Вечно крутила в пальцах то пульт, то резинку для волос. Лопала воздушные пузыри на плёнке это её успокаивало. Впрочем, гораздо хуже, чем стаканчик виски.
Моя maman терпеть не могла, когда я напоминал о том, что она слегка самую малость перебарщивает с выпивкой. Хотя нет, ха-ха, я её не щадил. И обычно говорил что‐то вроде:
Опять нажралась как свинья.
Или:
Я, блядь, тебя в рехаб сдам, сука ты тупая.
Ну, вы понимаете, мои чувства к ней были исключительно нежными. Но мамаша почему‐то обижалась, как несправедливо обруганный ребёнок. Странно, да?
Tu tentetes a tout tenter[11], начал я, скрестив руки на груди. Давай, продолжай.
Это было моё любимое развлечение. Верный способ проверить, до какой степени она окосела: если сумеет без ошибок произнести одну из французских скороговорок, значит, ещё не успела налакаться. Запнётся раз можно с уверенностью сказать, что в ней пара бокалов мартини. Два целая бутылка. Три маме больше не наливать, пора тушить свечи и тащить тазик.
Tu tuses et tu te tues a tant tenteter[12], отчеканила она. И, довольная собой, бросила на меня торжествующий взгляд.
Смотри-ка, удивлённо хмыкнул я, и правда трезвая.
На губах её заиграла победная улыбка.
Две бутылочки, je vous prie[13].
Обойдёшься. Тебе и одной хватит, с непоколебимостью отрезал я и забросил на плечо рюкзак.
В общем‐то, это был наш последний разговор, так что запомнился он очень хорошо. Потом я долго прокручивал его в голове, думая, какие бы слова подобрал, если бы знал, чем всё кончится. Но что можно сказать человеку, которого больше не увидишь? У меня до сих пор нет ответа на этот вопрос. Вероятно, потому что я тупой.
Но мы опять отвлеклись. Короче говоря, найти нужное пойло оказалось не так‐то просто. Квест был тот ещё. Пришлось обойти несколько магазинов, поругаться с продавцами, пытавшимися всучить мне ту самую ослиную мочу, которая не удостоилась одобрения моей маменьки. В одном месте у кассира не было сдачи, в другом распалялся какой‐то доходяга, пьяный в стельку.
Я те говорю, он едва держался на ногах, и язык у него заплетался, в натуре, за нами следят! Бляди сатанинские думают, я их не вижу. Ага, щас!
Тогда я не придал значения его словам. Решил, что у чувака белая горячка, и мимоходом заметил:
Бухать надо меньше.
Теперь мне кажется, что люди в торговом центре подумали то же самое, когда я носился туда-сюда с ножом в руках. В принципе, неудивительно. Представьте себя на их месте. К вам влетает какой‐то идиот, перемазанный кровью, и начинает нести конспирологическую хрень. Ха-ха, да любой нормальный человек решил бы, что перед ним обдолбанный психопат-шизофреник!
Ну да ладно, это лирическое отступление. Я намеренно растягиваю рассказ, чтобы не подходить к его главной части. Могу ещё до кучи небо описать. Оно было такое чёрное-чёрное, знаете, будто выкопченное. Поиски эля заняли у меня часа два (он, кстати, назывался Buddhas Grave, не знаю, зачем вам эта информация, просто живите с ней). И к тому времени, когда я закончил, уже стемнело.
Я шёл с бутылкой, злой как чёрт, и думал, что неплохо было бы расколотить её об асфальт. А ещё лучше о мамашину голову, чтобы выбить из неё дурь. О, ребята, какой скандал я готовился закатить, вы и представить себе не можете! А какую проникновенную речь сочинил! Древние ораторы могли бы у меня прикурить. Правда, теперь уже ни слова не вспомню, вот незадача.
Aparté: кажется, именно так люди и получают гордое звание «пиздабол».
Кстати, по поводу курева. Я завёлся до такой степени, что затряслись руки, поэтому захотелось подымить снять напряжение. Вытащив зубами сигарету из упаковки, я принялся шарить по карманам в поисках зажигалки, не замедляя шага. Но её, как назло, нигде не было. Фильтр размокал у меня во рту, а я, чертыхаясь, с досадой вспомнил, что переложил зажигалку в куртку, которая осталась дома.
Поэтому, когда невдалеке показалось зарево, первым делом подумал: о, ну хоть будет от чего прикурить. Не сразу сообразив, что горит именно наш дом.
Мне потом объявили, что, скорее всего, коротнула проводка. Но это наглый пиздёж. Дом полыхал так, словно его утопили в бензине. Пламя охватывало всё: дверь, стены, крышу и поднималось вверх, к небу, будто хотело достать до самых звёзд.
Ну ни хера ж себе, сказал я.
Но не испытал ни страха, ни боли. Я стоял как загипнотизированный и, раскрыв рот, смотрел на огонь. Он слепил глаза, обволакивал меня туманной пеленой, выжигал из головы мысли. Все чувства словно отключились, остались только нечёткие отголоски внешнего мира. Знаете, что это было? Шоу. Потрясающее отупляющее зрелище, от которого не получалось оторваться. Такое странное состояние длилось лишь несколько секунд, но крепко врезалось в память на всю жизнь.
А потом рухнула крыша, и я очнулся. Пришёл в себя и заорал на зевак, собравшихся на улице:
Bande de cons![14] Хули вы стоите?! Вызывайте пожарных!
Как будто это могло хоть чем‐нибудь помочь. Я понимал, что было уже слишком поздно, но не мог смириться с неизбежным: дома остались мои вещи, деньги, коллекция комиксов, включённый ноутбук. И мать со своим дурацким лаком и документалкой про фараонов.
Меня вдруг охватила такая острая паника, что сердце едва не разорвалось на части. Жуткий, чудовищный страх промчался по венам, как электрический разряд, и перед глазами всё поплыло. Не помня себя, я метнулся к крыльцу, завопив:
Мама!!!
Кто‐то успел меня перехватить и оттащить назад. Я отбивался, колотил кулаками по воздуху, ревел как раненый зверь, но не разбирал собственных слов. Всё вокруг заволоклось туманом, и я потерялся в нём, утонул, ослеплённый, оглушённый ужасом.
А что произошло потом, не спрашивайте. Вы должны были увидеть титры и крупную надпись: «Продолжение следует». Охуенный сюжетный поворот, да? Шекспировская, блядь, трагедия: герой теряет всё и остаётся один. Ублюдки постарались на славу, устроили настоящий спектакль. Чисто из любви к искусству и аудитории.
Но им было мало. Они потом ещё и организовали мне встречу с психологом из соцобеспечения. Мол, расскажи о своей боли, дружочек, тебе полегчает.
Та баба долго допытывалась, любил ли я свою мать, сожалею ли о её смерти. Когда я сказал, что не знаю, она спросила:
Значит, ты её ненавидел?
Ей нужен был конкретный ответ: «да» или «нет». Но разве всегда мы испытываем однозначные чувства, которые вот так запросто можно поделить на категории, чтобы дать им названия? Обычно всё гораздо запутаннее, потому что такова наша природа. Люди обожают сложности. И это, поверьте, не от большого ума.
Я сказал честно: я ненавидел свою мать и именно поэтому продолжал её любить. После того как она умерла, мир опустел. Будто из него исчезло что‐то очень важное, без чего жизнь стала неполной, будто пропала сама моя история, я сам.
А дом? голосом психолога спросила Васиштха. Ты туда возвращался?
Зачем? Там больше ничего нет. Только пепелище.
Но, наверное, это была не совсем правда: дом продолжал жить в моих воспоминаниях целый и невредимый. Вам знакомо то странное чувство, когда место, в котором вы провели всю жизнь, больше не существует, но оно то и дело всплывает в памяти? Перед глазами вспыхивают узоры на обоях, треснутые чашки, диванные подушки всякая такая ничего не значащая фигня. И вы думаете: может, это никуда не делось? Может, дом стоит на том же самом месте и с ним ничего не случилось? Вот какие странные, глупые мысли крутились у меня в голове, пока я бесцельно шатался по городу.
Покажи мне его, попросила Васиштха. Хочу посмотреть.
Торговый центр остался далеко позади, и теперь я шёл по широкой изогнутой улице, походившей на полумесяц. По обеим сторонам тянулись маленькие, почти игрушечные, цветные домики, слышался вой газонокосилки, доносилась музыка и трещали чьи‐то голоса. Жизнь тут как будто осталась прежней, и я даже удивился, что этот мир до сих пор существует, совсем не изменившись.
И мой дом тоже стоял на старом месте. Словно мертвец, которого вернули к жизни. Приодели, загримировали, облили духами, чтобы скрыть трупный запах, и выставили на сцену перед публикой.
Я несколько раз протёр глаза, решив, что схлопотал солнечный удар и галлюцинирую. Но дом не исчез. Он был точно таким же, каким я его запомнил в последний раз: не тронутый огнём, побелённый, с распахнутым окном. Даже уродские садовые гномы и те никуда не делись. С ума сойти, да?
С нерешительностью я взобрался на крыльцо. Толкнул входную дверь, не доверяя увиденному, и замер на пороге.
За кухонным столом сидела Майя, одетая в тот же брючный костюм. В руках у неё была моя любимая чашка большая такая, литровая, со сколом на ободке и надписью «У кого кружка, тот и босс».
Потрясающая наглость, правда? Я даже обиделся. И сквозь зубы бросил:
А ты какого хера тут делаешь?
Майя беспечно пожала плечами.
Да вот сижу жду, когда ты притащишь ко мне свою задницу. Слушай, французик, губы её растянулись в неизменной безучастной улыбке, кажется, в прошлый раз мы друг друга недопоняли.
Это у тебя приколы такие? не унимался я. Почему здесь‐то?
Потому что на самом деле ты всегда сюда возвращаешься, запросто сказала она. Разве нет? И, не дожидаясь ответа, осведомилась: Тут всё правильно? Я ничего не перепутала?
В мойке по-прежнему громоздилась грязная посуда, на холодильнике висели магниты: миниатюрная Эйфелева башня, Триумфальная арка, французский флаг в виде сердечка, maman обожала такие штуки. Создала себе ложное воспоминание о Париже, в котором никогда не была. Но я давно смирился с её причудами. В конце концов, чьи‐то мамки коллекционируют фотки голых детей или отрезанные члены любовников, так что у моей старухи было ещё безобидное увлечение. К тому же иллюзия это зачастую единственное, что мы можем себе позволить.
Я раскрыл было рот, чтобы признать талант Майи, восхититься её вниманием к деталям. Но тут взгляд мой упал на журнал комиксов, лежащий на столе.
Терпеть не могу Капитана Америку, усмехнулся я. Мне всегда больше нравился Доктор Стрэндж.
О, не меняясь в лице, сказала она, действительно. Прошу прощения.
Рисунок на обложке, подёрнувшись дымкой, стал едва уловимо искажаться, менять очертания. Медленно, плавно, как плывущее по небу облако. До тех пор, пока красно-белые полосы на костюме супергероя не исчезли и за спиной у него не появился плащ левитации.
Ну так что, французик, спросила Майя, отставив кружку, как насчёт сотрудничества?
По тону было ясно, что отрицательного ответа она не ждала. Но вы же, ребятки, понимаете, какой я обнаглевший придурок. Любой другой человек на моём месте согласился бы не раздумывая, опасаясь за свою шкуру. А я сказал:
Не, чё‐то неинтересно.
Она расхохоталась так, будто услышала уморительно смешной анекдот. Видимо, моё простодушное нахальство было для неё в новинку.
А если, допустим, в прозрачных глазах-камерах взблеснул свет, если я пообещаю, что выпущу тебя отсюда?
Это переводится как «вышибу мозги»? уточнил я, снова вспомнив несчастного бродягу.
Майя откинулась на спинку стула и развела руки в театральном жесте. Она явно наслаждалась ситуацией. Мне не нравилось, что разговор принимает такой оборот, но куда было деваться?
А это уже зависит от тебя, многозначительно сообщила она. И с плохо скрываемой досадой зачастила: Слушай, я не собираюсь сидеть тут до ночи, у меня куча дел. Поэтому давай решим всё по-быстрому. Хочешь уйти из шоу найди Брахмана.
Я бросил на неё непонимающий взгляд.
Кого-кого?
Майя улыбнулась, не показывая зубов. На лице у неё, как маска, застыло неизменное выражение отрешённая, чуть насмешливая снисходительность. Но по голосу слышалось: я начинал её раздражать. Казалось, ещё немного и она пустит мне пулю в лоб.
Моего отца. Хочу передать ему пару ласковых.
Допустим, скептически протянул я, ну и где он?
О нет, французик, снова засмеялась Майя. Не всё так просто. Тебе придётся искать его самому. Это главное условие сделки. Она украдкой посмотрела на наручные часы, как бы намекая, что время не терпит. Ты же понимаешь, зрителям должно быть интересно. У нас будет прекрасный сюжет для нового сезона. Люди обожают такие истории ещё со времён Гомера, это беспроигрышный вариант. Ты поднимешь мне рейтинги, найдёшь Брахмана, а взамен я отпущу тебя на все четыре стороны.
Я хмыкнул и скрестил руки на груди.
Так, а в чём подвох? Меня между делом трахнут десять мужиков?
Конечно, её предложение звучало крайне заманчиво. Но даже мне, дураку, было ясно, что в подобных договорах главное условие всегда прячется где‐нибудь в середине, набранное мелким шрифтом. Глаза сломаешь, пока найдёшь.