Прогулка по утрам была многолетней привычкой ещё с лагеря, и состояла из дыхательных упражнений и гимнастического комплекса. Комплекс упражнений был взят и адаптирован из восточной литературы и позволял тренировать суставы, связки и мышцы. Это были упражнения на гибкость и растяжку, статические, которые можно выполнять даже в камере штрафного изолятора. Регулярность и целеустремленность, с которой я занимался, позволяла на голом энтузиазме в течение десяти лет не загнуться от туберкулёза.
После прогулки я приходил на процедуры, состоявшие из уколов и получения таблеток. В процедурный кабинет почти всегда стояла очередь, именно стояла, потому что кушетки или стулья предусмотрены не были. И больные стояли по стеночке вдоль подоконника, как грустные манекены. Лишь некий аристократ сидел на вынесенном из палаты табурете.
Я, дождавшись своей очереди, заходил в процедурный кабинет.
Здравствуй, Света!
А, здравствуй, проходи. Напомни мне, что ты колешь?
Канамицин, изониазид внутримышечно.
Так, хорошо, и она начинала готовить уколы.
Света любила свою работу и всегда внимательно подходила к каждому пациенту. Она была тем ангелом, который, как луч света в тёмном царстве. Рука у неё была лёгкая и колола безболезненно. Нагрубить, обидеть Свету было невозможно даже для больших хамов, это было бы кощунство последней степени.
В коридоре я подошёл к группе молодых монотонно беседовавших людей. Аристократ на табурете нехотя интересовался последними новостями, и лениво разглядывал контингент.
Это был его преподобие Пажаров Альберт, позднее нареченный мной Альбой, с кучей прилагательных эпитетов. Бывавший в передрягах, о которых многие не имеют и малейшего представления. Взлетавший на большие высоты к херувимам и падавший в преисподнюю к чертям. А такие нагрузки, как известно, не проходят бесследно, и вот его, в очередной раз, прибило в родную больницу. На этот раз, видимо, на капремонт.
Заходи, я тут по соседству в четыреста одиннадцатой палате. Вчера положили сказал Альба, после нашего пятиминутного знакомства и зашёл в процедурный кабинет.
Вдруг по коридору раздался грохот тележка с медикаментами выехала с поста. Марина катила перед собой тележку, как проводница по вагону, заглядывая в каждое купе, предлагая таблетки.
Ага, подумал я, сегодня её смена, попробую наладить контакт познакомлюсь. И крутился в коридоре, пока Марина не подъехала к нашей палате.
Четырнадцатая палата! прозвучал её голосок. Таблетки!
Я подошёл к тележке. Марина раскрыла папку.
Как фамилия?
Жохов.
Так, Жохов, повела пальцем по листу назначения, выдала горсть таблеток. Это в обед, это на вечер.
Я отошёл, рассматривая таблетки на ладони.
Кроме формальностей, разговор завязать не удалось. Марина ответственно относилась к раздаче медикаментов и как будто учила стихотворение. Бывало, протянет руку с таблетками и вдруг одёрнет, потом что-то проговорит про себя и снова протянет, уже уверенно. Я покрутился ещё в коридоре, понаблюдал за ней и зашёл в палату.
Володя тоже зашёл в палату с таблетками в руках.
Что, не завязался разговор с Мариночкой? спросил он, загадочно улыбаясь.
Нет. Даже не знаю, с чего начать? Какая-то она дикая, что ли? Не пойму глаза красивые живые угольки.
На мордашку она тоже ничего! заключил Володя со знанием дела.
Ладно, дальше больше, попытаю счастье! Ух, Дженнифер!..
Я ещё раз выглянул в коридор, перед моим взором предстала картина Маруся (так я решил называть Марину) катит тележку, виляя шикарными бёдрами.
Когда первый раз увидел её лицо, меня как будто поразило молнией и заныло в душе от тоски. Ночью приснился сон: Маруся в белой тунике с распущенными волосами, колышущимися на лёгком ветру, то приближается, то ускользает от меня.
При виде Маруси я трепетал, лицо расплывалось в сладострастной улыбке, и было бы интересно поглядеть на себя со стороны. Я понимал, что это непроизвольная реакция. Но что вызывало такую реакцию?
Приводил себя в состояние полнейшего покоя, но стоило подойти к Марусе, как я впадал в оцепенение. Сильная волна вихрем поднималась и начинала метаться внутри. Какая-то высокочастотная вибрация резонировала во мне.
Маруся была настолько сексуальна, что я не мог находиться возле неё равнодушно. Приходилось уходить, потому что дальше становилось невыносимо. Это непостижимое чувство, когда в человеке нравится всё: внешность, походка, голос И насколько это очевидно, настолько же очевидно, что она не разделяет твоих чувств и просто тебя не понимает, как птица, зажатая в руках.
Но я питал надежду, что ветер переменится, и будут ещё тёплые дни.
А между тем Володя познакомил меня с Николаем из города Майский. Они подружились как собутыльники и коротали скучные зимние вечера за разведённым спиртом и пивом. Спирт водился у Николая, он привозил его из дома.
Как-то раз, солнечным февральским днём, ко мне заглянул Николай.
Что лежишь? спросил он, украдкой озираясь. А где Вовчик?
Не знаю, гуляет где-то, ответил я, не поднимаясь с постели.
Пойдём, выпьем, показал Николай жест алкоголиков.
Нет, Коля, я не пью. Лечусь. Да и горло болит.
Я тоже лечусь чистый спирт, сам разбавлял. Пойдём, пойдём, хватит валяться, он размахивал руками, помогая мне подняться. По пятьдесят грамм горло сразу пройдёт.
Мы пошли. Только Николай повёл меня не в свою палату, а на женскую половину, по ходу приговаривая:
Мы у моей сидим.
У кого? не сразу понял я.
У моей ну жены, невнятно прожевал он слова.
Ты не говорил, что у тебя жена здесь лежит.
Проходи на балкон, мы там провёл меня через пустую женскую палату.
А где все? спросил я, показывая на четыре прибранные койки.
Кто где, разъехались, не знаю.
Мы вышли на балкон. На балконе могло легко разместиться до дюжины персон за большим столом. Эти балконы использовались больными, особенно летом, как веранды. Вид на лесопосадку придавал живописность застолью. И не пугал февраль, согретый спиртом.
Мы уселись за стол, на котором были недопитые напитки, куриные объедки. Я брезгливо посмотрел на этот натюрморт.
Николай налил разбавленный спирт в новый одноразовый стаканчик и передал мне.
Ну, давай Будем здоровы!
Мы беззвучно чокнулись.
Я залпом выпил спирт. Горло и внутренности обожгло.
Хорошо разводишь, пробирает.
Николай сделал гримасу, мол обижаешь.
Вдруг на балкон вышли две женщины. Одна была в тёплом спортивном костюме, она сразу плюхнулась за стол. Коля, а где ты был? спросила с пьяной бескомпромиссностью.
Курил. Вот, познакомься, показал он на меня, это Тенгиз.
Ася, протянула она и расплылась в захмелевшей улыбке. А это моя подруга Настя, показала на русую девушку, очень худую, с бешеными, как под опийным допингом, глазами.
Давай ещё по одной, предложил Николай.
Я отказался. Он опрокинул через край, занюхал сигаретой и со словами: «Я сейчас», куда-то ушёл.
Ася и Настя начали кого-то оживлено ругать и обмениваться впечатлениями.
Неожиданно, подытожив словами: «Да пошёл он!..» Ася села мне на коленки. Можно, я посижу у тебя? спросила она, при этом сделала умилённую улыбку высшего удовольствия.
У неё были чёрные глаза, смоляные волосы, как у кореянки, и зубы с золотыми фиксами. Она дышала перегаром палёной водки и пережаренной курицы. Ей было под сорок и морщинки, уже не стесняясь, занимали свои места на смуглой коже.
Ася сидела у меня на колене и продолжала беседу с Настей. Та пританцовывала под музыку мобильного телефона. Временами Ася отвлекалась на меня и ёрзала на колене, пытаясь ягодицами послать какую-то информацию.
А почему ты к нам раньше не заходил? спросила она с пьяной обидой. Ты такой хороший парень.
Я почувствовал себя мебелью и подумал, что это лучше, чем что-то большее; и ещё: «Какой странный тип этот Николай. Привёл меня, как он сказал, к «своей», и не успел выйти, она плюхнулась на колени к первому встречному».
Выдержав паузу, чтоб не выглядеть мальчиком, испугавшимся взрослой тёти, и подождав пока не устало колено, я согнал Асю, и поблагодарил за гостеприимство. Воспользовавшись замешательством, вызванным возвращением Николая и внезапным спором куда поставили спирт, я удалился к себе.
В палате в вечерних сумерках сидел скучающий Володя. Я включил свет и прилег.
Ты где был? поинтересовался он.
Тут, в гостях я рассказал про застолье.
У него загорелись глаза.
Что пили?
Спирт, ответил я и откинулся на подушку.
Володя потерял интерес, видимо, спирт ему надоел. Сказал, что был у Гули в первой палате.
Он недавно познакомился с ней и захаживал на чай. Я поощрял это культурное времяпровождение, от общения с Гулей он меньше пил и становился немного лучше.
6
О Гуле поговорим позже, а сейчас расскажу о том, как Володя исчез из больницы. Он, как оказалось, был знаком с Альбой, между ними была неприятная история, когда год назад они лежали в терапии. Я заметил, что они не здороваются между собой.
Как-то раз Альба предложил мне потерцить (карточная игра), я отказался, предложив вместо себя Володю. Но Альба противно поморщился, залился хроническим кашлем и сплюнул мокроту в плевательницу. Правда, потом, через несколько дней, я застал их за игрой.
Так вот, вернувшись в больницу утром в понедельник, я встретил толстозадую Ларису вредную медсестру, которая пробубнила недовольно, что пока я отсутствую, происходят ужасные вещи и чуть ли не я в этом виноват. Я остановился, не понимая, и спросил:
Что случилось?
А то ты не знаешь, ответила раздражённо через плечо эта муза Рубенса и удалилась, поскрипывая босоножками.
В палате никого не было, Володя где-то пропадал. Постель, несмотря на ранний час, была заправлена.
Я зашёл к Альбе. Он курил на балконе.
Что случилось? спросил я.
Альба посмотрел на меня щурясь, пытаясь понять не глумлюсь ли я над ним? Перемялся с ноги на ногу, поменял стойку и нехотя процедил:
Вова, гандон на меня кинулся.
Как кинулся? удивился я.
Так Сначала у вас в палате, потом у меня. Лариса на шум прибежала, кое-как его от меня оторвали. Здоровый гандон Ножницы схватил. Знаешь, ножницы у меня возле зеркала висели?
Ну, ну
Чуть ножницами меня не пырнул, пидераст.
Бухой был?
Да, бухой. Хй его знает, с кем он бухал?
А что это вдруг он на тебя кинулся? Ни с того ни с сего, что ли?
Старое, видимо, вспомнил.
Что старое? не понимал я.
Год назад мы лежали вместе.
И чё?
Побили его слегка.
За что?
Альба не хотел вспоминать, но раз уж начал, надо было договаривать.
Залез в нычку без спроса, лекарство водой разбавил.
Чьё лекарство?
Наше: Кента, моё и ещё там одного
Ничего не взял, а просто водой разбавил?
Да.
Вредительство какое-то? Зачем он это сделал? пытался я понять мотив поступка. Он что-то объяснял?
Ничего не объяснял. Просто, когда припёрли, сознался, что он и всё.
И что дальше?
Получил за это. Ещё мягко подошли, Кент либерал. А сейчас по пьяни припомнил.
Уже месяц как ты лежишь, сказал я. Если Вова посчитал, что неправильно к нему подошли тогда, времени было уйма трезвому разговор поднять. Да и вообще, такие рамсы сразу, по горячему, раскидываются. Если правым себя считаешь, зачем год ждать?
Я искал хоть одну причину, оправдывающую поступок Володи, но не находил.
Гадский поступок, подвел я итог.
Альба со мной охотно согласился, даже ободрился, найдя понимание в моём лице.
«Надо послушать Володю, подумал я. В таких случаях у каждого своя правда».
Я нашёл Володю с утра похмелившимся. От него разило перегаром трёхдневной попойки. Он был либо алкоголиком и наше знакомство пришлось на период кратковременной завязки, либо понимал, что пока не протрезвеет, серьёзный разговор не получится, а без предварительного разговора в больнице не побьют. И заливал глаза, пока была возможность.
Что тут случилось? спросил я у него без лишних церемоний.
Что? сделал он тупое, непонимающее лицо.
Как что? Что у вас с Альбой получилось? Не успел я подняться на этаж, Лариса сказала: «Иди, узнаешь». Что я узнаю?
А-а, я отомстил этому хуеплёту! похихикал Володя и осёкся. А чё, нельзя? Неправильно?
Конечно, неправильно.
Почему неправильно? он попытался рассказать историю, которую я уже слышал.
Ты лучше ответь на вопросы! прервал я его.
И задал несколько вопросов. Ответа на вопрос зачем он разбавил чужое лекарство? не было даже год спустя.
Володя начал волноваться, видя, что даже приятель (то есть я) осуждает его. Стал говорить, какой Альба негодяй и интриган, и что он практически защищал свою честь.
А ты бы как поступил? задал он вопрос последней надежды.
Я бы не лазил по нычкам, как крыса. Не разбавлял бы лекарства не гадил бы. И убил бы базар на месте. А не ходил бы поджав хвост целый год, а потом, по буху, кинулся на человека.
И что мне теперь делать? челюсть у него отвисла.
Не знаю, ты уже наломал дров. Но если это сработает?.. По-человечески подойди к Альбе и попроси прощения.
Володя подумал и вышел.
Позже в палату зашли Хус и Володя, с Хусом был молодой крепкий пацан.
Хус был смотрящим в больнице, смотрел за порядком, так как добрая половина больных были сидевшие. Выписка уже поджидала его, но пока позволяла слоняться по отделениям. Хус спокойно выслушал Володю. Молодой пацан Муха, порывался настучать Володе по башке. Хус спросил:
К пяти вечера ты протрезвеешь?
Да, ответил Володя.
Тогда и поговорим, подытожил Хус и они ушли.
Володя подсел ко мне.
Я подошёл к Альбе. Сказал, что только из уважения к тебе прошу у него прощения, что был неправ.
И что он ответил?
Ничего. Промолчал.
Понятно. Значит, он не принял твои извинения.
Я пошёл по больнице, хотел послушать мнение мужиков по этому поводу. И когда вернулся в палату, след Володи простыл. Он подмотал вещи и уехал.
Вечером, прознав о бегстве, все негодовали по-разному. Альба сказал, что найдёт обидчика и помочится на него.
Я знаю, где его искать, кривил он лицо от злобы. Поймаю!..
На этом всё и улеглось.
7
Между тем вместо сбежавшего Володи поселился Кала Калабаев Абу. А до него неделю пролежал разлагающийся от цирроза печени тяжелобольной. Трупный запах наполнял палату, и я не ночевал в больнице. Потом родные забрали его умирать домой. Я был сильно озадачен новым, внезапным сопалатником и вспоминал Володю крепко Тяжелобольной жалобно смотрел, ища сочувствия и помощи, лишь на мать покрикивал, которая присутствовала, как сиделка. Она приноровилась засыпать на моей койке, и была за это благодарна.
В эти же дни на место выписанного на амбулаторное лечение Бориса положили деда по имени Виктор. Короче говоря, состав палаты поменялся: дед, Кала и я.
Деду было пятьдесят девять лет. Он был из-под города Прохладного.
Моя хозяйка померла, говорил он. И я захирел.
Крепись, дед, подбадривал я его. Мы тебя ещё женим. Какие твои годы?
На что Виктор вздыхал и продолжал сидеть, сгорбатившись, как юродивый с картины Сурикова «Боярыня Морозова». Он был русским мужичком, и только крючковатый нос выдавал в нём примесь кумыкской крови.
Тогда я рассказал ему такую историю
Идёт этап, гонят с «Матросской тишины». Пункт назначения неизвестен, конвой молчит. Везут на Павелецкий вокзал.
Курд, на юга повезут. Как думаешь, куда попадём? спросил я, хотя, сам понимаю кто может это знать?
В Сочи не повезут, не переживай, отвечает Курд, посмеиваясь.
Разгрузили, построили по парам, сковали наручниками, приказали:
Сидеть! Голову не поднимать!
Сидим на промасленных шпалах на корточках между составами. Вокруг конвоиры в бронежилетах с автоматами, с собакой. Восточно-европейская овчарка, злая, пена изо рта течёт, порвала бы, попадись ей.