Когда я снова просыпаюсь, то понимаю, что со мной в темноте есть что-то еще. Я уверена в этом. Оно бродит по комнате, скользит вверх и вниз по стенам, просачивается сквозь грязный пол. Мне нужно сесть и посмотреть, но тело как доска, жесткая и тяжелая. Моргни, говорю я себе. Теперь подними руку. Рука не двигается. Что бы это ни было, оно приближается. Я чувствую, как его дыхание пробегает по моему телу: покалывание начинается от пальцев ног и доходит до пупка. Теперь оно прямо надо мной, смотрит вниз, злорадствуя над моей неспособностью сражаться. Я смотрю вверх, мои глаза шарят во тьме, которая придает этому созданию силу.
Пошевелись, хочу закричать я. Но мой крик в ловушке, как и все остальное тело.
Я говорю себе, что у меня начались видения. Что это темнота свела меня с ума. Что это яд играет свою роль. Но еще я знаю: что бы это ни было, оно преследует меня уже очень долгое время.
Линь Дайюй? спрашиваю я у темноты. Она не отвечает, но я знаю, что угадала.
9
Рано утром свет проникает в комнату через заклеенное окно. На одно теплое мгновение я уверена, что нахожусь в своей старой комнате, а мои родители и бабушка уже проснулись и ждут, когда я присоединюсь к ним за завтраком. Счастье, настоящее счастье. Мои руки поднимаются и вытягиваются, я так близка к тому, чтобы ухватить этот восторг. Все это было ночным кошмаром. Я в безопасности. Я дома.
Я открываю глаза. Комната возвращается в фокус. Стол и стул все еще на месте, мой тюфяк все еще здесь, грязный пол такой же холодный и неумолимый, как прежде. Мой восторг испаряется. Я, как и все остальное, все еще здесь.
Открывается дверь, рука толкает поднос. «Подождите», плачу я. Дверь захлопывается прежде, чем я успеваю произнести что-то еще. Я подползаю к подносу и смотрю в миску с кашей. Каша исчезает за один быстрый глоток. Доползаю до своего тюфяка, странным образом мой желудок кажется еще более пустым, чем прежде.
Дверь открывается, и та же рука забирает поднос. Я открываю рот, чтобы снова закричать, но прежде чем успеваю это сделать, в комнату входит женщина.
Она несет трость и мешок. Ее волосы цвета белого сена. Крик застревает в моем горле. Где бы я ни оказалась, тут не может быть так плохо, раз здесь есть бабуля, рассуждаю я.
Я жду от нее доброты и тепла, но она мне их не дает. Вместо этого ее белесые глаза скользят по мне, и я понимаю, что я не более значима, чем какая-нибудь собака. Она холодно сообщает, что она здесь ради того, чтобы научить меня английскому языку. Потом она указывает тростью на стул, и я понимаю, что должна сесть.
Из своего мешка она достает книгу и кладет ее на стол. Внутри напечатаны незнакомые мне символы одни угловатые, другие округлые и толстые. Женщина произносит звуки, которые, как я позже узнаю, называются буквами, каждая из них тоненькая, как иголка.
Теперь ты, говорит она, ее трость парит над моей головой.
Эй, пробую я. Би. Си. Ди. Иии.
Мой голос дрожит. Женщина велит мне повторить заново. Я издаю звуки, наблюдая, как ее трость опускается с каждой буквой.
Эф. Джи. Эйч. Ай.
Мы движемся в ритме, трость и я.
Когда много часов спустя она уходит, а ночь окрашивает комнату в лиловый и серый цвета, я сжимаюсь в клубок, звуки звенят друг о друга в моей голове.
Где-то там ждет невидимая Линь Дайюй, наблюдает за мной.
Что ты знаешь об английском языке? спрашивает старуха.
На нем говорят на другой половине мира, отвечаю я ей. Я представляю корабли, дым, рельефные белые лица с волосами цвета осенних листьев.
Английский алфавит, рассказывает старуха, ограничен. Двадцать шесть букв, каждая по-своему закостенела, каждая со своим набором правил. Думай о них, как о взрослых. Думай о них, как о людях в возрасте. Соединяй их вместе в определенной последовательности, чтобы получилось определенное слово.
Это должно быть просто, думаю я. Но первое препятствие это звуки. Буквы звучат не так, как слова, которые они образуют, и существует множество их комбинаций, которые следует учитывать. Каждая комбинация рождает другой звук, другой смысл. Английский алфавит ограничен, но его возможности безграничны и иррациональны.
V: поместить два передних зуба на нижнюю губу и подуть.
Тh: засунуть язык между зубами и погудеть.
Tr: стиснуть зубы и дышать.
Dr: то же самое, но со звуком.
St: Шипение и остановка, твердо.
Pl: Как будто изображаешь фырканье лошади.
В китайском языке каждый слог важен, ему нужно придавать такое же напряжение и вес, как и окружающим. Но в английском языке для каждого слова и всех звуков в этом слове есть иерархия. Самые важные звуки произносятся энергично, в то время как неважные стиснуты между ними, сокращены и спрятаны. Это своего рода музыка каждое предложение имеет определенный ритм, каждое слово свой собственный метроном. Кажется, английский язык это время и хаос.
Я представляю каждое слово как детские качели, не зная, на какую сторону упадет вес. Одна сторона всегда будет тяжелее другой. Сложность в том, как решить, какая.
Один раз в день мы прерываемся на обед, он всегда состоит из приготовленного на пару маньтоу и сушеных анчоусов, и то и другое настолько твердое, что у меня расцарапано нёбо. Вне уроков старуха для меня не существует она становится английским языком, а английский становится ею.
И так каждый день.
Вы не знаете, смогу ли я вернуться домой? спрашиваю я.
Вы не знаете, чего он хочет от меня? Почему я должна учить английский?
Он это, конечно же, подмигивающий мужчина, которого я не видела с того дня, как меня похитили. Я начинаю задаваться вопросом, реален ли он вообще, или он мне приснился, а я каким-то образом сама себя завела в это место. Возможно, говорю я себе в минуты отчаяния, так и должно было случиться.
Каждый день старуха делает вид, что не слышит моих вопросов. Вместо этого она издает звуки, а затем объясняет мне, что они означают. Я запоминаю слова, вызываю в воображении их образы в темноте. КОТ: оранжевый и одинокий. ПОВОЗКА: сосед Ху. ВЕТЕР: Фэн, мальчик, рожденный ветром.
В самые одинокие моменты я вывожу английские буквы на грязном полу. Рядом с ними я пишу китайские иероглифы, соответствующие их звучанию. Больше всего меня озадачивает английская буква I. Соответствующий звук в китайском языке означает «любовь». А по-английски «I» это «я». Любовь, 愛, по-китайски означает сердце, которое суждено отдать. «Я» по-английски это независимая личность. «Любовь» по-китайски это отказ от себя ради другого. Как забавно, думаю я, что эти два звуковых близнеца представляют такие разные понятия. Это еще одна правда, которую я узнаю об английском языке и людях, которые его создали.
Чтобы отмечать каждый проходящий день, которые я отсчитываю по приходам и уходам старухи, я царапаю на стене линии. Я провожу по ним пальцами, прижимаюсь лицом к дереву, пока не убеждаюсь, что отметины впечатались в кожу щеки. Однажды, когда я делала это, мне показалось, что я услышала, как что-то царапается по ту сторону стены, как будто кто-то с другой стороны делал такие же отметки.
На стене пятьдесят отметок, когда мы начинаем читать и составлять предложения.
В английском множественное число и время имеют значение. Нельзя говорить о действии, не говоря также о том, когда оно произошло. Прошлое, настоящее или будущее могут определить все. Это самая сложная часть. Недостаточно сказать, что кто-то тебе что-то дает, говорит мне старушка. Нужно выразить, когда это происходит. Все укоренено во времени. Скажи «даю». Скажи «дает». Скажи «дано». Скажи «дал».
«Давать». «Дает». «Данный». «Давал». Я хочу спросить ее, в чем причина. Почему это так важно в английском, но не в китайском? Какое значение имеет время?
Китайский иероглиф «время», 時, включает в себя символ «солнце», который отображает четыре времени года. Наставник Ван говорил мне, что в Древнем Китае время отсчитывалось по положению солнца на небе. Этому иероглифу присуще понимание, что время движется по кругу, что независимо от того, как быстро движется солнце, оно всегда будет возвращаться снова. В английском языке слово «время», time, состоит из четырех букв. Что-то конечное, состоящее из неизменных букв. Может быть, в этом и есть разница, думаю я. Для тех, кто говорит по-английски, время ограничено. Вот почему им так важно различать прошлое, настоящее и будущее.
Когда я осознаю это, я понимаю, что смогу идеально определять время всю оставшуюся жизнь на обоих языках.
Так я начинаю понимать английский язык.
Ты готова, говорит мне однажды старуха.
Я спрашиваю:
Для чего?
Она не отвечает. Когда она уходит той ночью, я ощупываю свои отметки на стене. Здесь время важно. Например, сколько времени прошло?
Триста восемьдесят отметок под моими пальцами. Триста восемьдесят дней с тех пор, как я впервые начала считать, с тех пор, как пошла на рыбный рынок в поисках вкуса океана и тарелки лапши, которая мне так и не досталась. Деревья, должно быть, опять стоят в листьях, трава, должно быть, снова зеленая. Снаружи море, должно быть, бушует. В школе наставника Вана будут открыты все окна, чтобы выгнать запах застарелой туши. Сколько недоеденных яблок валяется во дворе после нового поколения учеников? Фонтан с драконами, веселый и бурлящий.
Я испускаю всхлип, затем сдерживаю его звук вышел отвратительный и безнадежный. Прошел целый год. Время важно, это я знаю теперь. Например, сколько времени должно пройти, чтобы все забылось?
10
На следующую ночь в мою комнату заходит подмигивающий мужчина.
Как дела, маленький племянник? спрашивает он, зажигает фонарь, и оранжевый свет заливает его лицо. Мы оба знаем, что между нами триста восемьдесят один день.
Я научилась верить, что подмигивающий человек был отвратительным существом с множеством голов и языком из пламени. Но он все тот же высокий, грациозный незнакомец, который нашел меня на рыбном рынке. Единственное, что изменилось это небольшой шрам под правым глазом. Я раздумываю: если бы я увидела его на улице, пошла бы я за ним снова? Именно это пугает меня больше всего. Даже сейчас я так и не знаю, кем он может оказаться.
Он подходит ближе, становится передо мной на колени и подносит фонарь к моему лицу. Свет такой яркий, что мне приходится отвернуться. Он водит фонарем вверх и вниз, отмеряя длину моего тела.
Ты маленькая для своего возраста, говорит он, обращаясь не совсем ко мне. Хорошо для тесных пространств.
Он снова садится на пятки.
Знаешь, почему мы учим тебя английскому, сирота Фэн?
Я думаю, что знаю: кажется, я начала догадываться. Но я не отвечаю. Не хочу открываться ему снова.
Отныне, говорит подмигивающий, переходя на английский, ты будешь говорить только по-английски.
Воздух между нами сжимается. Я киваю.
Как давно ты в Америке? спрашивает он.
Я никогда не бывала в Америке, говорю я на своем новом языке. Слова змеятся вокруг, сближая нас.
Бывала, мягко возражает он. Ты живешь в Америке пять лет. Ответь мне еще раз.
Я живу в Америке пять лет.
Он протягивает мне бумагу и предмет, который не является кистью для каллиграфии, а представляет собой тонкий цилиндр с заостренным концом. Я держу его так, как держала бы кисть, рука кажется большой и неуклюжей из-за того, что он такой короткий.
Запиши, говорит он. Меня зовут Фэн. Мне четырнадцать. Я живу в Америке уже пять лет. Мои родители владели лапшичной в Нью-Йорке. Они умерли. Я приехал в Сан-Франциско, чтобы работать в лапшичной.
Я делаю, как он мне велит. Я не знаю, как пишется Сан-Франциско. Подмигивающий мужчина берет бумагу и ручку и пишет это слово за меня. Буквы на листе похожи на длинного чешуйчатого дракона.
Запомни это, говорит он. Повторяй это. Выжги это в своем мозгу. Это то, что ты будешь говорить, если наши планы пойдут наперекосяк.
Можно мне обратно домой? спрашиваю я. Он встает, его колени по очереди хрустят.
О да, говорит он. Ты очень скоро будешь дома.
Я знаю, что у вас здесь есть такие же, как я, говорю я. Это не вопрос, а утверждение.
Звуки царапания по моей стене были настоящими, визги, которые я слышала, когда дверь открывалась и закрывалась, были настоящими. Мир, существующий за пределами моей комнаты, это мир, в котором я не так одинока. Он поворачивается ко мне, его лицо непроницаемо. На мгновение я думаю, что наконец поставила его в тупик. Но затем его рот кривится, и он грозит мне пальцем, его длинная тень устрашающе пляшет по стенам.
Возможно, есть и другие, говорит он. А может быть, ты совсем одна.
Он уходит. Я моргаю в темноте, пытаясь понять, что все это значит.
Ночью мне снится сон. Или это воспоминание? Ко мне приходит Линь Дайюй, и я наконец вижу ее при свете. Она маленькая, худенькая, похожа на птичку. Я тянусь к ней. Впервые я рада ее видеть.
Скажи мне, что делать, сестренка, умоляю я. На этот раз я последую за тобой.
Она разворачивается и уходит от меня, ее волосы развеваются на ветру. Я бегу за ней, зову. Но я кричу по-английски и знаю, что она меня не понимает. Я пытаюсь вернуться к китайскому, но слова меняются во рту прежде, чем я успеваю их остановить. Я хочу спросить ее, как сбежать из этой тюрьмы, как отделаться от подмигивающего человека. Я хочу, чтобы она привела меня к той свободе, которую обрела она сама, той, что существует только в смерти. На каждый мой шаг она делает два, как будто она ускоряется, а я замедляюсь.
Линь Дайюй, зову ее я, мои ноги дрожат. Ты отвернешься от своей сестры?
И тут она останавливается. Поворачивается ко мне лицом. Линь Дайюй, которую я вижу, похожа на меня, но при этом не похожа на меня. У нее не мои карие глаза, они голубые. Ее нос кончается ниже, чем мой. Ее губы гладкие и розовые, как у рыбы. Моя Линь Дайюй открывает рот, но из него ничего не выходит. Вместо этого из ее ноздрей, из уголков глаз, из ушей сочится кровь. Кто-то кричит. Я понимаю, что этот кто-то я. Когда я просыпаюсь, моя рубашка прилипла к груди, как мокрая пленка. Мое тяжелое дыхание разрезает темноту.
Ты здесь? шепчу я. Почему ты не поможешь мне?
Комната пуста. Линь Дайюй не может мне сейчас помочь, как никогда не помогала и раньше. Она никогда не была настоящей, говорю я себе, но я-то настоящая. Как бы мне хотелось, чтобы в этот раз мы поменялись местами.
11
На следующий вечер дверь снова открывается, но на этот раз не закрывается. Входят трое мужчин. Они сутулые и крепкие, их тела по форме как небольшие валуны. Подмигивающий человек следует за ними, держа фонарь.
Он велит мне встать. Я подчиняюсь, у меня скрипят суставы. Теперь я провожу большую часть дня сидя, и в положении стоя у меня болят ноги. Он протягивает мне сверток с чем-то сложенным и мягким.
Надень это, говорит он. Свет его фонаря напоминает мне полную луну, которая кажется такой большой и тяжелой, что может упасть с неба. Какое-то дикое мгновение я раздумываю, что произойдет, если я сброшу этот фонарь на землю и разобью его внутренности что, если я смогу поджечь это место и забрать его с собой.
Давай, говорит подмигивающий человек. Трое мужчин позади него потирают кулаки. Я делаю, как мне велят, стягивая промокшую рубашку с туловища. Потом штаны. Я легко выскальзываю из них, наблюдая, как они падают на землю.
Обнажившись перед ними, я осматриваю свое тело. Прошло много времени с тех пор, как я видела себя при свете. Два небольших холмика плоти на груди, обе вершины покрыты ржавчиной. Решетка грудной клетки натягивает кожу на торсе. Живот, маленький и мягкий, обвисает, обрамленный острыми тазовыми костями. Я едва вижу верхнюю часть своих бедер. Ноги единственная часть меня, которая выглядит большой, как будто они должны принадлежать кому-то намного крупнее меня. Но они прежнего размера. Это остальные мои части сжались вокруг них.
Мои руки инстинктивно двигаются, чтобы прикрыть самое сокровенное. Накатывает новый страх, о котором я думала со дня похищения.
У подмигивающего мужчины бегают глаза.
Будет еще время откормить тебя позже, говорит он. Он указывает на сверток с одеждой. Теперь надень это.
Одежда внутри вся черная и слишком велика мне. Надев ее, я еще меньше ощущаю свое тело, чем раньше. Теперь подмигивающий мужчина приказывает мне встать перед ними на колени. Я подчиняюсь, колени оказываются в грязи.