Игры
Да, игры в детстве имели колоссальное значение в воспитании. Я имею в виду тот факт, что игры поглощали всё свободное время и избыток энергии, который требовал активного проявления. В настоящее время дело с играми обстоит значительно хуже и это безусловно является одной из причин хулиганства, бесцельного стояния в подъездах, раннего увлечения вином и т. д. В мое время хулиганство, а тем более пьянство, были исключительно редким явлением. Игры переходили из поколения в поколение, и младшие учились им не по рассказам, а видя воочию и перенимая их у старших. Каждому сезону соответствовали свои игры. Весной, как только начинал таять снег, и текли грязные с навозом ручьи, за зиму на дорогах этого добра скапливалось достаточно мы, вооружившись лопатами, нарезали плотный слежавшийся снег и кубами укладывали его в подковообразную плотину запруду шириной до четырех метров и высотой иногда до метра. Когда это «водохранилище» заполнялось, вскрывали среднюю часть, и по улице устремлялся бурный поток. Затем брешь заделывали и все повторялось. Иногда у кого-нибудь появлялась большая, размером с ладонь, верблюжья бабка-лодыжка, которая особенно ценилась у ребят. Набив карманы бабками, мы собирались у чьего-либо дома и начиналась азартная игра на несколько часов. Для азарта под одну из бабок клали монету, но играющие не знали под какую именно. Игра, конечно, сопровождалась криками, спорами, иногда даже драками. Мокрые, грязные бабки складывали в карманы и шли домой, едва волоча ноги, где выслушивали от матерей разносы по поводу рваных карманов и мокрых ног.
Когда немного подсохнет и тропинки утопчутся, вместо тяжелых валенок, так надоевших за зиму, надевали легкие ботинки и словно крылья вырастали. Неудержимо хотелось бегать, и мы носились по кварталу что есть духу, невозможно передать ликование, которое охватывало нас, словно мы вырвались из клетки, чудесное состояние! Потом бег стали сочетать с гоном обруча, лучшим из которых считалось тяжелое чугунное кольцо, применяемое для монтажа автопокрышек. Оно катилось солидно, устойчиво, а трение об него гонялки (проволочный крючок с ручкой) издавало звон на всю улицу. Наконец, везде подсыхало и начиналось увлечение запуском змеев, игры в лапту, чижик, клёк.
Когда стали постарше, ребята и девчата собирались по вечерам и играли в «Чью душу желаешь»: вставали в две шеренги друг против друга, крепко взявшись за руки. И вот один из играющих, разбежавшись, пытается грудью разорвать сомкнутые руки и, если ему это удается, забирает того, кого пожелает (обычно, конечно, девчонку) в свою шеренгу. Так происходит до тех пор, пока одна из шеренг не исчезнет. Особенно хорошо было в теплые летние вечера, когда взрослые, собравшись у дома, разговаривали или напевали, мы охотились за летучими мышами, расстелив на земле белую простынь, и ждали, когда мышь на нее сядет, но я не помню такого случая. Когда это надоедало, шли на угол улицы, где лежал громадный валун, непонятно когда и как здесь появившийся, расстилали на земле старый полушубок, ложились на него и начинали камнем или железкой высекать из валуна искры, которые рассекались в темноте веером красиво! Но и это надоедало, тогда начинали рассказывать истории.
Осенью мы занимались ловлей птиц: синиц (мы их называли зинцами), щеглов, снегирей, чижей, чечёток. Способы ловли были разные. Те, кто ловил на продажу, делали западню из сетки рядом с кустом, где кормились птички. Спрятавшись за кусты, ждали прилета птичек на приманку; когда их собиралось несколько штук, дергали заверевочку и сетка их накрывала. Я вместе с соседними ребятами ловил в западок; это клетка с хитрой дверкой, которая захлопывалась, как только залетевшая в западок птичка садилась на жердочку. Во дворе стоял длинный шест с перекладиной наверху и с закрепленным на ней роликом. Через ролик пропускалась веревка так, что оба конца свисали до земли. Западок веревкой поднимали наверх и шли домой, изредка поглядывая из окна. Через час-полтора какая-нибудь птица попадалась. Всю зиму в доме жило несколько птиц, которые как-то скрашивали длинные зимние вечера своим щебетанием. Птицами менялись, покупали новых. Я чистил клетку, менял воду, кормил, при этом иногда птичка вылетала из клетки и порхала по комнате, а ночью засыпала где-нибудь в углу, здесь ее и брали, голубушку.
Каких только клеток не было у любителей! Особенно красивы были большие клетки, напоминавшие дворец, спицы из тонкой блестящей проволоки. А весной птичек выпускали. Все собирались на крыльце и совершали этот торжественный обряд гуманности и доброты, который имел, на мой взгляд, немалое воспитательное значение.
Городской сад
Судя по литературе и рассказам, в каждом городе есть свой городской сад или парк (раньше нам это слово казалось каким-то чужим, иностранным), который все любят, особенно молодежь, а пожилым он дорог потому, что напоминает им о «голубой» юности, недаром во многих стихах и песнях фигурируют сады и парки. Наш сад был старым, тенистым, с вековым дубом при входе, с фонтаном и танцплощадкой. Вечер у нас начинался с того, что ребята в белых брюках, в белых рубашках «апаш», в белых парусиновых туфлях, обильно покрытых разведенным в воде зубным порошком, подтянутые и загорелые, собирались часов в семь вечера на одной из двух волейбольных площадок в уголке сада. И начиналась «рубка». Волейбол у нас любили, играли хорошо, желающих было много, поэтому играли «на высадку», азартно, но корректно, без грубости. Не помню ни одного случая, чтобы кто-нибудь пришел выпивши. Наигравшись, умывались под краном и шли на танцплощадку, где играл духовой оркестр, который я до сих пор очень люблю.
Все-таки в духовой музыке есть что-то торжественное, праздничное. И с ней, на мой взгляд, не может равняться современный эстрадный ансамбль, производящий много шума и блеска, но не доставляющий эстетического удовольствия. Недаром раньше в крупных городах Европы и России в городских садах по вечерам играли духовые оркестры, послушать которые приходили ценители этой музыки. Такая традиция сохранилась и в наше время, в частности, в Ленинграде в маленьком садике на Невском около Публичной библиотеки. Я с удовольствием слушал оркестр в течение нескольких вечеров, будучи в командировке в 1965 году.
Танцевали много, как правило, постоянных пар не было, приглашали на выбор. Никаких «белых» танцев, к сожалению, не было, танцевали танго, фокстрот, вальс. Ребята держались, как правило, группой, дурачились, разыгрывали друг друга, атмосфера была исключительно дружеская, уважительная. Иногда на площадке появлялись пьяные, были и драки. Заводилами были обычно заводские ребята, и милиция быстро приводила их в чувство. В перерывах между танцами гуляли по аллеям сада, причем по большому кольцу (не менее полукилометра) двигались навстречу друг другу два потока человека по четыре в ряд, а по обе стороны аллеи тянулись бесконечные скамейки, на которых сидели более солидные люди. У каждого из нас, конечно, была тайная заинтересованность в этих прогулках и эта «симпатия» находилась во встречном потоке. Когда происходила минутная встреча, начинался старый как мир разговор взглядами на протяжении десятка метров, после чего начинался следующий круг томительного ожидания.
Иногда, если вечер был особенно душным, шли после танцев на Волгу купаться. Город уже спал, огней не было и трудно было ориентироваться в воде, не ясно, где берег и куда плыть, невольно подступал страх, который отгоняли тем, что громко переговаривались или пели. В саду был летний кинотеатр, в котором механиком работал Костин дядя, и мы не пропускали ни одного приключенческого фильма или комедии с участием известных артистов того времени. Часто фильмы были двухсерийные и до того захватывающие, что несколько дней все ходили под впечатлением. Зимой в парке каток и аллеи заливали до раздевалки. Катались у нас многие, в том числе и на беговых коньках (конечно и я). Катались технично, этому способствовало и то, что с одной стороны катка стояли знакомые ребята и девчонки, и приходилось выкладываться, чтобы пустить пыль в глаза. Потом в раздевалке пили вкусный чай из громадного самовара, отдыхали, общались, как сейчас говорят.
Мотоцикл
Я всегда любил езду на мотоцикле, люблю до сих пор. В ней нет ничего общего с ездой на машине, где мало ощущаешь скорость. Езда на мотоцикле ближе к скачке на лошади, которую, кстати, я тоже очень любил. В обоих случаях ощущаешь, как тебе подвластна лошадь или мотоцикл. Ты как бы одно целое с ними стоит лишь повернуть ручку газа или хлестнуть лошадь, как в лицо ударит упругий ветер, вокруг все мелькает. Ты напряжен и внимателен, постоянно готов к неожиданности; в общем, это спорт. На втором курсе института я закончил мотокурсы и был на седьмом небе. Приехал в Вольск, папа где-то в клубе достал мне на время мотоцикл, и я поехал «гонять» за город. Но скоро мое наслаждение кончилось, мотор заглох, и провозившись с ним часа полтора, я понурив голову, покатил его через весь город на базу. Второй мой выезд состоялся уже в 1947 году на мотоцикле «Цундапп», привезенном из Германии соседом по квартире. Я усадил на заднее сиденье жену, и мы помчались по Ярославскому шоссе до Тарасовки. Жена требовала, чтобы я повернул обратно, но я гнал дальше. Учитывая мой мизерный опыт, это было, конечно, безрассудным лихачеством, за которое я себя долго упрекал, а жена ругала.
Оружие
Как и все мальчишки, мы одно время мечтали иметь оружие, оно придавало уверенность, возвышало в собственных глазах. Чего только не перебывало в наших руках самодельные и фирменные финки, кастеты, настоящие рапиры, кинжалы, штыки и даже настоящий, хоть и маленький, малокалиберный дамский пистолет «Монтекристо», который переходил из рук в руки. Особенно увлекались мы самострелами. Это кусок стальной трубки, расклепанный с одной стороны и маленькой дыркой сбоку. Трубка крепилась к деревянной рукоятке и получался пистолет. Насыпали порох, забивали пыж, рубленые гвозди, опять пыж, около бокового отверстия в специальную дырку втыкали спичку, головкой против отверстия в трубке. Стоило коробком чиркнуть спичку и раздавался выстрел. К счастью, мы ни разу не использовали оружие во вред кому-либо, но казусы бывали. Однажды один из нас решил опробовать самострел и залез для этого на конек крыши(?!). Выстрелил, крепление трубки не выдержало, и она залепила ему по лбу. С воплем он покатился вниз, но все обошлось благополучно.
За Волгой
Пожалуй, самые радостные воспоминания моего детства связаны с Заволжьем или, как говорят в Вольске, с «заволгой». Там я провел многие дни в разные времена года. Против Волги, ближе к левому берегу, в те времена был прекрасный остров, вытянутый километра на три. Сейчас, в связи со строительством плотин, его, говорят, затопило. Это было наше любимое место, где мы большой компанией, либо несколько человек, проводили целые дни. Пляж занимал большую часть острова, зелень была от берега далеко, поэтому мы были все время на солнцепеке, прячась, когда было невмоготу, под перевернутой лодкой или в воде. Первое время обгорали до такой степени, что кожа сходила клочьями, но потом загорали как негры, кожа становилась, словно дубленая. Играли в мяч, боролись, делали заплывы, болтали. Ели у кого что было: помидоры, огурцы, лук, картошку, хлеб, воблу. Изредка варили на костре пшенный суп. Рыбалкой наша ватага не увлекалась, хотя и ходили иногда порыбачить, но это отдельно, не связывая с пляжем. Чтобы добраться до зелени, приходилось через каждые десять-двенадцать шагов бросать на раскаленный песок рубашку и переводить дух, стоя на ней. Обратно было легче, так как вместо рубашки был веник прохладных и ароматных веток тальника. Иногда ночевали, спали в марлевых палатках. Вечера у костра, на берегу, с бесконечными рассказами незабываемы. Вода у берега прогревалась, и мы любили шлепать по ней, уходя на несколько километров и окатывая друг друга ласковой водой. Да, природу там не сравнить ни с югом, ни с Прибалтикой, если бы еще с питанием было получше!
Но главное место отдыха горожан располагалось выше города на пять километров. Туда несколько раз в день ходил буксир с баржей-паромом, на котором переплавлялись конные подводы, едущие за сеном, а позже автомашины, а на корме и по бокам на скамейках располагались люди. Против течения плыли около часа. Я любил ходить между подвод, всё рассматривая, слушая разговоры. Наблюдал, как рулевой орудует громадным рулем, смотрел в воду и на берега все было интересно. В воскресенье весь паром занимали люди, на пляж плыли целыми семьями, было весело, пели хором песни, я именно там впервые услышал многие прекрасные русские песни.
Но самое интересное для мальчишек было впереди, когда начиналась выгрузка подвод, которые при погрузке устанавливались так плотно, буквально впритирку, что выехать было трудно, телеги цеплялись, лошади рвались, мужики орали, лезли в драку, хлестали кнутами чужих лошадей, иногда доставалось и хозяину, ну а нам это зрелище нравилось больше кино. А при погрузке громадных возов с сеном царило крайнее напряжение, дорога перед паромом шла прямо по песку, тяжелые возы превратили ее в такое месиво, что лошади не могли преодолеть ее даже с разгона. Поэтому все возчики собирались вместе, окружали воз и с уханьем начинали толкать, а возчик хлестал лошадь и она, бедная, с безумными глазами напрягалась до предела, металась в оглоблях. И такая картина повторялась много раз, так как у парома всегда была очередь.
По обе стороны пристани на многие километры тянулись чудесные пляжи. А метров через двести начинались кусты, лес, озера и пиво. «Вольское» пиво славилось далеко вокруг, а в жару это было блаженство. В августе было полно свежей крупной ежевики, в сентябре груздей, которые у нас не переводились всю зиму, что это за прелесть! Осенью, после седьмого класса я принимал участие в уборке сена. Меня усаживали верхом на лошадь, я подъезжал к копне, ее заарканивали вожжой, конец которой привязывали к хомуту, и я трогался, волоча за собой копну к стогу. Работа для меня, как говорят, была «не пыльная», но это только на первый взгляд. Через два часа я взмолился: жара, слепни кусают, сенная пыль лезет повсюду. Вот тогда я понял, как заготавливать корм и как дорого дается молоко, хотя и дешево продается. На следующий год мы с Федосеевыми собирали сено у реки Иргиз, которая впадает в Волгу против Вольска. Семья у них, как я уже говорил, большая, работали дружно, с песнями, дело спорилось. Наступило время обеда, пошли купаться, а Павел решил искупать лошадь, красивого молодого мерина Карько. Вымыл его, поплыл вместе с ним и стал выбираться из воды; а берег крутой, песчаный. Лошадь, чтобы выпрыгнуть, встала на дыбы, но песок осел, и она опрокинулась на спину, вода попала в уши и лошадь утонула. Это было как гром среди ясного неба, все плакали, ведь Карько был, как член семьи, и на нем держалось все хозяйство. Горе было большое.
Охота
Для охоты в Вольске были все условия и леса, и поля, и озера; зайцы, лисы, волки, всевозможная птица. Одни из наших родственников, живших на окраине города, жаловались, что зимой от волков нет спасенья, заходят во дворы, ловят собак. А однажды волк зашел в сени в тот момент, когда туда вошла хозяйка из комнаты представляете ситуацию? Волк, к счастью, был не из храбрых и убежал. Охотников по сегодняшним представлениям было не много, даже в день открытия охоты уток всем хватало, хотя на открытие охоты ехали все, у кого были ружья.
После седьмого класса отец купил мне одноствольное ружье 28-го калибра и все необходимое для подготовки патронов. Дробь делали сами. Из листового свинца нарезали прутки, затем протягивали их через ряд отверстий волочильной доски, пока не получали свинцовую проволоку нужного диаметра, которую ножницами резали на кусочки. Затем высыпали эти кусочки на большую чугунную сковородку со стенками, а сверху клали тяжелый чугунный блин с ручкой сбоку, и начиналась изнурительная работа этот блин вращали до тех пор, пока кусочки свинца не превращались в круглую дробь. Действительно, охота пуще неволи! Теперь можно снаряжать патроны. Гильзу помещали в специальную трубку с рычагом (так называемый барклай), клали в гнездо гильзы пистон и вдавливали его рычажком барклая. Затем насыпали мерную дозу пороха, забивали пыж, засыпали дробь нужного размера, последний пыж и дело сделано. Этот процесс безусловно полезен, так как вырабатывает терпение, аккуратность и чувство ответственности, ведь иметь дело с порохом чревато большими неприятностями.