В тот же день родные солдата была переселена в добротный бревенчатый теплый дом, став подселением проживавшей в нем семье, которая по приказу властей обязана была принять эвакуированных. Добрые люди нисколько не противились этому и даже были рады от того, что получили в квартиранты вполне порядочных сограждан, трудолюбивых и работящих крестьян, которые могли быть помощниками в работе в огороде, да еще имели возможность сами себя содержать, получая хлебные карточки.
Иван опустошил тогда все содержимое своего солдатского вещмешка, вывалив на стол взятые с собой из части продукты. Жене он отдал полученные у тыловиков несколько кусков мыла, пару собственного белья, новые портянки, наказав при этом, что если сама, за неимением лучшего, не будет носить эти вещи, то хоть продаст или обменяет на что-нибудь съестное для голодных детей. Давно не виданные обездоленными и гонимые войной людьми продукты были получены ими едва ли не со слезами. А внезапно появившийся на пороге муж и отец был встречен ими с небывалой радостью, как человек, принесший им спасение от многих бед и несчастий. Дочь и сын не отходили от отца, обняв его и уткнувшись влажными от слез лицами в его гимнастерку. Жена села рядом и было видно, что лишь невероятная сдержанность не дает ей разреветься от всех пережитых страданий последних месяцев. Пожилая теща и двадцатиоднолетняя сестра супруги, не выдержав нервного напряжения, разрыдались, наперебой причитая и перечисляя все беды, что свалились на их головы.
Понимая, что уже сам готов вот-вот дать слабину, Иван, помотав головой из стороны в сторону, встал тогда и, одевшись, направился решать насущные вопросы своей семьи и искать для нее лучшей доли. Сопровождавшая его жена еще кое-как сдерживала поток эмоций и, только на обратном пути, когда уже многое удалось решить и сделать, уладить дело с переселением и получить карточки на продукты, она обмякла и горестно расплакалась, залившись слезами так, как еще никогда с ней не случалось в жизни. Именно тогда Иван узнал от нее подробную правду обо всем пережитом за последние месяцы.
Супруга его, Александра Ильинична, остановилась и, повернувшись, начала извергать поток слов скорбной истории, повествуя с того момента, как в августе прошлого сорок первого года ее муж был призван в армию и покинул родной дом. Она говорила и плакала, вытирая лицо совсем мокрым от слез платком. Скользила покрасневшими глазами по его лицу и одновременно по сторонам, как будто по-деревенски, по-бабьи стеснялась чужих людей, что могли увидеть ее такой. А он смотрел на нее, хмурясь от злости за свою беспомощность, чувствуя вину за пережитое его детьми. Скулы на его лице то и дело перемещались от волнения, глаза сузились, зубы сжались и скрипели. Он слушал и продолжал смотреть на нее, удивляясь, как могла измениться самая дорогая на свете ему женщина, мать его детей. Он видел, как похудела она, как лицо ее, совсем гладкое когда-то, прорезали сотни морщин. Выглядевшая до войны гораздо моложе своих тридцати восьми лет, она почти состарилась за те полгода, что он не видел ее. Одетая как с чужого плеча, вздрагивавшая после каждой фразы, она говорила и плакала, перечисляя все те ужасные события, что были в ее жизни, начиная с октября прошлого года.
Иван был последним из деревенских мужчин, что покинули родной край, чтобы отправиться на фронт. В день начала войны ему, крепкому деревенскому мужику, бывшему колхозному бригадиру, а до того главе колхоза, исполнилось тридцать девять лет. Незадолго до этого его восстановили в должности председателя и, именно по такой причине он не смог получить повестку из военкомата, поручившись обязательствами о сдаче урожая государству. Из кабинета высокого начальства, в ответ на просьбу о мобилизации и отправке в армию, он услышал:
Только после сбора всего урожая.
Он возмутился и потребовал, но снова услышал, только уже более сдержанным тоном:
Иван Федосеевич, кроме тебя все равно некому. А время, сам знаешь, какое. Вот сдашь весь урожай, тогда пожалуйста!
Вернувшись в деревню, где с каждым днем рабочих рук становилось все меньше и меньше из-за призыва на фронт мужиков, на смену которых становились подростки и, даже дети, он стал организовывать работу по-новому. В борьбе за урожай постепенно возникали новые препятствия. Фронту потребовались почти все колхозные кони, от чего к имеющимся уже трудностям прибавились дополнительные. Пришлось искать выход и из этой ситуации, почти припрятав от властей нескольких старых кляч, что еще хоть как-то могли тянуть возы с собранным урожаем.
Потом через их края начали тянуться вереницы беженцев, что просились на временный постой. Их так же требовалось не только впустить на порог, а еще и накормить. А от них деревенские жители узнавали все новости, что были одна ужаснее другой и не вселяли в души селян никакой радости, а лишь усиливали чувство тревоги за будущее свое и детей.
Когда Иван покидал родной дом, враг еще был далеко, а довоенная пропаганда, внушавшая людям уверенность в непобедимости родной армии, еще давала надежду на скорую победу. Тогда и предположить никто не мог, что всего через полтора месяца война будет стучаться в собственные двери. Александра Ильинична, захлебываясь слезами, часто и глубоко вздыхая, стала подробно описывать события тех дней. Она вспоминала и передавала мужу, как через их деревню несколько дней подряд шли вереницы войск, тянулись груженые военным скарбом запряженные повозки, ехали армейские грузовики. Она рассказывала, как радостно восприняли сельчане приход в их деревню Красной Армии, как выходили из дворов на улицу, чтобы самим поприветствовать солдат, подать им воды напиться и подбодрить, умоляя непременно одержать победу над врагом. А те были в ответ суровы и немногословны и, выглядели так, как будто шли не за скорой победой, будучи уверенными в ней, а словно на свою погибель, часто пряча глаза и отворачиваясь, ругаясь в ответ на деревенских жителей и проклиная свою судьбу.
Супруга вспомнила, как испугалась идущих красноармейцев их четырнадцатилетняя дочь Ольга, когда выбежала из хаты, чтобы посмотреть на солдат и увидела их винтовки с примкнутыми штыками, что произвели на нее сильное впечатление и ввели в состояние крайнего испуга, от чего она прижалась к матери, завопив:
Мамка, заколют нас сейчас, заколют!
Александра Ильинична успокаивала тогда дочь, гладя ее по голове, как обычно делают матери, чтобы снять испуг у своих детей:
Ну что ты, дуреха, это же наши.
А потом, уже в обратном направлении потянулись машины и повозки с ранеными. Кого везли, а кто и сам, хромая, ковылял по дороге, держась рукой за забинтованную конечность. Бойцы брели словно поруганные и, по простоте своей делились с местными накопившимися переживаниями, рассказывая по все ужасы боев, творившихся совсем недалеко, где победоносная немецкая машина катком шла по русской земле, не оставляя шансов на спасение тем, кто встает на ее пути с оружием в руках. И по наивности, по недалекости своей люди впитывали все это и причитали, заливаясь слезами от собственной беспомощности перед подошедшей к их дому бедой.
Слушая жену, Иван разволновался и, не выдержав стояния на одном месте, взял ее под руку и повел к месту жительства, чтобы поскорей заняться переселением семьи в более подходящий для проживания дом, что час назад был выделен им властями. А она все продолжала говорить, уже почти перестав плакать от того что начинала чувствовать рядом плечо близкого человека, с внезапным появлением которого сегодня утором, ее жизнь начала немного меняться в лучшую сторону.
Они были родом из одной деревни, и в своем далеком и счастливом детстве не раз играли вместе или рядом, в толпе таких же мальчишек и девчонок, сполна отдаваясь развлечениям и шалостям, бегая по сельским улицам и окрестным полям и лесам. Но, повзрослев, каждый из них начинал привлекаться старшими к крестьянскому труду и заботам о доме и хозяйстве, что было обыкновенным явлением в любой русской деревне. Теперь приходилось вставать рано утром, порою вместе с взрослыми, что поднимались с первыми петухами и предаваться работе, уходя в поле или на скотный двор. Теперь они могли лишь встретиться вечером, когда сельские подростки и молодежь собирались в группы по интересам, где с возрастом начинали меняться предпочтения, наблюдался переход от игр к другим забавам, где были и драки одного края большой деревни с другим. Потом те, кто постарше, пробовал заглядываться на повзрослевших ровесников, пытаясь иногда заигрывать или ухаживать за кем-либо, что со временем заканчивалось посыланием сватов к дому избранного вероятного спутника жизни.
Когда только отгремела в этих краях гражданская война, крепкий и сильный организм деревенского парня дал слабину, приковав его на некоторое время к постели, чтобы излечиться от нагрянувшего в эти годы на людей тифа. Проболев и, наконец, уверенно идя на поправку, сильно исхудавший, одетый в одно исподнее Иван вышел из дому, чтобы подышать свежим воздухом и насладиться солнечным светом и теплом. Он расположился прямо на ступеньках крыльца, и немного морщась от ставшего непривычным солнечного света, начал разглядывать покрывшиеся сочным зеленым ковром окрестности, которые последний раз видел еще ранней весной. Именно тогда он увидел ее. Она шла мимо, что-то неся в руках и, сама заметив парня, заметно смутилась, заулыбалась, начав неумело прятать свой интерес к нему, что был вполне ему понятен и определен, как говорится: на глаз. Иван сверлил ее свои взглядом, разя наповал сердце молоденькой курносой девчонки, проживавшей на другом краю деревни. И едва потом он начал делать робкие попытки ухаживать за ней, проводя многие вечера напролет в ее компании и, самому, видя ее ответную симпатию к себе, как незаметно пролетело время и, уже заручившись обещаниями отца посвататься к своей избраннице, как был призван в Красную Армию.
Находясь далеко от дома почти целый год службы, он писал ей письма, со временем становившиеся все нежней и нежней в своем изложении. Получал ответы на них, порою тихо смеясь до слез над тем, как старалась выразиться на бумаге его возлюбленная, получившая совсем небольшое, даже по крестьянским меркам образование. Но, не смотря на это, в ее письмах чувствовалась искренняя любовь к нему, словно написанная между строк тем языком, что мог понять только он.
Шустрый по натуре, довольно изворотливый, от природы одаренный не малым умом, тем, что у простых людей называется сообразительностью, он нашел причину перевестись служить как можно ближе к родному дому. Способствовало этому внезапно появившееся обострение, возникшее на почве не так давно перенесенного им тифа. Ивана поместили в госпиталь, где он смог найти подход к лечащему врачу, который, на удачу, оказался земляком и помог парню, рекомендовав командованию для его выздоровления направить его служить в те края, из которых он был родом. Так и было исполнено, в результате чего, шустрый красноармеец не раз пользовался близостью родной деревни и сбегал в самоволку, умудряясь за одну ночь преодолеть два десятка километров в одну сторону, навестить там любимую, а потом вернуться назад, как ни в чем не бывало.
А деревенские жители, узнав про это, стали удивляться его выносливости и физической крепости, оценив длительность ночного перехода. Он и сам был немало восхищен собой. Но каждый раз, когда вновь появлялась возможность сбежать на время из части, снимал с себя и вешал на шею солдатский ремень, разувался и связывал между собой шнурки ботинок, также перекидывая их через плечи так, чтобы те находились у него на груди. Потом сдвигал на затылок фуражку и отправлялся в путь, преодолевая его то легким бегом, то быстрым шагом. Лишенная ремня гимнастерка и выпущенная из брюк исподняя рубаха развевались на ночном ветру, позволяя воздуху охлаждать тело бегуна, циркулируя под одеждой и испаряя пот. Таким же манером он возвращался назад, умудряясь успеть к утреннему построению, от чего даже опытные служаки не замечали его отсутствия в казарме ночью.
Уже после демобилизации, когда ничто не могло помешать молодым людям создать семью и тем самым осуществить их общую мечту, они, наконец, поженились. Тогда-то и привел новоиспеченный глава семейства молодую жену в отчий дом.
Иван был самым младшим среди семи детей своих родителей. Четыре сестры уже давно были выданы замуж и проживали в соседних селениях. А два старших брата, Василий и Андрей, находились вместе с женами и детьми в одной хате с матерью и отцом. В тесном, из-за избыточного количество жильцов деревенском доме, никак не находилось места для еще одной невестки. К тому же жены старших братьев сразу попытались взять власть над ней, подчинив себе и вынудив, тем самым, выполнять самую тяжелую работу. Скромная и робкая молодая девушка молчала, стараясь завоевать доверие всех домочадцев, делая все то, что не нравилось исполнять другим. Особенно доставалось ей в те дни, когда в безразмерном семействе затевалась стирка, и предстояло натаскать большое количество воды из реки, что протекала под высокой горой, на которой и стоял дом Шукаловых. Много раз Александра Ильинична, прозванная в семье мужа Шуркой, ходила с ведрами и с коромыслом вниз и вверх, а потом, до седьмого пота, стиравшая многочисленное грязное белье, носила полоскать его на реку, к концу дня падая от усталости. Иван видел все это, но не смел перечить ни отцу, ни старшим братьям, при этом сильно переживая в душе за любимую.
Чаша терпения его была переполнена в тот момент, когда Санька, а именно так он называл жену, упала, потеряв сознание и начав истекать кровью, что потом, уже по приезду в больницу, оказалось ни что иное, как потеря еще не родившегося ребенка. Иван сорвался, разбушевался и, дарованный от природы ростом выше среднего и немалой физической силой, устроил дома погром, от души навешав тумаков старшему из братьев, что первым попался ему под руку. Тогда как младший успел сбежать, перемахнув через забор, отец с матерью повисли на руках гневного отпрыска, умоляя его пощадить своих безалаберных сыновей. В туже ночь Иван ушел из дому и жил у дальних родственников, пока жена была в больнице. За это время родители его, взвесив все «за» и «против», зная характеры своих чад, порешили посодействовать старшим в строительстве собственного жилья, что и было со временем исполнено. Пока все рядилось, Иван батрачил, чтобы заработать на кусок хлебы и лекарства для жены. А когда братья с семьями, наконец, переехали в свои новые избы, он вернулся к родителям, тем более что они сами того желали, отдавая себе отчет в том, что именно самый младший из сыновей способен позаботиться о них в старости и сохранить передаваемый по наследству родовой дом. Да и давняя русская деревенская традиция заключалась в том, чтобы последний ребенок по мужской линии оставался с матерью и отцом, кормил и содержал их, а также вел хозяйство вместе с женой, которую также приводил под одну крышу со своими родителями.
Только тогда семейная жизнь Ивана Шукалова наладилась. А любимая супруга его, наконец, подарила ему сначала дочку, а потом и сына. А вскоре и вовсе перестал быть многолюдным старый фамильный крестьянский дом, построенный когда-то дедом молодого хозяина. Ушли из жизни один за другим родители Ивана, работящие сельские труженики, посвятившие свои жизни деревенским хлопотам и воспитанию своих детей и внуков и, прилично пожившие, по меркам того времени, на белом свете. С тех пор семья Ивана, состоявшая из него самого, супруги и двух ребятишек, зажила самостоятельно, вливаясь во все царившие перемены в экономическом устройстве большой страны.