Чекист усмехнулся.
Знакомься, кивнул он на женщину, которая всё это время стояла возле окна и смотрела на улицу, словно её разговор не касался, твоя троюродная сестра Светлана Ильинична Мальцева, модистка, хозяйка швейного салона, обшивает нэпманских жён, а по совместительству фармазонщица и спекулянтка. Со Шпулей у неё дела есть торговые, и не только. Ты к ней вроде как погостить приехал, присмотреться, лавку модную открыть ну и делишки свои проворачивать, а уж она кому надо обмолвится. Как вещички в руках подержишь, сразу нам сообщи, дальше мы уж сами.
Понял. Вещички увижу, сразу стукну. А как вы меня вместе со всеми повяжете, сбегу.
За границу, к дружкам своим, которым ты миллионы должен? Скатертью дорога. Мы им об этом сообщим обязательно, чтобы ждали и встретили.
Не доверяете мне, обиделся Ковров.
Не доверяю, согласился Райнис, работа у меня такая. Ты, товарищ Ковров, сделай что просят, а дальше уже посмотрим. Особо хочу тебя о секретности предупредить, об этом деле никто знать не должен, а вдруг что изменится, Светлана Ильинична тебе скажет, связь только через неё.
Шпуля человек трусливый, но умный, на откровенный обвес не поведётся, Светлана отвлеклась от московского пейзажа, уселась на угол стола, обнажив ногу до колена, и он не из блатных, а вот подельник его, Радкевич, из жиганов. Правда, за советскую власть воевал, и даже наградные часы имеет, и происхождение своё заявляет из рабочих, но белогвардейской сволочью от него за версту несёт. А про остальное я тебе на днях расскажу, чтобы расклад знал.
С нетерпением жду, Николай улыбнулся, встал.
Райнис махнул рукой, выпроваживая посетителя. Ковров вышел первым, Мальцева спустя двадцать минут, когда гостя столицы и след простыл. Хозяин комнат посидел ещё немного, докурил пачку папирос, поднялся, неловко опрокинув пепельницу на стол. Дело велось секретно-оперативным управлением ОГПУ, и в Москве знали о нём, кроме Райниса и Мальцевой, только начальник этого управления Артузов и глава московской милиции Цыруль. Если насчёт этих ответственных товарищей у Райниса сомнений не было, то белогвардейский недобиток Ковров-Гизингер вызывал определённые опасения.
* * *
Лекарь приходил, Анна Пахомова, квартирная хозяйка Травина, поджала губы. Говорит, ещё сиделка нужна, а я, видишь, не могу, сама вон по чужим домам бегаю, копейку зарабатываю. Лекарства прописал на восемь целковых, прям даже не знаю, как быть.
Сам сколько взял, трёшку?
Пятёрку. Говорит, надо хотя бы раз в неделю осматривать. Золотой человек Семён Петрович, другой бы драл в три шкуры, а этот совесть имеет, ещё и лекарства с собой приносит, в аптеках-то всё дорого. С соседской дочкой я договорилась, она за полтину будет по вечерам у нас сидеть, девка крепкая, и помоет, если надо, и ведро вынесет. Ну а уколы это уж мы сами. Сходи, проведай его, а то тоскует.
Сергей кивнул, достал портмоне, отдал Пахомовой пять бумажек с лежебоками.
Он поселился здесь совершенно случайно полтора года назад, когда искал жильё. Москва постепенно уплотнялась, места для понаехавших становилось всё меньше, старые дома разрушались и становились непригодными для проживания, а новые имелись пока что только в фантазиях городского начальства. Большие квартиры превращали в коммуналки, подселяя к хозяевам совершенно посторонних людей, но комнат на всех всё равно не хватало. Для тех, кто хотел относительного комфорта, оставался частный сектор, где с коммунальными удобствами было нехорошо, а с пространством для жизни получше.
И Травину, считай, повезло: в только что открывшихся торговых рядах возле Кремля он встретил Дмитрия Пахомова, бывшего денщика штабс-капитана Травина, который, увидев бывшего воспитанника, тут же зазвал его к себе. Пахомовы жили в большом пятистенке в московском районе Сокольники, неподалёку от тюрьмы, Дмитрий занимался поденщиной, а Нюра, его сестра, подрабатывала прислугой. В жилой части дома были три комнаты, дядя Митяй, как его звал Сергей, готов был потесниться, лишь бы сынок штабс-капитана жил под боком. Нынешний Травин тёплых чувств к воспитателю юного Сергея особо не испытывал, лишь по прорывавшимся изредка воспоминаниям знал, что человеком Дмитрий был порядочным, к Серёже Травину относился хорошо. К тому же армейское братство не пустой звук для тех, кто служил, и молодой человек не стал Пахомова разочаровывать. Переехал, как только смог.
Уплотнять Пахомовых Травин не хотел, правда, был просторный чердак, но жить там можно было только летом. Решение, тем не менее, нашлось. В смежном помещении, сложенном из таких же брёвен, хозяева держали всякую рухлядь. В итоге старые вещи отправились в сарай, холодную часть Сергей с дядей Митяем за два месяца подправили, утеплили, настелили полы и потолок, вставили окна, засыпали стены опилками и разделили перегородками, благо подотдел благоустройства, где Травин тогда работал, выделял материалы от пришедшего в негодность старого жилфонда. В доме появились просторная кухня и ещё две комнаты, в одну из которых, ту, что побольше, Сергей и заселился. Денег с него хозяева брать не хотели, хоть Травин и готов был платить.
Даже и не сумлевайся, сказал Пахомов на возражения молодого человека, от нас не убудет. О деньгах не думай, чтобы я с тебя хоть копейку взял, да лучше сразу придуши, ты ж мне как родной сын. Будешь жить как у Христа за пазухой, мы, чай, не обеднеем и за тобой приглядим.
Сергей старался в долг не жить, ремонтировал дом, перестилал крышу, даже водопровод сделал из железного бака, занесённого на чердак, с работы притащил допотопный электрический насос, который с гудением качал воду из колодца, просаживая напряжение во всей округе.
Вторую комнату, поменьше, Пахомовы сдали, в ней поселился пожилой мужчина, нелюдимый и тихий, по имени Василий Федякин. Федякин работал слесарем на заводе электроприборов и мог открыть любой замок. Возможно, он как раз этим занимался в свободное время, но милиция к нему не наведывалась, барыги тоже, платил за комнату он всегда вовремя, исправно и по договорённости, а не по расценкам жилконторы. Правда, иногда сильно поддавал, но даже в таком состоянии не шумел и компаний не приводил.
В зиму двадцать пятого Пахомов простудился, заболел и быстро превратился из румяного жизнерадостного человека в высохшую развалину. Работать он больше не мог, Травин хозяйке отдавал каждый месяц двадцать рублей, та брала, настрого запретив говорить об этом своему брату. К двум червонцам прибавлялись расходы на врача из исправдома и на лекарства, а теперь и на сиделку.
Ты представь, дядя Митяй, кого я встретил сегодня, сказал Сергей, зайдя к больному в комнату. Ни за что не угадаешь.
Пахомов сидел в кресле, глядя в окно и сжимая подлокотники. Боли в животе и груди то стихали, то возвращались с новой силой. При виде бывшего воспитанника он оживился.
А ну-ка, кого?
Дядю Николя.
Сергей постарался говорить о родственнике как о незнакомом человеке, так, как советовал доктор Зайцев. Резкая боль, стреляющая в голове при любом воспоминании о событиях до контузии, нахлынула и прошла мимо.
Это барона Гизингера, что ли? мужчина нахмурился. Вот уж батюшка твой не любил его, и за дело. Никудышный человек Николай Леопольдович, сам увязнет и других за собой утянет. Узнал тебя?
Думаю, да. Но виду не подал.
Значит, опять свои делишки проворачивает, Пахомов сплюнул, ох и паскудный тип, уж как он у тётушки твоей, Варвары Львовны, выманил бумаги ценные да закладную на имение. Ты-то тогда совсем мальцом был, не помнишь, ведь проиграл, подлец, всё подчистую. А казну полковую растратил аккурат перед восстанием, да. Повезло ему, что большевики к власти пришли, грешки старые спустили. Денег попросит не давай. Опять колоть?
Травин набрал в шприц смесь морфия с лекарством, кивнул.
Поспишь немного.
Он взял руку больного, постучал по выступающей вене пальцем и ловко воткнул иглу.
Спасибо, Серёжа, что не бросаешь, мужчина дёрнул глазом, стараясь спрятать выступившую слезу, Нюрка-то тянет с тебя? Если что, скажи сразу, я ей покажу, паскуде. Со своих тянуть последнее дело, вот батюшка твой, царствие ему небесное, никогда
Пахомов говорил всё тише и на последних словах засопел, уронив голову на грудь. Сергей вышел из комнаты.
Спит? спросила Нюра. Ну и хорошо. Побежала я, музыкант небось заждался.
Глава 3
Дом номер семь по 10-й Сокольнической улице стоял в глубине старорежимной застройки, загораживающей его от извозчиков, трамваев и редких автомобилей. Местное жилтоварищество давно уже грозилось избу снести и выдать жильцу отличную комнату в одном из новых современных зданий, возводимых на Стромынке, с водоснабжением, просторной общей кухней и даже канализацией, но всё никак не могло изыскать фонды. Жильца нерасторопность жилтоварищества вполне устраивала, в коммунальную квартиру он переезжать не хотел.
В доме, помимо двух комнат, была небольшая кухня и просторные сени, удобства находились во дворе, там же стояла бочка, которую водовоз наполнял за серебряную полтину, а дождь бесплатно. Наниматель, Лев Иосифович Пилявский, представительный мужчина лет пятидесяти, невысокого роста, с торчащими в стороны от обширной лысины седыми волосами и внушительным носом, вооружённым толстыми роговыми очками, принимал учеников у себя в кабинете большой комнате с окном, толстым ковром на полу и керосиновым освещением. Он сидел в кресле, сложив руки на объемном животе, напротив него девочка старательно водила смычком по струнам. Нюра Пахомова только что вернулась из лавки и выкладывала продукты на кухонный стол.
Наденька, золотце моё, отдохни минутку, Пилявский погладил ученицу по голове, забрал у домработницы сдачу и тщательно пересчитал, сверяясь с тетрадкой. Что, приказчик опять не отпустил по нормальной цене топлёное масло?
Господь с вами, Лев Иосифыч, Нюра к скаредности хозяина успела привыкнуть, и так хорошая цена, шесть гривенников за фунт, куда уж дешевле. Вы вона сколько с детишек берёте, да ещё в консистории жалованье плотют, а всё жмётесь, как будто на паперти стоите.
На паперти, милочка, поболее моего получают, Лев Иосифович тщательно проверил вес и количество продуктов, отрезал кружочек кровяной колбасы, понюхал с подозрительным видом, пожевал, для виду скривился. Ладно, идите уже до пятницы. И чтобы не опаздывать.
Да уж пойду.
Нюра уткнулась взглядом в переносицу Пилявского, тот попыхтел, но три рубля отсчитал, добавил ещё два рубля за стирку, отдал женщине свёрток с грязным бельём, выпроводил её из сеней и закрыл дверь. Золотце Наденька поиграла ещё с четверть часа, оставила полтора рубля и убежала. Пилявский не торопясь поужинал пирогами с капустой и наваристыми щами на мозговой кости, сложил посуду в таз и прикрыл полотенцем. Потом, скорее по привычке, пересчитал серебряные ложечки и фарфоровые чашки.
Больше двух учеников в день он не брал, мерзкие дети выматывали всю душу, насилуя беззащитный инструмент и издеваясь над учителем. Самым противным был мальчик лет двенадцати, которого он взял на позапрошлой неделе, этот приходил уже третий раз, в девять вечера, вместе с матерью. Она садилась на стул в углу комнаты и с благоговением смотрела на своего бездарного отпрыска. Перед первым занятием Пилявский заломил три рубля и подумывал увеличить плату до пяти мелкий гадёныш не мог ни одной ноты сыграть правильно, способностей к музыке у него не было никаких совершенно. К тому же он ещё и косил левым глазом, и когда играл, глядя на струны скрипки, казалось, прямо на Пилявского таращился.
Эмма Арнольдовна, счастлив видеть, он распахнул входную дверь в четверть десятого, эта семейка всегда опаздывала. А вы, юноша, мигом в мой кабинет, инструмент вас заждался.
Эмма, невзрачная женщина средних лет, благодарно кивнула, уселась на стул в углу, её сынок схватил скрипку, словно биту для лапты, и противно заскрипел смычком. Пилявскому очень хотелось оглохнуть, у мальчика явно проглядывали садистские наклонности. К счастью, через десять минут в дверь постучали, на время прервав пытку.
Ой, мама юного таланта подняла голову, Лев Иосифович, это мой муж. Он так хотел посмотреть на Жоржика. Жоржик, это папа пришёл тобой восхищаться.
Пилявский поморщился. Муж Эммы Арнольдовны, по её словам, был ответственным работником наркомата просвещения и мечтал видеть сына великим композитором. Лев Иосифович совершенно не желал этого знакомства.
Уже иду, он изобразил слащавую улыбку, отпирая замок и отодвигая задвижку.
В сени, толкнув Пилявского в грудь, молча зашёл худой мужчина среднего роста с офицерскими усиками и в пальто, на щеке его виднелся уродливый шрам. Следом за ним в дом прошли ещё двое, в кожаных куртках, оба крепко сбитые и невысокие, похожие друг на друга словно братья. У одного из них ухо было изломано.
Позвольте, вы кто? Пилявский посмотрел на Эмму, та как ни в чём не бывало сидела на стуле, ссутулив спину и уткнувшись взглядом в окно. Что себе ваш муж позволяет? Почему вы безобразничаете, товарищ?
Ты смотри, артист, прям шапито представляет, усатый встал посреди кабинета, заложив руки за спину, один из его подручных занял место у окна, второй у двери. Обождите-ка нас на кухне.
Эмма послушно встала, Жоржик швырнул скрипку на пол так, что та треснула, ткнул Пилявского смычком в живот.
Нажрал пузо, лишенец, ничего, сейчас сдристнешь чутка, малец мерзко хихикнул и вышел вслед за матерью.
Что всё это значит? Пилявский вздёрнул подбородок вверх. Как вы смеете, я профессор филармонии. Сейчас же вызываю милицию.
Один из незваных гостей, караулящий у двери, подошёл сзади и пнул хозяина дома под коленки, а когда тот шлёпнулся на пол, приставил к горлу нож. Усатый с кривой улыбочкой осматривал кабинет, даже зачем-то пощупал ковёр.
Бедно живёшь, скрипач, я уж думал, давно хоромы выстроили. Где Станислав? наконец спросил он.
Так вам брат мой нужен? Он умер четыре года назад.
Вот значит, как, откинулся, гнида, а я поначалу думал, всё, сбежал пан Пилявский за границу с концами, плакали мои денежки, но потом кой-какой след нашёл, и по всей России его ищу уже несколько лет. Точно помер? А то ведь проверю.
Да кто вы такие? На Немецком кладбище лежит, на четвёртом участке, хоть сейчас езжайте смотреть.
И ничего не передавал для друзей своих? Деньги, к примеру?
Какие ещё деньги? Если это ограбление, то возьмите в столе, и уходите, Пилявский был напуган, но хорохорился и старался своего страха не показать.
Усатый кивнул, гость в кожанке споро обшарил ящики стола, нашёл в прикрытом фанеркой потайном отделении тощую пачку денег, пересчитал.
Тридцать два червонца с мелочью, доложил он.
Большая сумма, не один день копил, усатый подошёл поближе к Пилявскому и резко ударил того ногой в живот. Куда твой брат золотишко девал, падла?
Хозяин дома открыл рот, хватая воздух, и тут же получил удар в ухо, потом его вздёрнули наверх и начали избивать, заткнув рот старым вонючим носком. Подручные усатого били умело, заставляя учителя музыки выть и извиваться, но до потери сознания не доводили.
Оставьте его пока, распорядился главарь через несколько минут, подошёл почти вплотную, схватил Пилявского за волосы, запрокинул голову, остриём ножа вытащил носок изо рта. Ты уж припомни, скрипач, куда что он положил. Времени у нас много, а у тебя совсем мало. Что молчишь, рожа интеллигентская?