Беда моих эссе, самокритично признал Никита Иванович, в том, что я не открываю нового, в лучшем случае синтезирую из чужого нового нечто пригодное для вялого обывательского чтения. Стоит ли писать, подумал Никита Иванович, если не открываешь нового?
Выходило, что не стоит.
Стоит ли жить, подумал Никита Иванович, если не открываешь нового?
Тут ответ представлялся не столь однозначным. Многие люди не открывали нового, но жили, а некоторые так очень даже неплохо жили.
Однако же человечество, читатели, то есть те, кому (теоретически) адресовались сочинения Никиты Ивановича, встречали новое в штыки, можно сказать, ненавидели неизвестное, неосмысленное, предпочитая бесконечные вариации старого, известного, многократно осмысленного, Великая Антиглобалистская революция враз избавила их от иллюзий, что новое, как говорится, по определению лучше старого, Никита Иванович пришел к выводу, что отныне задвинуть в общество какую-нибудь новую идею можно только при несомненном участии Господа Бога, Сознавать, что в твоих сочинениях нет нового, подумал он, это все равно, что сознавать, что в твоих сочинениях нет Бога, И все равно Никите Ивановичу было жаль, что, возможно, он так и не закончит свои в общем-то никому не нужные (роман «Титаник всплывает», эссе у него пока не было названия) труды, Никита Иванович подумал, что, готовясь, подобно вихрю, вылететь в халате и с «люгером» на лестничную клетку, он бросает вызов силам, погрузившим его в безвестное ничтожество, в формалин, в пустоту. Вот только не вполне понятно было, что это за силы. Вероятно, частично внешние, частично внутренние, Их соединение можно было уподобить химической реакции, в результате которой возникал формалин, В случае Никиты Ивановича внешние силы подавляли внутренние, диктовали им. Следовательно, его личность не имела шансов себя проявить.
Высшая и предпоследняя стадия развития личности, подумал Никита Иванович, это когда внутренние ее силы диктуют силам внешним. Самое удивительное, что он знал человека, поднявшегося до этой стадии. Вот только конец таких людей, как правило, был ужасен. Вероятно, подумал Никита Иванович, это происходит потому, что они путают свою волю с Божьей.
Естественно, у него не было стопроцентной уверенности, что получится «подобно вихрю». Никита Иванович увидел собственное отражение в темном зеркале: отвисшее брюхо, худые, птичьи какие-то ноги; лысый, но с клочьями седых волос над ушами, с седыми же редкими усами и мясистым, одновременно рыхлым и как бы (апоплексически) пропеченным изнутри лицом. В висящем мешком (саваном?) полосатом махровом халате он отнюдь не походил на героя, бросающего вызов судьбе. А если и походил, то на героя, изначально обреченного на поражение, на опереточного, водевильного героя-идиота.
Или на сумасшедшего.
Никита Иванович с грустью констатировал, что, скорее всего, на сумасшедшего. Стоило столько лет бесшумно сидеть в формалине, чтобы вот так нелепо, никчемно (внезапно подумалось: как жил) погибнуть. Выходило, что предполагаемая смерть как раз и есть логическое завершение нелепой, никчемной жизни. Бог определенно явил ему свою милость, дав время не только это осознать, но (по возможности) и некоторым образом этому противостоять. Не сказать чтобы данное умозаключение обрадовало Никиту Ивановича. Он подумал, что Бога гневят самые неожиданные вещи, включая такие, казалось бы, от Бога далекие, как ничтожная (растительная) жизнь отдельно взятого (Никиты Ивановича) человека.
Но чем дольше смотрел он на свое отражение, тем больше достоинств в себе открывал. Тусклое, запыленное зеркало в прихожей уподобилось тиглю, в котором прямо на глазах отливалась новая сущность Никиты Ивановича. Так однажды свинец в тигле средневекового алхимика (это было документально подтверждено тремя свидетелями бургомистром, настоятелем местного монастыря и палачом) однажды, а именно в ночь с тридцать первого июля на первое августа 1574 года, преобразился в золото. Чтобы впоследствии (как алхимик ни старался) не преображаться уже никогда. Никита Иванович увидел, как распрямились и развернулись его плечи, апоплексическая алкогольная пористость на лице (как свинец в золото в ту давнюю ночь) превратилась в благородный бронзовый загар, как если бы он только что вернулся из Аргоса? Брюхо само собой мускулисто подтянулось, и будто бы даже бицепсы и трицепсы обозначились под халатом. Вот только лысина, с сожалением отметил Никита Иванович, осталась непобедимой, не покрылась золотом волос. Зато светло-зеленые его а в последние годы бесцветно-водянистые глаза вдруг сверкнули (зеркало отразило) в сумеречном коридоре, как если бы Никита Иванович превратился в волка или шакала. А может, хитрого лиса, потому что не столько крови мнимого бомжа жаждал Никита Иванович, сколько ответа(ов) на вопрос(ы).
Тяжелая металлическая пневматическая дверь подалась с трудом, будто Никита Иванович, сдвигая невообразимую толщу формалина, входил, подобно Одиссею, в мир теней, или, напротив, подобно опять же Одиссею, возвращался из мира теней (мертвых) в мир света (живых). Единственно, непонятно, было: зачем (в отличие от Одиссея) Никита Иванович это делает?
В следующее мгновение он уже (летающим ужом, не иначе) вылетел на полусогнутых на лестничную площадку и, не увидев бомжа Никита Иванович сам не мог понять: откуда такая боевая прыть? покатился по не сильно чистому плиточному полу, поочередно наводя «люгер» на места, где мог (и не мог, зачем, к примеру, Никита Иванович навел «люгер» на стоящий на подоконнике дивно разросшийся фикус?) затаиться бомж.
Но, как выяснилось, правильно сделал, что навел, потому что именно в этот момент светящиеся его глаза зафиксировали отделившееся от листа фикуса нечто, точнее, даже не нечто, а некое колебание воздуха в макушке фикуса. Не раздумывая, Никита Иванович дважды выстрелил в это отделившееся нечто, зафиксировав помимо глухих пистолетных хлопков неуместный звук порвавшейся металлической струны. Что-то, зазвенев, упало на плиточный пол у самого его лица.
Некоторое время Никита Иванович еще тыкал «люгером» в разные стороны, но уже было ясно, что бомжа и след простыл. В отличие от с трудом рассмотренной на полу деформированной металлической стрелки, на остреньком носике которой, как застывшая слеза, висела пластиковая капелька яда.
Никита Иванович знал (слышал по ТВ) об этом новомодном оружии киллеров крохотной отравленной самонаводящейся стрелке с микрокомпьютером. Достаточно было «ознакомить» микрокомпьютер с фотографией человека, разместить «пусковую установку» там, где несчастный человек мог появиться, и дело в шляпе. Когда-то такие самонаводящиеся ракеты использовали в горах против самолетов сражающиеся за независимость партизаны, Сегодня крохотные самонаводящиеся стрелки использовали киллеры, сражавшиеся неизвестно за чью (от жизни?) независимость. Никита Иванович читал (если только это не была изощренная реклама), что последние (самые дорогие) модификации отравленных стрелок без следа растворяются в теле жертвы в течение нескольких мгновений. На него, похоже, дорогую стрелку пожалели. А может, не пожалели. Просто стрелки растворялись в теплых (остывающих) телах, а не на холодных каменных полах.
Никита Иванович принес из квартиры пинцет, поднял стрелку, уложил ее в металлическую коробочку из-под сигар. Он проделал это без малейшей опаски, потому что знал: Бог спас его, плохого, точнее, никакого стрелка. И спас, по всей видимости, не для того, чтобы тут же и уничтожить.
Спустившись на лифте вниз к почтовому ящику, он обнаружил в нем не только ожидаемые «Lidove noviny», но и неожиданный глянцевый конверт. Вскрыв его, Никита Иванович с изумлением узнал, что на его имя в местное почтовое отделение поступила «отложенная» бандероль, то есть бандероль, которую могли отправить когда угодно. Получить же ее, согласно воле неведомого отправителя, Никита Иванович был должен именно сегодня ровно в полдень, то есть в двенадцать ноль-ноль по среднеевропейскому времени.
Или (опять-таки согласно воле неведомого отправителя) никогда.
О чем и имело честь уведомить рапа Rusakova местное почтовое отделение.
Бандероль
«В каждом деле опасном, неразрешимом, смертельном, учил когда-то Никиту Ивановича (тогда, впрочем, никто не звал его по отчеству) старший брат Савва, есть нечто, сообщающее силу этому самому делу. Это можно сравнить с сердцем в живом организме, хотя на самом деле это, конечно же, не сердце. До тех пор, пока ты не определишь, где, как и зачем оно бьется, ты не сладишь ни с одним делом».
«То есть дело сладит со мной?» помнится, полюбопытствовал Никита.
«Растворит тебя в себе, ответил брат, умножит на себя, превратив в ноль».
«Неужели, удивился Никита, из ноля возврата нет?»
«Есть, неожиданно внимательно посмотрел на него брат, но это такой возврат, что человек ему не рад».
«Почему?» спросил Никита, по молодости лет уверенный, что ему не грозит ни превращение в ноль, ни тем более безрадостное (если верить брату) возвращение из ноля.
«Видишь ли, ответил Савва, если уподобить человека числу, то до умножения на ноль это одно число, а по возвращении»
«Другое?» предположил Никита.
«Да нет, рассмеялся брат, вообще не число, скорее функция».
Никита Иванович не знал, зачем вспомнил дурацкий разговор со старшим братом, исчезнувшим много лет назад. Хотя в прежней своей формалиновой жизни он много читал, и из прочитанного ему было известно, что все самопроизвольное (в особенности же мучающие стариков и сумасшедших немотивированные воспоминания) является следствием неких глубинных психических нарушений, говоря по-простому, деградацией сознания.
Никита Иванович не сильно по этому поводу горевал. Господь принимал к себе людей, независимо от текущего состояния их сознания. Вероятно, там, где Господь их принимал (сортировал), существовали средства (специальные растворы), мгновенно прочищающие засорившиеся сознания на манер канализационных труб. К тому же собственная жизнь давно представлялась Никите Ивановичу грубым и одновременно ветхим, изношенным до дыр серым материалом, прошедшим, так сказать, точку возврата. То есть с некоторых пор из него невозможно было не только сшить добротную вещь, но и просто перелицевать.
Хотя, к примеру, старший брат Савва полагал, что одному человеку по силам изменить мир за час, другому не изменить и за сто жизней. Все дело в том, что это за час, что за человек. Стало быть, и в случае Никиты Ивановича (теоретически) все было возможно. Если бы подвернулся чудо-портной, взявшийся сшить нечто из ничего.
Свинтив глушитель и зачем-то понюхав ствол «люгера», Никита Иванович подумал, что из его жизни, к примеру, еще не поздно сшить страшную хламиду для чучела. После сильно сократившего население Европы «ржаного гепатита», многих других эпидемий с невыясненной этимологией химические средства защиты растений более не применялись. Сейчас поля, виноградники, сады оберегались от птиц в основном с помощью чучел и частенько бомжей, которые, в отличие от чучел, могли (с трудом) передвигаться.
И еще Никита Иванович подумал, что определить, где сердце обеспокоившего его сегодня дела, все равно что определить точку истечения Божьей благодати.
В мире, как известно, насчитывалось всего семь таких точек.
Они все время меняли свое местоположение, ускользая из лазерных спутниковых и наземных электронных ловушек, расставляемых досужими охотниками. В диаметре эти точки были не более метра, какие они были в высоту можно было только догадываться. Во всяком случае, человек вмещался в них полностью. Может статься, они спускались с неба на манер вертикальных туннелей. Случайно (и, как правило, совершенно для себя неожиданно) угодивший в точку человек преображался. Если, допустим, у него была сухая полиомиелитная нога она становилась совершенно нормальной. Если страдал от гнойной язвы язва мгновенно рубцевалась. Случалось, убийца бросал пистолет (нож, петлю, топор и т. д.) и отправлялся в ближайший храм замаливать грехи. А был случай, когда человек вообще ничего не заметил, только вот купюры в его бумажнике сделались совершенно новыми, и максимально увеличили свое достоинство.
Дело было в Трансильвании.
Тамошний князь вознамерился казнить несчастного счастливца за фальшивомонетничество, однако выяснилось, что купюры подлинные. Тогда князь обвинил угодившего под благодать в воровстве, но добросовестный судебный пристав установил, что все деньги в местном отделении на месте. Таким образом, можно было сделать вывод, что Божья благодать проистекала не только в пространстве, но и во (ведь суд длился не один день) времени.
Никита Иванович пришел к единственно правильному выводу, что мифическое сердце загадочного дела бьется в прошлом. Наверное, оно билось все годы, пока он сидел в формалине, но пунктирно, как у человека, пребывающего в коме, а теперь вот застучало во всю прыть, так как больной вышел из комы. Нельзя сказать, чтобы Никиту Ивановича сильно обрадовало выздоровление неведомого (ведомого) больного.
Он посмотрел на часы.
До назначенного для получения бандероли часа оставалось пятьдесят пять минут.
Ходу до почты было от силы минут семь, но Никита Иванович сомневался, что ему вот так запросто удастся заявиться на почту и получить «отложенную» во времени и пространстве бандероль с чем?
Он понятия не имел.
Почему-то вдруг подумалось о деньгах, но это было маловероятно. У Никиты Ивановича не было в этом мире должников, как, впрочем, и сам он никому не был должен. Получить бандероль означало проникнуть в тайну бьющегося сердца. В тайну куда его одновременно звали и определенно не хотели пускать.
Никита Иванович вдруг вспомнил слова брата, сказанные давным-давно по какому-то совершенно ничтожному житейскому поводу: «Самые эффективные и надежные решения из подручного материала». Сейчас, впрочем, подручного материала было всего ничего: отравленная самонаводящаяся стрелка; бомж; «отложенная» во времени и пространстве бандероль.
Чтобы «слепить» эффективное и надежное решение, подручный материал следовало должным образом рассортировать, ибо фрагменты его имели обыкновение неконтролируемо соединяться. Неконтролируемое же соединение несоединимого, как известно, порождает хаос, внутри которого любое решение изначально утрачивает надежность и эффективность.
По мнению брата, так называемое мироздание «лепилось», в сущности, из ничего (подручного материала) и воли, обретающей в определенные моменты волшебные свойства философского камня, посредством которого свинец превращается в золото. Так и воля реорганизовывала мироздание, позволяла решать поставленные задачи, добиваться намеченных целей. «В основе мироздания, помнится, говаривал старший брат Никиты Ивановича Савва, лежит простая, но, как правило, совершенно невозможная мысль».
Никита Иванович подумал, что в его сегодняшнем случае это мысль, что бомж есть бомж, а не киллер, как он был уверен до сих пор. Бомж просто завтракал на лестнице и не имел ни малейшего отношения к самонаводящейся стрелке с ядом, установленной в листьях фикуса, по всей видимости, ночью. Воистину это была простая, но совершенно невозможная мысль. Единственно, непонятно было, зачем неведомые люди городили смертельный (в ветвях фикуса) огород, когда могли всего лишь забрать из почтового ящика уведомление. По всей видимости, они хотели решить вопрос кардинально, ликвидировав не следствие (бандероль), но причину (адресата).