Эта коллекция отрывков охватывает языческих писателей, отцов церкви и богословов, тем самым придавая актуариям согласованную позицию по отношению к христианской литературе. Интересным примером этого является Cod. lat. 11412 (p. XIII) из Парижской национальной библиотеки, где представлена подобная коллекция отрывков с листа 108125. Во введении анонимный составитель отмечает (л. 108): «Quoniam ut iubet apostolus: omnia probate, quod bonum est tenete istius operis mei ac studii est multa philosophorum, doctorum ac scriptorum dicta colligere et ex plurimis diversos carpere flores.» Сначала идут языческие философы и классики: семь мудрецов Греции, затем Эзоп, Пифагор, Демокрит, Гиппократ, Сократ, Диоген, «Платон знаменитый» (л. 108), «Aristotle, summus philosophus» (л. 109), Апулей, Эпикур, Теофраст, Кратес, Плавт, Теренций, Катон, Цицерон, Саллюст, Варро, Вергилий, Гораций, Овидий, Валерий, Сенека, Персий, Ювенкус, Квинтилиан. За ними следуют диктовки отцов церкви и богословов: Афанасия, Григория Назианзского, Иеронима, Амвросия, Хризостома, Клавдиана, Пруденция, Августина, Кассиана, Проспера, Фульгенция, Боэция, Сидония, Григория Великого, Исидора, Гуго и Ричарда Сен-Викторского. Завершает сборник Бернард Клервоский131.
Эти высказывания, которые в то же время являются продолжением замечаний Э. Нордена и дополнением к рукописям, могли служить доказательством того, что церковь XII и XIII веков отнюдь не была враждебна к аукториям и даже не противилась изучению античности.
В своей истории средневековых университетов Денифле132 предоставил основанную на источниках информацию о реальной причине того, почему дальнейшее развитие и обучение схоластики шло рука об руку с упадком изучения классики в конце XII и в XIII веке. Причина этого кроется в господствующем положении парижского университета, где диалектика и Аристотель в целом заняли главенствующее положение в artes liberales, постепенно вытесняя и устраняя классику и придавая даже изучению грамматики диалектическую окраску и тенденцию. Таким образом, причина упадка гуманитарных наук кроется в парижском факультете искусств.
Школы, уделявшие особое внимание изучению классики, такие как Орлеанская и Эрфуртская, должны были погибнуть как жертвы этого научного направления. Денифль 133отмечает назначение auctorista наряду с theologus, decretista и logicus в Паленсийском университете (1220 г.) как последний след auctores в университетах. Хотя аукционисты постепенно исчезали из школы, в XIII веке еще оставались отдельные личности, чьи труды свидетельствовали об их глубоком знании классики. Summa de virtutibus* Вильгельма Перальдуса, Винсента из Бове134 и Роджера Бэкона вот лишь несколько примеров. Великих схоластов XIII века нельзя упрекнуть в том, что они не обращались к античной классике, поскольку подобные исследования лежали вне сферы их философско-теологической деятельности. В качестве украшения мы встречаем здесь и цитаты из классиков. Например, Бонавентура включает отрывки из Геллия, Лукана, Плиния, Птолемея, Саллюстия, Плутарха, Присциана, Лукреция, Теренция, Вергилия, Горация, Овидия, Персия и еще большее количество из Цицерона и Сенеки, что доказывает, что у этого выдающегося схоласта и мистика не было принципиальных оговорок относительно античной классики. Для связности мы вышли за временные рамки данного тома истории схоластического метода, поскольку изложение высокой схоластики не будет касаться гуманистических начинаний.
§3 Новые философские источники. Перевод и восприятие аристотелевских «Аналектов», «Топики» и «Эленхики»
Философская библиотека начала XII века состояла в основном из частей «Логики» Аристотеля, переведенных и аннотированных Боэцием (Категории и Перигерменей, к которым добавляется Исагога Порфирия, также переданная и объясненная Боэцием), в некоторых логических трактатах Боэция (De divisione и De differentiis topicis), в псевдоавгустинском труде «Categoriae decem» и в различных частях дидактико-энциклопедических сочинений Марциана Капеллы, Кассиодора и Исидора.135
Рост этой философской библиотеки в течение XII века был частично связан с более широким распространением и использованием ранее малоизвестных источников, а частично с переводом неизвестных до того времени философских авторов.
Собственная литературная активность ранней схоластики также привела к увеличению количества философской литературы. Следует также отметить, что патристика, которая использовалась в большей степени, также предлагала богатый философский материал и вдохновение.
Увеличение количества философских источников в эпоху ранней схоластики и вплоть до периода великой схоластики было связано в первую очередь с притоком платонической, неоплатонической и аристотелевской литературы.
В XII веке имя Пиатоса 136было в целом более известно, чем имя Стагирита. Даже симпатии Августина указывали на основателя академии в эти времена, для которого великий епископ Гиппонский имел огромное значение. Прежде всего, к Платону тянулись личности и круги, интересовавшиеся наукой или поэзией. Разумеется, в XII веке была известна лишь малая часть трудов Платона. Фактически только фрагмент «Тимея», переведенный на латынь Халкидием, пользовался наибольшей известностью как попытка построить мир в целом на основе философских принципов и как поэтическое описание становления мира, особенно в Шартрской школе, которая была привержена научным и гуманистическим тенденциям137. Этот фрагмент «Тимея» часто встречается в библиотечных каталогах, обычно вместе с комментарием, написанным к нему переводчиком Халкидием138. Этот эклектичный комментарий, содержащий также мысли из других платоновских сочинений и доктринальные положения из Аристотеля и Стоа, был сокровищницей философско-исторических знаний.
Платоновские диалоги «Менон» и «Федон», переведенные на латынь Генрихом Аристиппом из С. Северины в Калабрии (f 1162) по предложению гранд-адмирала Майо и архиепископа Гуго Палермского, были гораздо менее распространены и использовались, чем фрагмент «Тимея».139
Другими возможными источниками пиатонизма для XII века являются диалог «Асклепий», который входит в число произведений Апулея Мадаурского, и комментарий Макробия к «Somnium Scipionis.140 Труды Псевдо-Дионисия Ареопагита будут отмечены при обсуждении патристических источников. Влияние «Liber de causis», переведенного на латынь Герардом Кремонским, на схоластическую мысль выходит за рамки данного тома и должно быть охарактеризовано в третьем томе нашей истории схоластических методов.
Развитие схоластики в доктрине и методе в основном обусловлено и структурировано постепенной рецепцией Аристотеля,141 постепенным включением аристотелевской мысли в средневековое мышление и знание. Первым этапом этой рецепции Аристотеля является усвоение всего аристотелевского «Органона», имевшего большое значение для ранней схоластики. Второй этап, который также знаменует собой начало высокой схоластики, заключается в том, что весь Аристотель, его метафизика, физика, психология, этика и т.д., вместе с произведениями арабо-иудейской спекуляции и различными неоплатоническими материалами, становятся интеллектуальным достоянием и интеллектуальной собственностью западного ученого мира.
В этом томе, который простирается до порога высокой схоластики, мы в основном рассматриваем восприятие всего аристотелевского «Органона» как исторический факт и как движущий фактор развития схоластики в XII веке. Схоластика начала XII века была знакома лишь с небольшими выдержками из сочинений Аристотеля, а именно с «Категориями» и «Перигерменем» в переводе и объяснении Боэция, к которым была добавлена «Исагога» Порфирия. В своей «Диалектике», написанной около 1121142 года, Абеляр знает только два вышеупомянутых сочинения стагиритов, которые вместе с «Исагогой» и четырьмя трактатами Боэция составляли весь логический исходный материал. Энергия диалектического мышления была значительно увеличена за счет включения оставшихся частей аристотелевского «Органона» в школьную логику того времени.
По словам Иоанна Солсберийского, Адам де Пти-Пон (Парвипонтан), автор «Ars dialectica» (ars disserendi) и трактата «De utensilibus», которые были переданы в двух рецензиях, уже имел дело с аристотелевской аналитикой, хотя и в довольно тонкой манере143. Жильбер де ла Порри также признает «Аналекты» в своей «Liber sex principiorum144. Важным документом для восприятия аристотелевской логики является «Гептатевхон» Тьерри Шартрского, завершенный около 11351141 годов, работа, опубликованная в Codd. 497 и 498 Шартрской библиотеки145. По замыслу автора, этот «Гептатевхон» должен был представлять собой справочник светских знаний того времени и четко излагать авторов, на которых основывались предметы тривиума и квадривиума.
Здесь перечислены диалектические материалы: «Исагога» Порфирия в переводе Боэция, затем «Категории», «Перигерменей», «Analytica priora», «Логика» и «Эленхен» Аристотеля, логический труд анонимного автора и, наконец, все логические трактаты Боэция вместе с комментарием к «Топикам» Цицерона. Таким образом, перед нами весь аристотелевский «Органон», за исключением «Аналитики после», как основа и конспект логического учения в Шартрской школе. Тот факт, что «Последователи аналитики «* отсутствуют, возможно, объясняется трудностями их содержания, которые подчеркивал Иоанн Солсберийский, т. е., вероятно, дидактическими соображениями. К сожалению, в «Гептатеухоне» отсутствует содержательное суждение и независимая оценка логических трудов Аристотеля.
Первым писателем XII века, представившим более подробную, экспертную информацию обо всем аристотелевском «Органоне», является хронист и философ истории, епископ Отто фон Фрейзинг.
В своей «Хронике» (2, 8) он поминает двух величайших греческих философов Платона и Аристотеля в философско-историческом отступлении. Первый, объясняет он, рассуждал о могуществе, мудрости и благости Бога, о происхождении мира и сотворении человека так прекрасно и глубоко и с таким приближением к христианской истине, что некоторые поддались предположению, будто греческий философ услышал и усвоил эти истины в Египте от пророка Иеремии, предположение, которое Оттон не принимает только по хронологическим причинам. Аристотель логик. Он разделил логику на шесть книг: «Предикаменты», «Перигерменей», «Аналитика до начала», «Логика», «Аналитика после начала» и «Эленхен». Отто дает краткую характеристику каждой из этих книг. В «Предикаментах» речь идет о простых терминах, в «Перигерменях» о пропозициях, в «Аналитике первой» о соединении пропозиций в силлогизмы, с помощью которых очищается и наставляется суждение, в «Логике» о методах, способах силлогистической процедуры, в «Аналитике последней» о процедуре научного доказательства, исходя из необходимости, а в «Эленхене» о софистических заблуждениях. Таким образом, Аристотель вооружает философа наукой, которая позволяет ему не только распознавать истину, но и избегать ошибок146. Затем Отто фон Фрейзинг подчеркивает, что Аристотель является «princeps et inventor» логики, и обосновывает это свидетельством Стагирита в конце своего «Эленхена147. Кроме того, наш летописец, который предстает как искусный и рассудительный историк философии, восхваляет основателя логики, в частности, за его заслуги в развитии силлогизма. Аристотель, по его словам, первым научил строить силлогизмы в соответствии с материей и разумом, что делает возможной логическую последовательность. В качестве доказательства приводится цитата из Аристотеля, которая, конечно, мало о чем говорит возможно, это недосмотр переписчика148. Затем сфера применения аристотелевской техники силлогизма подчеркивается исторически, путем обращения к доаристотелевской логике. До Аристотеля силлогизмы также использовались, но не в соответствии с научно установленным методом, гарантирующим реальную последовательность, а скорее в соответствии со случайной процедурой, которая вскоре идет то одним, то другим путем и наталкивается на правильное решение скорее случайно. В качестве фактического подтверждения этого общего философско-исторического соображения Отто приводит переданный Боэцием силлогизм Пиата, который в строгой аргументации представлен как ложный в «Analytica priora» Аристотеля149.
Из характеристики отдельных компонентов «Органона», из вставки более длинных цитат, взятых из Эленхена, и из соответствующих замечаний о новаторской деятельности Стагирита в области логики вообще и силлогистической техники в частности достаточно ясно, что Оттон фон Фрейзинг испытывал научное влечение к аристотелевской логике, в частности к ранее неизвестным книгам той же «Logica nova». Поэтому мы не удивляемся, когда Рахевин, капеллан и друг Отто, отмечает как научное деяние своего епископа то, что он, вероятно, первым принес на нашу немецкую родину тонкости книг Аристотеля по топике, аналитике и эленхике. Имя Отто навсегда связано с введением и распространением всей аристотелевской логики в Германии.
Теперь перед нами встают следующие вопросы: Какие переводы «Топики», «Аналитики» и «Эленхики» Аристотеля распространял в Германии Оттон Фрейзингский? Как епископ Фрейзингский пришел к этому латинскому переводу Аристотеля? Для наших целей акцент сделан на первом вопросе, а ответ на него проливает свет на второй. Если мы внимательно посмотрим на отрывки из Аристотеля, цитируемые Отто фон Фрейзингом, то перед нами, с некоторыми вариациями, окажется текст школьной логики последующей схоластики, дошедший до нас в многочисленных рукописях XIII, XIV и XV веков150. Отто фон Фрейзинг имел перед собой тот же латинский перевод «Топики», двух «Аналитик» и «Эленхена», который использовали Альберт Великий и Фома Аквинский в своих объяснениях Аристотеля151. Короче говоря, вопрос об аристотелевских текстах Оттона фон Фрейзинга перерастает в философско-исторически значимый вопрос о происхождении и развитии латинского текста двух «Аналитик», «Топики» и «Эленхена», то есть гораздо более обширной и важной «части логики Аристотеля», которая была доступна последующей схоластике.
В истории философии, вплоть до самых последних времен, люди склонялись к этой точке зрения и высказывали ее с большей или меньшей уверенностью.
Отто фон Фрейзинг привез в Германию «Топику», «Аналитику» и «Sophistici elenchi» в боэтианском переводе. Эту точку зрения до сих пор можно найти, например, в последнем издании Überweg-Heinze152 и в De Wulf153. Однако взгляд на цитаты из Аристотеля, приводимые Отто, убеждает нас в том, что мы имеем дело не с произведением последнего римлянина. Прислушаемся к тому, что сообщает Э. Норден154 о латинстве Боэция: «Самое благородное произведение поздней античности, Consolatio Боэция, написано в тщательно классическом стиле почти восхитительной чистоты. Энергичность его мыслей показывает, что он был поклонником Платона, а энергичность его языка поклонником Цицерона». Писатель, которому самые выдающиеся авторитеты приписывают такие качества, как стилист и латинист, не мог бы создать латинство, которое мы встречаем в цитатах из Аристотеля Отто фон Фрейзинга и в аналитике, логике и эленхике логиков схоластической школы, и не мог бы совершить такие грамматические нарушения, как parvissimum.