Утром 6 сентября Урибуру возглавил войска и служащих Национальной Военной Коллегии, с которыми промаршировал к центру Буэнос Айреса. Войска его едва насчитывали 2000 солдат и кадетов, но по мере продвижения к ним присоединилось большое количество гражданских лиц, недовольных экономическим положением в стране. Колонна не встретила сопротивления вплоть до Конгресса, где была разогнана в перестрелке с полицией. В сопровождении нескольких офицеров Урибуру, однако, продолжил путь до Дома Правительства (Саsa Rosada) и принудил к отречению вице-президента. Иригожен бежал в Ла Плату, где вручил своё отречение командиру стоявшего там полка. Но даже при такой покорности он был арестован и препровождён в заточение на остров Мартин Гарсия. Его дом на улице Бразиль 1039 был разграблен, а в семидесятые годы 20-го века снесён в связи со строительством шоссе, но на улице Сармьенто 948 к одной из гранитных колонн прикреплена бронзовая табличка с надписью «На этом месте 3 июля 1933 года умер дон Ипòлито Иригожен». Рядом я прикрепила бы ещё одну табличку: «Правительство, которое не желает себя защищать, предаёт интересы поверивших в него граждан.»
Урибуру счёл необходимым обратиться к населению, «объясняя» причины госпереворота. В дальнейшем военные не будут утруждать себя какими-то объяснениями захватов власти в стране, которая их кормит. Когда сегодня мы поражаемся лживости так называемой «западной» пропаганды в стремлении захватчиков покорить весь мир, то забываем, насколько не нова эта технология лжи. Она использует уважение обывателя к публичному слову и, называя вещи не своими именами, стремится утопить истину в цветистых обличительных эпитетах в адрес тех, на кого совершается нападение. Очень часто лгущие приписывают именно свои пороки той стороне, на которую нападают. Всё это хорошо прослеживается и в нападках первого военного переворота на свергнутое им правительство. Цветистое обращение к нации Урибуру поручил написать поэту Леопольдо Люгонесу. Тому даже пришлось внести изменения в первый вариант речи, который получился слишком откровенным. В воззвании говорилось о единодушном одобрении народом данного выступления армии, что отсылает нас вновь к тому, как не нова практика использования экономических трудностей в мобилизации недовольных, не отдающих себе отчёта, к чему приведут приветствуемые ими перемены. Говорилось там и о предательстве правительством интересов народа в угоду личным аппетитам. В связи с чем возникает вопрос, каким образом и в каком объёме Standard Oil оплатила Урибуру победу её интересов. Говорилось, что правительство больше не пользуется поддержкой вооруженных сил. Но его демократичность была настолько очевидна, что в завершении речи выражена озабоченность, как бы « с помощью манёвров и сообщений» законному правительству не удалось спастись. Опасения были напрасны: протест выразили только студенты и декан факультета права университета Буэнос Айреса, социалист Альфредо Паласиос, который сразу же после переворота отказался от занимаемой должности. Консервативная партия, Прогрессивная Демократическая партия и Независимая Социалистическая партия признали диктатора президентом 10 сентября 1930 года.
Урибуру был признан президентом на основании знаменитого решения Верховного Суда, положившего начало доктрине правительств «по факту» («де-факто»), которые « выполняют административные и политические функции, поскольку обладают силой как источником порядка и социального обеспечения». Так режим был узаконен Верховным Судом. Переворот 1930 года положил начало продолжавшемуся более полувека циклу политической нестабильности в Аргентине, когда к власти приходили неконституционные правительства в результате госпереворотов 1943, 1955, 1966 и 1976 годов. Многие из методов репрессий и пыток, применявшихся режимом Урибуру (например, использование электрошока и тайных казней), воспроизводились последующими диктатурами. 18 сентября 1930 года послы США и Англии, страны, в которой он был ранее военным атташе, дали знать Урибуру, что представленные ими державы признали его временное правительство. Госпереворот привёл к власти местных представителей транснациональных нефтяных корпораций, которые и были его идеологами. Генерал Энрике Москòни, возглавлявший государственную нефтяную компанию YPF, подал в отставку через четыре дня после переворота, не желая быть «в одной лодке» с людьми, его совершившими.
Урибуру установил репрессивный режим, который систематически применял пытки в отношении политических оппонентов, в частности анархистов, коммунистов и приверженцев Иригожена. Такое для Аргентины было впервые. Пытками занимался Отдел политического правопорядка столичной полиции под командованием Люгонеса младшего, сына пресловутого сочинителя воззваний для неспособных логически мыслить диктаторов. Новоиспечённый же диктатор объявил военное положение и в порядке упрощённого судопроизводства казнил лидеров анархических течений. Вслед за Иригоженым он отправил в тюрьму ещё нескольких представителей радикального движения, ввёл цензуру и вмешался в университетские дела, отменив режим автономии и самоуправления университетов, установленный после образовательной реформы 1918 года. Всеобщая Конфедерация Труда, объединение профсоюзов Аргентины, созданное в том же 1930 году, заняла благодушную позицию по отношению к военному режиму. Чтобы подавить недовольство экономическим положением, вызванным глобальной депрессией, с резким снижением доходов, падением потребления и ростом безработицы, Урибуру распустил Конгресс, приняв на себя совокупность законодательной и исполнительной власти. Было объявлено федеральное вмешательство в управление двенадцатью из тогдашних четырнадцати провинций за исключением Энтре Риос и Сан Луис, где у власти были консерваторы. Кабинет министров был также сформирован из представителей консервативной партии, которые уже четырнадцать лет, с момента прихода Иригожена, у власти не были. Утопический возврат в прошлое, к временам генерала Рока, временам «семейственности» у власти, был «путеводной звездой» Урибуру, глупостью которого с лихвой пользовались нефтедобывающие компании США. Хотя публично диктатор заявлял о соблюдении Конституции, но целью своей имел возврат к режиму консервативного авторитарного правления, бывшего в Аргентине до принятия Закона Саенса Пеньи, установившего тайное голосование для всех совершеннолетних мужчин. В речи, произнесённой Урибуру в Высшей военной школе, он выразил своё несогласие со всеобщим избирательным правом следующими словами: «Демократия была определена Аристотелем как правление наиболее знающих из лучших. Трудность как раз в том, чтобы осуществить правление лучших. Это трудно в такой стране, как наша, где шестьдесят процентов населения неграмотно, из чего становится ясно, что именно эти шестьдесят процентов неграмотных и управляют страной, потому что на законных выборах они составляют большинство». Сам же Урибуру, при всей своей «грамотности» и принадлежности к «лучшим», правил почему-то совсем не в пользу своего государства.
Считается, что режим Урибуру представлял собой католический неокорпоративный национализм. Я, однако, не вижу в этом режиме никакой национальной идеи. «Лучших» из своих утопических фантазий диктатор видел определённо за границей. Он предложил даже создание Национальной партии, к которой должны были присоединиться все остальные, кроме радикалов и социалистов. Но предложение присоединиться было отвергнуто большинством. Совершенно непостижимым образом диктатура Урибуру, установившая режим жёсткого вмешательства государства в экономику, предоставила иностранцам возможность эксплуатировать это государство не в пользу его граждан! Потому диктатура эта и приветствовалась иностранцами. Фактически это было вступление в эпоху неоколонии, то есть колонизации Аргентины за счёт управления её политикой извне.
Вот оно падение генералов! И в последнем госперевороте двадцатого века, как, впрочем, и в первом, генералы Аргентины явятся проводниками интересов не своей страны и не своего народа, на деньги которого существуют.
Что же касается прочих слов определения данного режима, то попытаемся разобраться в их смыслах. Корпоративизм это политическая, экономическая и социальная доктрина. Возникла в Европе в середине девятнадцатого века и делала ставку на создание корпораций по типу производственных объединений (гильдий) доиндустриальных обществ с утопической надеждой на взаимно благожелательное сосуществование хозяев и наёмных работников для достижения единой цели получения продукта. Модель, слабо доказавшая «семейственность» на фоне эксплуатации в мелких производствах, совершенно несоответстовала эпохе крупных и тем более транснациональных компаний, где никакая «семейственность» просто не могла иметь места. Предполагаемая «социальная гармония» на фоне гармонии производственной была абсолютно утопичной. Утопия устранения социальных конфликтов за счёт «производственного единства» берёт своё начало в доктрине католической церкви, поддержавшей права трудящихся создавать профессиональные союзы в гармонии с работодателями и правительством. И получила наибольший расцвет в период между Первой и Второй мировыми войнами, когда к католическому корпоративизму присоединился так называемый «авторитарный корпоративизм», то есть умильно-мирное существование нации под опекой национального «патрона». Образцом такого режима был фашистский режим Муссолини в Италии. Авторитарный корпоративизм применялся в Португалии, Австрии, Германии, Испании (диктатура Франко). Путём применения незамысловатых методов принуждения наёмных работников к «дружбе» с работодателями в рамках искусственно созданной по профессиональному признаку корпорации капитал пытался устранить нарастающие по мере укрупнения производства социальные конфликты. «Корпоративное государство» характеризовалось подавлением профсоюзной свободы и вмешательством военных в значительную часть экономических и социальных вопросов, причём далеко не в пользу трудящихся, интересы которых такое государство якобы представляло. После Второй мировой войны корпоративизм был полностью дискредитирован, поскольку его ассоциировали с побеждённым германским фашизмом. Фашизм как явление возникает всегда в период экономических трудностей государства, когда людям, особенно молодёжи, практически перекрыты все пути самореализации в обществе, что порождает и низкую самооценку, и неориентированный протест. Хитрость властей заключается в том, чтобы протест этот сориентировать, создав иллюзию национального единства за счёт противостояния избранному врагу. В качестве врага может быть избран и народ соседнего государства, особенно если на него планируется напасть с целью грабежа, и та часть собственных граждан, которая не согласна со слепым подчинением власти. За счёт унижения врага, разрыва всех ментальных связей с ним власть поднимает самооценку людей, её поддерживающих, заставляя их забыть, что они являются просто орудием, когда бесталанная власть не в состоянии найти рациональных экономических решений кризисной ситуации. Объявляя своих сторонников «лучшими» по критериям, например, Урибуру, или любым другим удобным власти критериям, власть, в силу мнимого превосходства, даёт этим людям неподсудность и права на практически любые выгодные власти действия, даже объявленные всем предыдущим развитием человечества как варварские или не соответствующие нормальной психике. Решение любых экономических проблем государства при фашизме является чисто и тупо силовым. Вот почему подобные методы управления так привлекательны для военных. Но населению фашистских стран не стоит заблуждаться насчёт лояльности правительств в свой адрес, даже если агрессия фашистов направлена вовне. Крупный капитал жаждет подчинения независимо от места происхождения или проживания человека. Фашизму, как инструменту подавления, всегда нужен враг. Мобилизуя население на защиту интересов крупного капитала, фашизм выдаёт их за интересы национальные. Вот почему фашистские лидеры, как правило, хорошие ораторы. Им нужно убедить людей в вещах далеко не очевидных.
Прекрасными ораторами всегда были и лидеры притивоположного фашизму коммунистического движения, выдвигающего на первый план именно равенство прав всех людей Земли. Утопическая идея о том, что, предоставив права неимущим, общество придёт к естественной гармонии, которую не нужно будет отстаивать принуждением, берёт начало с идей масонов и уже разбилась об историческую реальность.
Интересным в случае Аргентины является тот факт, что именно Доминго Перон, не будучи коммунистом, явился основным противником для аргентинского фашизма. Именно благодаря подъёму на знамя своего движения интересов прежде всего трудящихся, их профсоюзов и объединений, он вызвал столь яростное сопротивление своим методам управления государством. Что ещё раз указывает именно на экономическую подоплёку всех переворотов и на истинные корни фашизма как цепного пса крупного капитала.
В теории неокорпоративисты хотели, чтобы существовала некая палата представителей как профсоюзов, так и предпринимателей. На практике же сотни приверженцев радикальной партии были арестованы, малейший проступок карался заключением, забастовки были приравнены к тяжким преступлениям. Урибуру установил жёсткую систему приоритетов госрасходов, чтобы не объявлять дефолт по внешним долгам. Более того, он должен был противостоять постоянным задержкам зарплат госслужащим, в которые втянулось правительство. Для этого были назначены новые налоги на торговые сделки, доходы и топливо, выросли также тарифы на госуслуги. Все социальные работы были заморожены, за исключением строительства элеваторов, которое препятствовало вывозу зерна за рубеж и снижению цен на него. Урибуру стремился заменить Конституцию и демократическую систему такой, в которой политический курс определялся бы не индивидуальным голосованием, а мнением корпораций, в частности корпораций работодателей и профессиональных ассоциаций, среди которых профсоюзы были бы второстепенным действующим лицом и, кроме того, должны были быть подвергнуты идеологической чистке. В речах диктатора постоянно упоминалась необходимость восстановления порядка иерархий. Однако, в отличие от европейских фашистов, аргентинские правые считали ключом к своей системе армию, а не военизированные организации. Это уменьшило риск расправ над мирным населением во имя политической власти.
В марте 1931 года Урибуру принял одного из тех самых «лучших», на которых ориентировался, а именно Эдуарда Виндзорского, принца Уэльского и наследника британского престола, с которым посетил военную базу Кампо де Мажо в провинции Буэнос Айрес, Национальный ипподром и морской курорт Мар дель Плата. Всё это в честь открытия Британской выставки искусств и промышленности на территории традиционной сельскохозяйственной выставки в Палермо. «Лучшие» никогда не приезжают просто так: Аргентина заключила с Британией договор, который гарантировал экспорт мяса в обмен на значительные экономические уступки Аргентины. Среди этих уступок выделяется передача всех средств публичного транспорта Буэнос Айреса совместному предприятию под названием Транспортная Корпорация города Буэнос Айрес.