«Какими-какими жерновами?» перебил Савву Никита, не в силах отделаться от мгновенного, но навязчивого образа взаимодействующих мужских и женских половых органов. Почему-то явилась мысль, что именно они и есть жернова мироздания. Образ стремительно (и концептуально) разрастался. Зорким, как у орла (точнее, у «погруженного» в эту тему подростка), взглядом Никита разглядел и зерно внутри (между) жерновами. Должно быть, ему передалось безумие Саввы, потому что этим самым зерном оказался гомункулус крохотный светящийся человечек с невыразимо печальным взглядом то ли в реторте, то ли в презервативе. Никита вдруг подумал, что существует (параллельная?) цивилизация гомункулусов и что синтезируются они (кем?) из ликвидированных посредством контрацептивов, а также абортированных младенцев в полном соответствием с законом о сохранении энергии, ибо, как известно, энергия, тем более энергия пусть и несостоявшегося, но по образу и подобию Божьему человека не может бесследно исчезнуть, а может только куда-то перетечь, чтобы сохраниться.
Самое удивительное, что дикая и непотребная эта теория, в принципе, не сильно противоречила логике.
«Жерновами? удивленно посмотрел на него Савва. Какими жерновами? Как какими? Кантовскими! Звездное небо над головой и моральный закон во мне. Но это в обществе, к которому применима категория «нормальное», А что у нас? Нет промышленности, нет сельского хозяйства, нет искусства, нет литературы, нет кино, нет науки, но еще остались люди, которые когда-то всем этим занимались. Сейчас они не занимаются ничем, дотлевают, стараясь не подохнуть с голода. Первый признак отсроченной социальной смерти исчезновение среды обитания, где человек мог себя когда-то реализовать, где он беззаботно жировал, подобно рыбе в прибрежных камышах».
«Куда же она исчезает, эта среда?» прервал брата Никита, не в силах отделаться от мыслей о законе сохранения энергии.
«А превращается в деньги, которыми владеют другие дяди, неожиданно просто ответил Савва. Был, допустим, НИИ, проектировал ну, скажем, нагреватели. НИИ нет, никто не работает, нагреватели не проектируются, но куда-то же все это делось, во что-то же превратилось? А превратилось это в деньги, которые положил себе в карман некий дядя. Он думает, что всех облапошил, и не знает, что они не принесут ему счастья, потому что в этих деньгах отобранная жизнь и, следовательно, приближенная смерть, которые вопиют, да? посмотрел на Никиту Савва. Вопиют, взыскуют и алчут справедливости. Так что второй признак отстроченной смерти космическое одиночество, которое настигает как тех, у кого отняли жизнь, так и тех, кто отнял, конвертировав ее в деньги. Исчезновение и одиночество имя новым жерновам. Вот почему, торжественно поднял вверх палец Савва, окончательно уверив Никиту в собственном безумии, душу народа-смертника все новым и возрастающим изумлением наполняют не кантовские звездное небо и моральный закон, но выпучил глаза и окончательно стал похож уже на классического, по какому плачет смирительная рубашка, безумца. Разве только без пены на губах, водка и телевизор. Водка заменяет среду обитания, люди растворяются в водке, как раньше в общественном строе, в трудовом коллективе, в семье, в парторганизации. Телевизор избавляет от одиночества, насыщая душу разрушающей картину мира, тупящей бессмысленной информацией. Вот и получается, развел руками Савва, что Россию волнует не столько вопрос, как наладить жизнь, а что будет после этой самой жизни. Иначе бы население не сокращалось каждый год на миллион человек. Естественно, все намного сложнее, но, думаю, суть я тебе объяснил. Национальная идея России все и ничто одновременно. Национальная идея России гипотетический мир за чертой, про который говорят лучший из миров, но не знают наверняка, есть он или нет, а если есть, то и впрямь лучший ли?»
У Никиты возникло ощущение, что все, о чем они говорят, не имеет ни малейшего отношения к жизни за вакуумно-звуконепроницаемыми окнами особняка, где люди ходят на работу, сражаются с безденежьем, читают книги, занимаются (не всегда криминальным) бизнесом, бомжуют, пьянствуют, развратничают, молятся в храмах одним словом, делают самые разные вещи, определенно не стремясь при этом к смерти, равно как и не желая возвращения социализма, при котором якобы их существование было исполнено высокого геополитического, цивилизационного и прочего смысла. Не сильно как-то рвались людишки под тяжелую руку нового товарища Сталина, который, как известно, принял Россию с сохой, а сдал с атомной бомбой. Сейчас Россия, как огромная отпущенная (или опущенная) резинка вновь стремилась к сохе, и плевать ей было на атомную бомбу. И еще у Никиты возникло ощущение, что, сведя все к водке и телевизору, брат издевается над ним.
О чем он и поведал Савве.
«Меньше всего, рассмеялся Савва, меня волнует проблема правдоподобия, равно как и насыщения той или иной гипотезы трагедийным или комедийным содержанием. Более того, понизил голос, чем менее гипотеза правдоподобна и, следовательно, менее понятна, в смысле, абсурдна и невероятна, тем больше у нее шансов превратиться в России в руководство к действию. Чем, собственно, моя программа хуже программы построения коммунизма, когда должны были отмереть за ненадобностью национальные различия, деньги и государство, или программы либерального реформирования России, когда, напротив, стало отмирать все, за исключением именно национальных различий, денег и государства, превратившегося в главного вора, в крыловского кота, который жрет то, что должен стеречь? Так почему определяющими субъектами развития общества не могут быть такие категории, как жизнь и смерть? Так почему путь от жизни к смерти не может пролегать через водку и телевизор? Кто может четко и ясно объяснить человеку, что его ожидает после смерти? Только Бог! Следовательно, русский народ избранный с точки зрения приближения к Богу народ. Пьет водочку, как святую воду, смотрит в телевизор и думает, что видит там Бога. Ведь если вдуматься, продолжил Савва, вся жизнь человека роман со смертью, имеющий стопроцентные шансы на взаимность, так сказать, гарантированный, а может, гарантийный роман. Видишь ли, смерть серьезная и очень искренняя девушка, любые, даже самые мимолетные знаки внимания к себе она истолковывает однозначно. Ее принцип: верность до гроба. Иной раз, понизил голос Савва, если кто-то ей сильно глянется, она сама идет на контакт. Человек, находясь в расцвете душевных и физических сил, решительно не помышляя о смерти, иной раз чувствует с ее стороны, так сказать, неожиданную взаимность и продолжил совсем уже шепотом, странным образом отзывается на нее, безумствует, как мальчишка, чтобы, значит, по полной насладиться романом, пока молод и крепок, а не когда превратится в едва таскающего ноги маразматика»
«Сам ищет смерти? уточнил Никита. Но ведь это вопреки всему».
«Не знаю, чего именно он ищет, развел руками Савва. Наверное, любви, но не женщины, не власти, даже не нации и не человечества, а синтезирующей все это, включая бесконечную любовь к самому себе, любви Той любви, которой любит человека Бог. Но насладиться этой любовью человек может только после смерти, вот в чем дело!»
«С религиозной точки зрения самоубийство грех», быстро возразил Никита.
«Смертный грех, подчеркнул Савва. Речь идет одновременно о полноте бытия и полной тщете этого самого бытия, вселенской любви к самому себе и осознании конечности себя в этом мире. То есть истина как бы постигается в двух не просто взаимоисключающих, но взаимоуничтожающих измерениях. Поэтому речь идет не о жизни и смерти, а о смертельном приближении к сути тайне жизни. Вот почему, добавил служеб- но и деловито, как если бы давал объяснения официальному лицу по некоему малозначимому поводу, человек не может не ощущать этой взаимности, причем даже не обязательно по отношению к себе лично, но и к другим людям».
«Которые неожиданным образом возвышаются над ним», закончил мысль Никита.
«Увы, сказал Савва, смерть в разных дозах присутствует во всем, что над обыденной жизнью среднего (ничтожного) человека, в любом, как со знаком плюс, так и минус, величии».
Никите показалось, что он ощущает это присутствие, эту завораживающую взаимность, причем рядом не с собой, а с Саввой. Как будто в холодном разреженном воздухе стоял надменно Савва, не замечая ни холода, ни того, что трудно дышать. Как если бы уже стал богом, если, конечно, не был им раньше. Только вот каким, чего именно богом это было не вполне понятно.
Впрочем, Никита давно смирился с тем, что в таком деле, как повседневная жизнь, понимание, в принципе, являлось отсутствующей категорией, точнее, категорией «по умолчанию». В этом поглощающем жизнь, как субъекты Российской Федерации суверенитет, «умолчании», будто в черном омуте, тонуло как понимание, так и непонимание.
«Как ни крути, тихо произнес Савва, а получается, что смерть есть дух, то есть то, что подвигает к величию, и она же есть полнейшее отсутствие духа, то есть то, что подвигает к ничтожеству, что в данный момент наблюдается у русского народа. То есть у нее, как и у всего сущего и не сущего, два взаимо- уничтожающих измерения. Вообще-то, продолжил Савва, Россия слишком не скажу чтобы мала, но пустынна и безответна, чтобы тратить на нее мои уменьшающиеся с каждым часом силы, но замолчал, собираясь с мыслями, которые, видимо, как недисциплинированные солдаты, самовольно оставили место сбора, едва ли существует в мире более благоприятный материал для опыта по превращению не сущего в сущее, орла в решку, ничего во все, воли к смерти в волю к жизни и так далее».