Ежедневный кризис
Я лежала на боку и без какого-либо интереса пролистывала ленту развлекательного сайта. В глазах светилась неоновая табличка: «Ну когда же уже», очень редко сменяемая сиянием искренней вовлеченности в читаемый материал. Я знала, что меня ждет много дел, которые делать не хотелось достаточно сильно, чтобы терпеть угрызения совести от прокрастинации. С каждой минутой они становились все сильней, но я упорно продолжала свое занятие, полное иступленной бессмысленности. Недаром мама всегда говорила, что я очень упрямая, но вместо того, чтобы направить свое упрямство в конструктивное русло, я направляла его в поддержание не просто ненужной деятельности, но деятельности неприятной в своем ворошении моей совести. Объем предстоящих задач пугал своими размерами, и я предпочитала быть задавленной тяжестью мук совести, чем им.
Однако я знала, что если такие мысли появились в моей голове, то я не смогу долго ничего не делать и скорее рано, чем поздно встану и, плюясь ядом злости и раздражения, примусь за свои дела. Конечно, у меня была сильная отговорка для того, чтобы продолжать ничего не делать, и звучала она как: «Я же болею». Однако сознание услужливо подкидывало мне воспоминания о прошлой неделе, проведенной под предводительством плохо сбиваемого жара, и внутренний голос, противно ухмыляясь, рассказывал мне о том, насколько лучше я себя чувствую и насколько беспочвенны мои отговорки теперь.
Обуреваемая потоком самоуничижительных мыслей я наконец встала, умылась и принялась за выполнение своих задач. Первой из них стояло приготовление какой-нибудь пищи, которой в моем холодильнике после больницы, конечно же, не осталось. Исполнительные курьеры еще утром привезли мне продукты, которые после полутора часов магической ритуалистики на кухне превратятся в овощное рагу, однако им пришлось ждать момента, когда я до них снизойду, в разы дольше, чем томиться на толстостенной сковородке. «Как всегда», услужливо поддакнул внутренний критик, от ударов которого я привычно отгородилась прочным щитом: «Лучше поздно, чем никогда, а «никогда» уже не случилось».
Потом мне предстояло разобрать посылки с почты, законспектировать одну лекцию и прослушать другую, и нежелание чтото делать счищалось вместе со шкурками репчатого лука и отправлялось в мусорное ведро, чтобы гнить там в окружении других ненужных мне обрезков. Фраза «как всегда» приобрела подбадривающий оттенок и перестала висеть на хребте тяжелым ярмом неоправданной критики. Маленький ежедневный кризис был пройдет, и можно было спокойно делать свои дела, не отвлекаясь на попытки саму себя раздавить и поиски поводов для этого.
Ветренная погода
Гонимые шквальным ветром, мелкие крупицы снежинок с бритвенно-острыми гранями безжалостно и непрерывно секли обгоревшую на солнце предыдущего дня кожу лица. Огонь, сжигающий кожу лица, поминутно затухал под ледяными и влажными порывами воздуха. Я стояла на перегибе горнолыжной трассы, согнувшись под прямым углом и пытаясь отдышаться. Приходилось часто останавливаться, чтобы перевести дыхание, которое сбивалось на такой высоте с легкостью облетающего от легчайшего дуновения воздуха белого одуванчика в конце лета. Здесь, на острие клыка горы, вонзившегося в белое желе облаков, солнце висело над головой тусклым свечным огарком. Такой праздничный торт не вызывал радости веселого праздника, но обязывал съесть его, чтобы не расстраивать божественного кондитера. Поэтому я глубоко вздохнула, предвкушая сложность предстоящего спуска, собрала волю в большой за счет лыжной перчатки черный кулак и наконец развернула лыжи вдоль склона.
Хорошо подготовленные к новому сезону, те легко заскользили по тяжелому влажному снегу. На мысках ботинок через несколько поворотов образовывались маленькие сугробы, которые я методично счищала на каждой остановке. Поворот вдох распрямить колени выдох поворот и согнуть колени опять. За более чем двадцатилетний стаж катания мы с лыжами вступили в очень эффективный симбиоз, когда я своим мастерством дарила им качественное исполнение их предназначения, а они в ответ грели душу радостью скорости и лелеяли самооценку моими уровнем и техникой. И никакая погода не могла омрачить нашу совместную радость.
Окружающих гор за пеленой вьюги видно не было, но я знала, что они по-прежнему там, за молочно-белой снежной стеной. Хотелось показать им уровень своего катания или смелость, необходимую для выхода на гору в такую погоду, или похвастаться счастьем момента. Но кусающим облака за брюхо каменным резцам было все равно. Можно поставить сколько угодно пломб кофеен и ресторанов, врезать сколько угодно штифтов опор подъемников, стянуть челюсть сотнями противолавинных скоб и брекетов горные гряды не изменят своего равнодушного оскала и продолжат вздыхать смертоносными оползнями о своих вечных печалях. Понять их и посочувствовать сердце человека не способно в силу скоротечности его жизни и бытовой приземленности устремлений. Оно способно только испытывать почтение с приправой трепета и соусом восхищения, поданных на блюде уважения.
С этими мыслями и переживаниями я доехала до следующего перегиба вниз по трассе, чтобы прилечь на нем передохнуть. Мимо проползали другие лыжники, которые, как и я, хотели бы развить скорость повыше и даже выехать на пухляк за пределами означенных красными палочками спусков, но при адекватной работе инстинкта самосохранения делать этого при таких условиях ни в коем случае нельзя. Шквальный ветер, плохая видимость и снежная крошка не прощают того, что прощает солнце, ясное небо над головой и спокойный воздух. Увы, это понимают не все, но среди них попадается на удивление много удачливых людей, которые проскакивают мимо жнецов с косами за каждым рискованным поворотом. Горные трассы в такую погоду превращаются в нетронутые месторождения фортуны, которую коварные лепреконы крадут нечасто. Наверное, в их кожаных мешочках она превращается в такую же землю, как и их золото в наших банковских ячейках. Что ж, справедливо. И полезно для сельского хозяйства. Но это уже совсем другая история.
Вирус
Свою невидимость Вирус компенсирует своим размером. Я лежала на кровати одна, но всем телом ощущала присутствие рядом незримого, но, если своим ощущениям доверять, болезненно огромного нового друга, с которым я не расстанусь в ближайшие две недели. Он настолько гигантский, что заполняет каждый свободный от мебели уголок пространства в моей квартире. Не совсем то соседство, которое может кому бы то ни было понравиться, особенно если человек высоко ценит личное пространство. А соседство с Вирусом предполагает, что каждая клеточка тела будет вопить о пощаде при каждом столкновении с новым постояльцем, а он, о чем забыть никак не получится, заполняет собой все место. Неважно, чем себя занять: можно лежать под тяжелым флисовым пледом, и тогда новый друг обнимет тебя со всех сторон сразу с такой силой, что кости будут ломаться в температурном ознобе; можно заваривать чай с лимоном и имбирем, тогда скрюченные холодные пальцы прежде, чем неловкой клешней вцепиться в кружку, вынуждены будут продраться через толщу вездесущего Вируса и не важно, что внешне он точно идентичен воздуху, которым дышать тоже становится больно, ведь Вирус не дремлет ни минуты и неутомимо скручивает бронхи в морские узлы, в просветы плетения которых пытаются сбежать воспаляющиеся легкие. Мой новый сосед во многом похож на меня, он многому у меня учится например, как держать чашку и как заливать в нее кипяток высокой температуры, одно только делает такое преподавание новых навыков невыносимым факт того, что Вирус в качестве кружки использует мое тело.
Приходится цепляться за свой керамический стакан, как за спасательный круг, придающий опору для нового рывка к полке с лекарствами, чтобы найти там аспирин и, испачкав им еще одну емкость, растворить спасительную таблетку в воде. Когда шипучка растечется радушно встреченными после тяжелого ожидания пузырьками облегчения по жилам, важно не принимать обиду Вируса всерьез и не отправиться кланяться его керамическому изваянию за стенкой, которое люди называют унитаз. Вирус очень обидчив и, относясь к тебе как к любимой и единственной своей игрушке, движениями собственника-карманника будет пытаться вытянуть прочь из тела других моих друзей горячую еду, необходимую каждой клеточке моего организма для борьбы с Вирусом, или разноцветное конфетти медикаментов, призванных подарить мне радость выздоровления. Что поделать, Вирус приходит с улицы тощим голодным гражданином без определенного места жительства в дома тех, кто не соблюдает правила предосторожности, и быстро расцветает там, мучая своего нового хозяина. Только друг он плохой. Но, помимо аспирина, облегчение приносит сознание того, что это соседство временное, если не забывать помогать себе дарами фармакологии.
Визит к травматологу-ортопеду
Стопа густо измазана чернилами синяка, особенно в ближайшей к пальцам области. Сами их отростки раздулись важностью отека до состояния пузатеньких кочерыжек, будто слепленных из пластилина. Такие послужили бы отличными ингредиентами для ведьмовского варева. Сама стопа тоже написана широкими мазками пастозности, как если бы садист обратился к психотерапевту и теперь пробует сублимировать свою агрессию через рисование.
Внутри этой живописной пластилиновой конструкции сидит стеснительная вторая плюсневая косточка, прячущаяся половиной своего худенького тельца за не менее тощим тельцем подружки третьей плюсневой. Травматологи-ортопеды называют такое поведение «подвывихом», но что б они понимали в тонкой душевной организации хрупких вторых косточек. Не сломалась уже чудо!
Зато два перелома нашли себе место на флангах стопы один слева, другой справа. Ортопеды уже готовы опять затянуть свою занудную шарманку, от звуков которой в комнате становится душно, и гундосить с умным видом названия сломанных костей, перечислять, чуть ли не загибая пальчики, отличия таких переломов от названной, по их мнению, смешно «мясно-костной кашей» раздробленности, а также сыпать названиями связок и сухожилий чуть ли не на латинице и не нараспев, как средневековые монахи. Вот называть осколки кости соответственно левым кавалерийским отрядом и правым кавалерийским отрядом и при спазмах запланировать представлять, как они, в белых мундирах и верхом на белых конях, во весь опор скачут в атаку на разбросанные в случайном порядке нервные окончания и вонзают в них свои сверкающие болью шашки с белыми гардами вот это смешно. А не эта кучка терминов.
Хотя, сидя в кабинете травматолога и устремив невидящий расфокусированный взор в экран его монитора на снимки своей стопы, мне все же приходится вынырнуть из фантазий о мире, населенном враждующими с нервами костями и мало чем отличающимся от нашего, если уж честно. Ортопед держит ручку на пункте «два» из списка рекомендаций и что-то вдохновенно нудит. Первый пункт я умудрилась прослушать, что, в общем-то, для меня типично. Я перевожу на него обалдевший взор, виновато улыбаюсь и, извинившись за перебивание, прошу повторить пункт «один» еще раз. И заодно то, что было до него. Врач с нескрываемым подозрением косится на меня и задает неожиданный вопрос:
Вам не больно разве?
Вообще-то, нет. Потому что я сижу, и травмированная нога находится в состоянии покоя, а уровень ее вывихнутости и поломанности не настолько высок, чтобы она болела во время отдыха. И я сообщила эскулапу об этом в начале приема, потому что имею раздражающую многих из его братии привычку вываливать всю имеющуюся информацию сразу и целиком. А им потом выкапывайся из нее лопатами уточняющих вопросов или просьб напомнить забытое.
Было бы больно, я бы вряд ли смогла замечтаться и все прослушать, как на уроке в школе. Повторите, пожалуйста, материал, учитель, раз уж мы не на уроке и эта просьба уместна, отвечаю я вместо резковатого: «Вообще-то, нет, я же уже говорила вообще-то, вы что, меня не», которое при желании можно разжечь в яркую, запоминающуюся истерику невротичной пациентки. И еще я улыбаюсь самой обворожительной улыбкой, на какую способны мышцы моего лица. Я, конечно, не имею права отказаться от диагноза «невротичная пациентка», но ортопеду о нем знать совершенно необязательно. С его-то любовью с хрустом вправлять вывихнутые или сломанные кости он может попробовать полечить мою психику такими же методами. Что не вполне разумно.
Такой ответ заставил травматолога улыбнуться и даже усмехнуться (хочется сказать, что сделал он это себе в роскошные усы, но, увы, голова его была полностью безволосой со всех сторон), после чего моя отстраненность улетучилась и беседа заиграла новыми живыми красками. Надо было сразу пустить в ход магическое зелье очарования, зря я, что ли, отращивала отекшие пальцы?
Мы так душевно и весело обсудили рекомендации, прогнозы и меры предосторожности для избежания смещения осколков костей в стопе, что напоследок врач, которого резко перестало хотеться называть эскулапом, заговорщицки понизил голос и попросил минутку подождать, удалившись в соседний кабинет. Оттуда он вернулся, держа в руке костыль, и вручил мне его после настраивания нужной длины агрегата. Хотелось бы сказать, что вручал он его торжественно и с гордостью, словно государственную награду за отчаянные подвиги во славу отечества, но, увы, эта церемония больше походила на предложение руки, сердца, прочих органов и частей тела, всего честно нажитого и собаки с кошкой в придачу. Поэтому на прощание пришлось уменьшить количество магического зелья очарования в своей улыбке, иссушив ее до еле дрогнувших уголков губ, а устами произнести и вовсе до расстройства (ортопеда, конечно же) обычное: «Спасибо, до свидания». После чего поспешно, насколько это возможно с травмированной стопой, сбежать из кабинета, с некоторой долей ужаса думая о повторном визите через девять дней.
Бог со смартфоном
В иссиня-светлом небе, на иссосанно-плодотворной почве и под ней, в светлых могилах подземных царств есть очень много разных богов. И есть среди них один дедушка, которому уже две тысячи лет с хвостиком. Я плохо знаю историю его детства и отрочества, да и зрелости тоже, не знаю подробностей всех тех махинаций, которым были подвергнуты доверчивые умы людей в дотехнологическую эпоху. Так, только слышала кое-что тут, кое-что там. Но важно другое. В этого бога, вернее, как его паства предпочитает писать, в этого Бога, я верю. И причиной тому являются не какие-то волшебные чудеса вроде оживления мертвых (с этим нынче врачи безо всякой божественной помощи сами прекрасно справляются) или разверстывания под ногам щели геенны огненной, откуда щекочут пятки своими трезубцами черти. Верю я потому, что этот старик, как говорит его паства, создал нас по своему образу и подобию. И, милый дед, пожалуйста, хватит писать мою жизнь (ведь именно этим ты занимаешься, как считают твои люди, боюсь даже вообразить, каковы же размеры твоей библиотеки и архива, где хранятся все эти манускрипты) на планшете, ноутбуке или телефоне. Тебе сверху видны миллионы пожилых женщин и мужчин, которые не могут освоить элементарную технику вроде пароварки, что уж говорить про более сложные технологически гаджеты. Они твои образ и подобие. Так что, прошу, хватит писать мою жизнь на клавиатуре смартфона. У тебя, знаешь, устаревшие замены Т9 и просто дурацкие автокорректировки текста. Иначе я просто не могу объяснить, почему словосочетание «материнская любовь» превращается в «унитаз», «дочь» в «какашка», «я тебя люблю» в «я тебя люблю, но». Бросай ты эти свои высокотехнологичные игрушки, свети светом принятия и прощения, мне дай жить самой без образов и подобий, но с руководством и помощью других наших общих знакомых. Такая вот не то молитва, не то крик обиды: «Как ты могла украсть у меня детство и юность, просто взяв и отвернувшись», не то признание своей полной некомпетентности в религиоведческих вопросах. Но я так чувствую. Глаза уже выплаканы, а смех сейчас смеется.