Как тебе всё это? вывел режиссёра из беспространственного состояния мысленный голос одного из тех, кого режиссёр назвал братьями.
Это потрясающе. У меня нет слов.
Как, в притворном ужасе отозвался первый мысленный голос. Сентенций великий сказитель, маг, профессиональный оратор, специальность которого рассказывать истории, и у него у Него нет слов!
Ты любишь шутить, несколько раздражённо ответил Сентенций слава богам, что не вслух: отвечать вслух в этом мире моветон. Но, если тебе хотелось испытать моё красноречие, то, пожалуй, я предоставлю тебе такую возможность.
Начина-а-ается
Тихо, тихо; это же мыслесоревнование между Сентенцием и Верилием
Давненько такого не было.
Соперники, словно два ястреба, начали кружить друг рядом с другом по практически круглой площадке, которая освободилась между двумя нестройными рядами арктурианцев. Один из них этих драчливых азартных трудоголиков, любящих неадекватный культурный отдых запел в саркастичной манере. Запел, разумеется, мысленно, на разные голоса и с оркестром, не используя голосовые связки, а используя энергию и музыку сфер. Если бы у этой странной песни были обыкновенные слова, их смысл в нестройном переводе, в силу возможностей автора, разумеется, можно было бы транслировать земным людям примерно следующим образом:
СЕНТЕНЦИЙ
Ты зовёшь Сентенция «великим».
Знаешь, чтоб «величия» достичь,
Быть не нужно богом многоликим,
И не стоит на себя вериги
Высших истин вешать,
и постичь
Не обязан ты любые мыслеформы;
Пусть, однако, это входит в норму
Складывать из образов картины;
Я не против; лишь бы был единый,
Чёткий, лаконичный стиль,
Что позволит роду плавно
Не зачахнуть, превратившись в пыль.
Знаешь, в чём «величие» таится?
Если брать мой голос в счёт,
Я б ответил прямо: нет, не в лицах,
Коим должности дают почёт;
Нет, не в замках даже в мысли,
И не в юном, чистом теле,
И не в том, что преуспел в беде,
А в любом прекрасном деле
В творческом труде.
ВЕРИЛИЙ
Ты ограничиваешь, Сентенций.
Преувеличиваешь, Сентенций.
Ты, знаешь ли, сам не особенно чист,
И, говоря без изъянов,
Сам-то не больно-то свеж и лучист,
Хоть и за Солнце ответственен.
Прожил ты много бурьянов,
Выдержал сотни обманов,
Но всё равно безответственен.
Говоришь, что труд, и непременно
Творческий особенно приятен?
Как же те, кто неизменно
Трудятся, не избегая ссадин;
Кто не победил, как мы, болезни
И не смог бы в миг сложить сей песни?
Это ли труд творческий, позволь?
Может быть, у них такая роль
Мучиться и корчиться от боли,
Если мыслеформить им сложней?
Жить, как стадо бездуховных дикарей?
Если так, я не приемлю этой роли.
После: величие гор и морей
Ты не берёшь в расчёт.
Как же величие новых идей?
А поколений счёт?
Или величие жизни чужой,
Или стезя борца,
Кто в беспросветной трясине людской
Свет раздобудет? С лица
Сползает улыбка, когда говоришь,
Что есть одно величие лишь,
Что герои зовут
«Творческий труд».
Раздался одобрительный мысленный гогот аудитории. Сентенций задиристо и весело обвёл присутствующих взглядом, готовый отбить атаку.
СЕНТЕНЦИЙ
Пусть твой язык не столь красив,
Придраться ты горазд.
Отвечу я на твой мотив
Своей когортой фраз.
Ты обращаешься ко мне
Ad hominem, позволь;
Послушай, разве в споре есть
Такая точно роль?
Уловки ты прибереги:
Есть множество глупцов,
Кого запишешь во враги
Уловка враг готов.
Теперь к ответу на вопрос
О творческом труде.
Я, каюсь, подаю запрос
О том, что быть беде,
Коль скоро в споре двое
Не поняли друг друга.
Идут они по кругу,
Спеша сказать обидных
Пару фраз.
Героев незавидных
Разнять готов,
И не приемлется отказ.
Ты описал, Верилий,
Множество трудов
И труд рабочего,
И труд того, кто болен,
Того, кто жизнью этой недоволен.
Скажи, Верилий,
Ты ведь был готов
Назвать всё это творческим трудом.
Всю лирику отложим на потом;
Уверен ты, что в этом прав?
Позволь, я укрощу твой нрав,
Сказав: «Едва ли этот труд
Все творческим зовут».
Теперь, смотри, идём вперёд:
Ты говоришь, я не беру в расчёт
Величие морей и гор, идей,
И жизни, и борца, чего ещё? Людей.
Позволь, начну сначала я:
Ты помнишь, горы и моря
То результат труда,
Как и идеи, что всегда
Хранили отпечаток лет,
Вселяли в души свет.
А жизнь? Зачем она дана?
Она величием полна,
Бесспорно; здесь ты прав;
Но вот вопрос уйми свой нрав
Не смог бы творческим трудом
Назвать саму ты жизнь?
Я поясню: как знать потом,
Возможно, ты держись,
Лет через триста иль пятьсот
Иначе будет, а пока
Творишь и ты наверняка
Свой каждый день,
Считая всякий оборот
Планет вокруг оси.
И прочие, кого спроси,
Как ты, творят века, года,
Не замечая иногда.
Но что же про стезю борца
И про улыбку, что с лица?
Пускай и круты виражи,
Улыбку. Ты. Держи.
Аудитория взбунтовалась. Теперь её симпатии были явно на стороне Сентенция.
ВЕРИЛИЙ
Ты молодец. Ценю твой нрав.
Разбил чужие аргументы.
Но я бы не сказал: «Ты прав»,
Тем более сейчас, моментом.
На всякие тирады
Найдётся свой ответ.
Я уточню: ты полагаешь,
Помимо всяких прочих бед,
Что всё, что окружает нас,
Есть творческий труд.
Это так, без прикрас?
СЕНТЕНЦИЙ
Да, это так, упрощая.
Но ты концы оставил фраз,
Которые закрою тут.
ВЕРИЛИЙ
Не бойся брошенных концов,
А бойся смыслов без венцов.
И вот
Эй, бездельники! За работу! раздался громогласный мысленный голос откуда-то сверху. Ваша дуэль это, разумеется, высшее проявление искусства, но у нас есть проекты поважнее и помасштабнее.
Сентенций и Верилий подняли головы. Великий архитектор спускался к ним по воздуху. Сентенций и Верилий слегка оробели. Толпа рассеялась (или разбежалась), будто её и не было. Сентенций и Верилий тоже решили разбежаться, но
Сентенций! Сентенций как раз уже начинал движение быстрыми-быстрыми шажочками к рабочему павильону, когда его окликнул голос. Прошу, умоляю, требую: подойди ко мне. Есть разговор.
Сентенций с досадой оглянулся, мысленно молясь и прикрывая мысли, чтобы его не особенно серьёзно отчитывали за отлынивание от работы. Верилий, тем временем, убежал.
Как дети малые а ведь более пятисот лет каждому. Как жить-то ещё не надоело, м? шутливо начал великий архитектор.
Позвольте, это только начало жизни: ещё предстоит очень много сделать и воплотить; ещё столько проектов и планов, что дух захватывает. Умирать я пока точно не собираюсь по крайней мере, в этом мире.
А, отозвался великий архитектор. Ты о своём сюжете. Точно. Всё это обещает быть фееричным. Но помни: никто даже режиссёры не могут с уверенностью знать, как будет развиваться сюжет.
А вы? не удержался Сентенций. И пожалел.
А мы, ответил великий архитектор, улыбаясь, мы будем пристально следить за вашими успехами, юноша.
Точно. Я ожидаю, что мой проект принесёт свои плоды и что чистый дух будет способен распространиться и на этой планете тоже. Стоит только открыть соединяющий планету и космос портал, и
Ах, да. Я верю, что мы правильно уловили запрос планеты на оживление и одухотворение.
Я полагаю, она выбирала мудро и в итоге сделала шаг пока робкий в сторону духовного развития.
Что ж. Я давно этого ждал, улыбнулся великий архитектор.
* * *
Сквозь мысленный портал Сентенций рассматривал новую планету, дизайн которой был создан великим архитектором задолго до появления Сентенция на Арктуре. Теперь Сентенцию предстояло обитать там некоторое время всё то время, пока портал в высшие миры не будет открыт, все лютые перипетии сюжета, сотворённого им сложным и запутанно-героическим, не будут отработаны, сюжетные арки закрыты, все нужные второстепенные персонажи убиты или воскрешены, а главные герои изменены под влиянием времени. Сентенций не боялся, о нет; единственное, чего мог бояться наш герой, это то, что некие силы в том числе и силы иных цивилизаций могут вмешаться и замедлить осуществление грандиозного режиссёрского плана. Над другими цивилизациями Сентенций был, однако, не властен, но именно ему выпала эта грандиозная миссия власть над сюжетом на новой, ещё относительно молодой планете, которая выбрала путь света. Сентенций помнил ту планету, на которой он был правителем долгие годы до этого. Он помнил, что случилось тогда многие тысячелетия назад. Он знал, что на новой планете его могли бы счесть богом.
Позвольте, читатель, прервать на мгновение мысленные потоки нашего героя и взглянуть поближе на планету: планета была поистине чудесной. Сказочной. Она переливалась голубыми, изумрудными, пурпурными оттенками; изобиловала контрастами; то, что Сентенций назвал бы «материками», отливало тёмно-зелёным цветом и окаймлялось по контуру бирюзовыми нитями морей и океанов, изобиловавших флуоресцентными водными каналами, что были видны даже сквозь мысленный портал. То тут, то там зажигались огоньки-звёзды: то была жизнь планеты, которая дышала лучезарной магией сфер космоса; то были те самые электрические разряды, о которых так метко неожиданно для себя самого выразился Сентенций. Словом, планета не была мёртвой грудой камня, состоящая из а) ядра, б) оболочки и в) земной коры, как учат в старых серых пособиях и методичках; о нет: планета дышала. Жила.
Сентенций! Мы готовы, Сентенций? Готовы? мысленно воззвал великий архитектор.
Разумеется, отозвался мужчина.
Он сделал шаг
Глава 1. Рубеж раз достигнут
Ещё шаг и новый коллектив. Новый коллектив в новом университете. Теперь-то она верила, что всё изменится.
Когда не знаешь, как начать жизнеописание, выбери любую точку на карте времени и двигайся просто стремись вперёд, описывай всё, что придёт в голову. Так и решил поступить наш незадачливый писатель с данным рассказом просто выбрать точку отсчёта. Точкой его величество царица сей книги решила назначить то время, когда героиня с опозданием заходит в аудиторию да-да, в ту самую аудиторию, полную незнакомых девушек, с которыми ей предстоит провести часть времени в университете. Лица устремлены куда-то кажется, что на неё, и она, еле переводя дух от волнения, чувствует стыд за опоздание на собрание и робеет перед обществом. Это те люди, с которыми ей предстоит взаимодействовать. Коллектив.
О, это страшное слово коллектив! Столько раз ей, с её превосходными внешними данными и сногсшибательным ростом, приходилось стесняться и замыкаться в рамках такого страшного места, как общество; столько раз она не могла себе позволить вести себя так, как хочется ей, в этом обществе, в котором все чего-то друг от друга жаждут, а то и проходят мимо друг друга, как незнакомцы в толпе. Общество холодно встречает искренних. И она, боясь своей искренности, смущённо поздоровалась но знала, что её внутреннее смущение никогда не бросается в глаза и что она, как и прежде, выглядит яркой и солнечной. Села на свободное место благо, ей нашли стул. Собрание началось.
Можно сказать несколько слов и о нашей героине, пока собрание ещё только разгорается, а люди раскачиваются и начинают оживляться. Назовём её Василисой Вознесенской. Почему Вася? Возможно, это имя ближе к старорусским именам и отражает истинно русский быт во всех его ипостасях; возможно, оно, это имя, простое, немного детски-наивное и незамысловатое, а потому как можно лучше отразит характер нашей героини; возможно так же, что оно неплохо подойдёт любой обычной девушке из России, так или иначе, в этом имени есть что-то русское, тёплое; что-то, близкое нашему народу времён наших классиков, описывавших их бывшую современность своим гениальным пером. Итак, Вася.
Вознесенской, можно сказать, очень повезло в жизни: она родилась буквально с золотой ложкой во рту. Никаких конфликтов в семье, никаких неурядиц, никаких неудач и бед, а сплошное, бесконечное счастье, мирное существование и безграничные возможности для творчества. У нашей героини было всё: и невероятное количество любых видов бумаги, и ручки чёрные, синие и красные, и масляные краски, и гуашь, и акварель, и даже завалявшиеся детские обмётки пластилина. Но царём её жизни был великолепный графический планшет, который ей подарили на один из дней рождения этот всевластный господин, этот оплот её жизни так и манил, так и зазывал к себе, приглашая опробовать всё многообразие кистей фотошопа. Планшет Вознесенская очень любила. А он любил Вознесенскую. Если бы не любил, не позволял бы создавать невероятные картины в диджитале картины, которыми восхищался не один друг Вознесенской, картины, исполнение которых кажется невероятным в 18-летнем возрасте, картины, которые захватывают, погружают и завораживают. Картины действительно казались живыми как ни странно, даже такой мёртвый материал, как диджитал, Вознесенская умела оживлять; умела обращаться с ним, пользуясь всего одной-двумя самыми простыми кистями и практически не используя эффекты и специальные рисовательные «маски». Девушке искренне нравилось работать за планшетом, что в свободное от работы время по-царски возлежал в большой антрацитовой коробке. Всю торжественность момента работы подчеркивало перо перо с переплетёнными и завязанными на нём фиолетовой и оранжевой ниточками и с красным дизайнерским кольцом на конце, который был применён нашей героиней с целью обозначить режим работы «hard work». В общем-то, она всегда находилась в данном режиме работы, поскольку, не переставая, рисовала, ежедневно улучшая навык и создавая новые картины.
Всем раздали особые карточки, как это нередко бывает при знакомстве в коллективе. Карточки с весёлой лисой. «Весёлая лиса «пошла в библиотеку», провозглашала карточка у неё в руках. Тем, у кого карточки совпадают, предстояло познакомиться. Выбор пал на двух людей, помимо неё, на низенькую девушку с фиолетовыми волосами и на рослую, статную девушку, которая производила впечатление своим ростом. Первая представилась, как Ирина, вторая как Енисея. Всем необходимо было обменяться мнениями о себе и сказать всего лишь пару слов о своей собственной персоне, но Вознесенская от ужаса, наверное плохо запомнила то, что умудрилась сказать девушкам. Сам момент знакомства протекал не особенно ярко. Люди вставали, обменивались информацией о себе, рассказывали случайные факты из своей жизни в целом, всё, как и на обычных знакомствах во время обычных собраний, когда студенты только начинают узнавать друг друга и проникаться или нет друг к другу каким-либо теплом. На собрании, кроме того, было колоритно и красочно рассказано о жизни университета, и даже приведена, как пример, потрясающая презентация со множеством мемов и шуток. Этим даром даром интересного рассказчика явно была не обделена та студентка третьего курса, что стояла теперь перед зелёными отпрысками и в фееричных выражениях рассказывала об альма-матер.
Альма-матер была колоссальным вузом, основанном не так давно дат автор, к несчастью, не упомнит и успевшим за несколько десятилетий превратиться из маленького университетика, занимающего один этаж, в самый колоссальный из вузов страны, вуз-метрополию, вуз-конгломерат. Этот университет был великим не просто великим, а единственным, занявшим почётное высокое место в рейтинге среди иностранных вузов (из российских университетов). Только он обладал таким количеством факультетов, столь фееричными рейтингами и таким запредельно фантастическим числом российских и иностранных студентов, а также стремящихся вверх молодых людей, желающих вступить на эту тяжёлую тропу обучающегося в вузе. Одним словом, университет был что надо, тем более что Вася гордилась тем, что буквально выиграла в лотерее общестуденческого конкурса гордо реющее красным знаменем победное бюджетное место. Произошло это после длительного ожидания, как и обычно это бывает, результатов экзаменов, после сдачи творческого экзамена вся семья гордилась тем, что Вознесенская сделала мультфильм длиною в целых восемь минут и с успехов показала его комиссии и после мучительного просматривания своей фамилии в списках зачисляющихся. И, наконец, рубеж был достигнут, рубикон перейдён, а Вознесенская гордо восседала пыталась восседать гордо здесь, среди других первокурсников, полукругом расположившихся рядом со студентами третьего курса. Вознесенская мельком оглядела людей: здесь была одна девушка со светлыми волосами, которая выглядела несколько подавленной, другая же небольшого роста, прикинула Вознесенская, сидевшая рядом, выглядела жёсткой; кроме того, было много людей с разноцветными волосами и, конечно, ещё больше с разноцветными носками. Вознесенская вспомнила про свои кроссовки разноцветные и разукрашенные как можно ярче, они гордыми ладьями реяли на птичьих Васиных ногах, мирно завёрнутых под стул.