Бальтазар
Я пытался рассмотреть виллу со стороны пляжа. Особняк с розовым фасадом и большими створчатыми окнами Райский уголок в стиле ар-деко, которым можно было любоваться только с моря. Как же туда пробраться? После разговора с отцом этот вопрос не давал мне покоя.
Спустя несколько дней я прознал, что на вилле идет подготовка к очередному приему. По дороге-серпантину, ведущей к дому маркизы, один за другим шныряли грузовики. Я обошел всех своих знакомых в кафе при игровых домах, обещая хоть луну с неба, хоть деньги, которых у меня не было, любому, кто сумеет меня туда провести. Все впустую.
Но я не сдавался. Я сменил баскский наряд на костюм-тройку, сшитый по последнему слову моды. Так, во всяком случае, утверждал одолживший мне его знакомый. Но на самом деле теперь я напоминал недоделанного гангстера. Костюм был белый в полоску. Пиджак коротковат в рукавах, брюки широковаты и слишком свободны в бедрах. Намного позже она мне скажет, что именно это ее во мне и привлекло. Она всегда любила антигероев. Оригиналов. Неудачников. И добавит: «Особенно когда они попадают в яркий свет прожекторов». У нее была такая манера выражаться: я не всегда понимал ее, но неизменно соглашался.
Вечером я двинулся в гору пешком, в шляпе и с пиджаком под мышкой. Воздух был спертый, дорога крута и извилиста. Туфли натерли мне ноги. Меня обогнал автомобиль. Затемненные стекла, сверкающий кузов махина неслась на всех парах в туче насекомых, поднимая пыль. Про себя я молил: вот бы какая-нибудь машина притормозила, и меня предложили подвезти. Я думал: следующую я точно остановлю но машина проносилась мимо, а я не осмеливался поднять руку и продолжал взбираться в гору на своих двоих. Тяжесть новенького блокнота в кармане придавала мне мужества. Своей лучшей ручкой я написал на первой странице собственное имя. Хотел там изложить и первые журналистские впечатления, но пока мне ничего не приходило в голову.
Наконец за очередным поворотом послышалась музыка. Показались верхушки деревьев, позолоченные солнцем. Вилла маркизы!
Вообще-то я везучий, надо только держать нос по ветру. Я надел пиджак, разгладил поля шляпы, приблизился к огромным воротам и для храбрости закурил. Через секунду открылась сторожка, на пороге возник приземистый тип в фуражке, с приплюснутым носом и физиономией в шрамах. Такие шутить не любят.
Чем-то помочь? процедил он, не выпуская изо рта зубочистки.
Я напустил на себя непринужденный вид, приличествующий репортерам Sud-Ouest, когда их одолевают расспросами.
Я жду друга.
Ее разбирал неудержимый хохот каждый раз, когда я описывал эту сцену, хотя она и считала мои попытки изобразить Марселя далекими от совершенства.
Этот самый Марсель, чье имя я узнал намного позже и который так никогда и не проникся ко мне теплыми чувствами, окинул меня взглядом с ног до головы.
Ну и как звать друга?
Я не успел ответить. Подкатил новый автомобиль, его длинному желтому капоту так подходил чарующий рокот мощного мотора. На переднем сиденье красовался шофер в ливрее, куда элегантнее меня, отчего я невольно скривился. А на заднем три неотразимые дамы, тонущие в головокружительном смешении перьев, стразов и шляпок. В крайнем возбуждении они радостно щебетали, попивая шампанское. Одна из них махнула бутылкой в мою сторону.
Твое здоровье, красавчик! Как тебя зовут?
Я покраснел, за что готов был проклясть себя, но, к счастью, было уже темно. Шофер протянул Марселю визитку, тот согласно мотнул подбородком. Ворота открылись.
Я был ослеплен.
В конце аллеи, обрамленной апельсиновыми деревьями, тысячью огней сверкал особняк. В глубине парка столетних деревьев две монументальные лестницы вели к террасе, на которую выходили огромные сияющие окна. Розовый фасад отражался в водной глади, окруженной пальмами, цветами и фонтанами. Музыка стала громче, слышались смех, возгласы, шум голосов. Вот какое-то животное пронеслось по лужайке но ворота уже закрывались.
Я с ними! крикнул я Марселю, устремляясь вслед за машиной.
Но охранник преградил мне путь и угрожающе выставил челюсть вперед.
А ну-ка, убирайся отсюда!
Я не считал себя смельчаком. Конечно, я шалопай, но не отчаянный. Промямлив: «Конечно, мсье, всего доброго», я отправился восвояси.
Я был ошеломлен. То немногое, что я успел увидеть во дворце маркизы, удесятерило мое желание узнать больше. И дело было не только в статье. Меня пленили те три богини в перьях.
Я долго пробирался вдоль ограды в надежде отыскать какую-нибудь дыру, лазейку, дерево, по которому я смог бы забраться внутрь. Все напрасно. Парк был огромен и выходил на скалистый обрывистый берег. Внизу лежал океан, похожий на мятую ткань, освещенную полной луной.
Вдали послышались раскаты грома. Сейчас или никогда. Я проберусь по скалам! Пиджак я обвязал вокруг талии мне нужны были свободные руки, потому что туфли предательски скользили по водорослям. Я перепрыгивал с камня на камень, удерживаясь, как мог, на ногах и стараясь не думать о тянущей меня вниз пустоте. Любой неверный шаг мог стать смертельным скалы не прощают ошибок.
Вдруг поднялся ветер, и я потерял равновесие. Спина выгнулась, нога скользнула в пустоту. Я наверняка свалился бы, если бы не выступ, в который я вцепился в последний момент. Сердце рвалось из груди. На бедре кровоточила ссадина. Я еле сдержался, чтобы не выругаться в голос. Мне еще придется платить за этот паршивый костюм, который я больше никогда не надену. Когда меня перестало трясти, я обрадовался. Моя вылазка обретала очертания настоящего приключения. В голове уже роились цветистые фразы, которыми я буду живописать эту эпопею в газетной передовице.
В конце концов я добрался до самой темной части парка. Шум далекого прибоя смешивался со стрекотом сверчков и тихим журчанием фонтанов. Воздух наполнял чудесный запах тонкий аромат цветов, которые, должно быть, распускались с наступлением ночи, как в садах султана. Поистине сказочный аромат.
Вдруг упала дождевая капля. Потом вторая. За ними последовал порыв ветра, снова едва не сбивший меня с ног. Я набросил пиджак на пики ограды и полез через решетку. Сверкнула молния. Гроза обрушилась на меня с неожиданной яростью. Сквозь струи воды я разглядел какую-то беседку. Пока я туда добежал, успел промокнуть до нитки. С несчастного костюма текла вода, шляпа превратилась в бесформенную губку. Я походил на клоуна пародия на репортера с размокшим блокнотом. Но, черт возьми, у меня получилось!
3
Итак, вы знали мою мать?
Гостьи ушли, в доме тишина и покой. Роза кивает и протягивает мне дымящуюся чашку с чаем.
И твою мать, и бабушку тоже. Колетт была мне как сестра. Мне так жаль, что она не видит тебя сейчас! Она бы гордилась тобой.
Колетт? Это имя мне ничего не говорит. Взгляд Розы затуманивается. Я молчу и внимательно ее слушаю. За окном непроглядная ночь, различаются только причудливые очертания больших деревьев.
Роза выросла в этом доме. В окружении женщин ярких, свободных и увлеченных, любивших мужчин почти так же, как шампанское. Когда-то она была хозяйкой мастерской по изготовлению эспадрилий, известной в весьма взыскательном мире парижской моды. Там работали женщины, которым она помогала найти свою дорогу в жизни. С той поры дело перешло в другие руки. Но сохранилась традиция принимать тех, кто нуждается в убежище, тепле, очаге на несколько дней, а порой и лет.
Бедняжки, грустно улыбается Роза. Женщины, которых жизнь не щадила.
Таких набралось немало, и они обосновались в деревне, как и те сестры-близняшки, чей дом располагался через дорогу. Маленькая дружная женская община, время от времени собиравшаяся на совместный ужин. Иногда в честь дня рождения одной из них дамы принаряжались в память о лучших временах. Роза, конечно, постарела, но на сердце у нее не было ни морщинки.
Она прерывает свой рассказ, боясь, что утомила меня. Рядом с нами прикорнула на диванчике Нана, свернувшись под старой шалью, словно маленький ребенок.
Среди этих женщин, продолжает Роза, росла твоя мать.
Она берет фоторамку с круглого столика и протягивает мне. На снимке девочка-подросток с беспокойным взглядом позирует, стоя у рояля.
Ты так на нее похожа, добавляет она.
Я отвожу глаза.
Ей едва исполнилось двадцать лет, когда она уехала, продолжает Роза. Она хотела стать певицей. И попросила нас позаботиться о тебе.
Оторопь.
Она оставила меня здесь?
Роза кивает. Поверить не могу. Я же была еще совсем маленькой! Как она могла меня бросить? Желудок сводит судорогой.
Тебе было четыре годика, когда она вернулась за тобой. И больше мы тебя никогда не видели.
Пауза. По взволнованному голосу Розы я понимаю, что сердце у нее просто разрывалось в тот день, когда наши дороги разошлись.
В последние годы Роми постоянно тревожилась за нас. Твердила, что за ней следят, что кто-то хочет навредить нам. Откуда у нее взялись эти мысли? Понятия не имею. Но она никогда не говорила со мной о Стране Басков, о Розе и уж тем более о том, кто был мой отец или моя бабушка. «Наша семья»? презрительно восклицала она всякий раз, когда я осмеливалась затронуть эту тему. Кому вообще нужна семья? Ты и я это уже много».
Мы сбились с ног, пытаясь тебя отыскать. Безуспешно. Вы с Роми словно испарились. И так оставалось до тех пор, пока два года назад я не наткнулась на твою фотографию в одном журнале. Тогда я тебе и написала, хоть и без особой надежды.
Она улыбается. Ее лицо светится искренней радостью. Доброжелательность, лучащаяся в ее глазах, располагает к доверию. И я рассказываю о своем детстве в Париже рядом с Роми. Мы вдвоем против всего мира. Дни, полные то смеха, то уныния.
Роза удрученно качает головой. Мать была больна, она всегда это знала.
Однажды осенним утром она покинула меня. Мне было восемнадцать лет, я только-только поступила в кулинарную школу. Мне кажется, это было только вчера.
К глазам подступают слезы. Мать покончила с собой двадцать лет назад. Но моя рана так и не затянулась.
Теперь я с тобой тихонько говорит Роза.
Наши взаимные исповеди длятся до рассвета. Вдали раздается крик петуха.
Я долго не выпускаю Розу из объятий, прежде чем расстаться. Когда мы с Наной пускаемся в обратный путь к нашей гостинице, солнце уже поднялось. Повсюду сверкает роса. Долгое время мы идем в молчании. Рассказ Розы потряс меня. Передо мной теперь предстал неизвестный пласт моего прошлого, но никакой радости по этому поводу я не ощущала. Слишком всего много, слишком все это абстрактно. А главное, приехала я слишком поздно. Роза подарила мне родственников но все они уже мертвы. И в первую очередь моя мать. И как это называется, «генеалогическое древо»? Нет, старый пень, вот всё, что от него осталось! Сухие ломкие ветви, которые никогда больше не зацветут. Я утратила свои корни.
4
Мы с Наной шагали уже четверть часа, ища какой-нибудь ресторанчик. Я в кожаной косухе, она потренькивая множеством брелков. Фермеры за рулем своих тракторов сворачивали шеи, провожая нас взглядами. Вокруг стоял запах скошенной травы и навоза. Присутствие Наны успокаивало. Без нее у меня не хватило бы мужества продолжать все это.
Она появилась в моей жизни в день, когда мне исполнилось семь лет. Роми с громким смехом переступила порог сияющая, ослепительная, чудесно пахнущая и сразу объявила, что есть повод кое-что отпраздновать. За ее спиной маячила компания жизнерадостных незнакомцев.
Я подняла глаза на мать, готовая заплакать. Та пожала плечами. Речь шла не о моем дне рождения. «Пошлая мещанская традиция!» раздражалась она, замечая мои слезы. Нет, у Роми были более оригинальные поводы для праздника: новый наряд, полная луна, первая клубника. Она приглашала всех, кто попадался ей по пути, осведомляясь об их любимом блюде: «Моя дочь повар от Бога, сами увидите!» и вся эта толпа вваливалась в нашу тесную двухкомнатную квартирку, которую она снимала на те скудные гроши, что ей платили в кабаре. Она нанизывала на руки тонны браслетов, одалживала свои платья и боа кому ни попадя и лихо откупоривала шампанское ударом ножа. Вечеринки шли нескончаемой чередой, гости теснились, как окурки в пепельнице. Мясник, почтальон, несколько бывших любовников, два-три студента, случайно встреченных недалеко от дома Роми любила всех, и все любили ее.
Нане было, наверное, лет тридцать, когда они познакомились с Роми. Местом ее обитания был третий фонарь по улице Габриэль. Миниатюрная, с матовой кожей, короткими волосами и кучей разноцветных баулов в руках, она постепенно стала нашей постоянной гостьей, единственным знакомым лицом в нескончаемой круговерти новых визитеров. Она никогда не приходила с пустыми руками. Протягивала мне то цветок, то птичье перо, то рисунок. В платье с множеством оборок, с парой мазков помады на губах она усаживалась на табурет и, не говоря ни слова, смотрела, как я готовлю.
Ей потребовалось немало времени, чтобы согласиться с неоднократным предложением Роми пересесть на диван. С каждым годом присутствие Наны становилось все более привычным. Она ждала меня у школы, угощала шоколадной булочкой, купленной на несколько монеток, которые ей перепали. Она оставалась со мной порой до поздней ночи, если мать задерживалась в кабаре. Исчезала, когда у Роми случались сумрачные дни. И возвращалась к нам снова, стоило грозе миновать.
Нана никогда не произносила ни слова. И все же Роми, казалось, знала о ней все. У моей матери всегда был особый талант располагать к себе людей. Может, потому что она никого не судила. Жизнь представлялась ей подобием американских горок. Ведь мир любого человека в одночасье мог полететь в тартарары.
В тот день, когда она умерла, Нана не выпускала меня из объятий, пока санитары выносили тело. Она утешала меня ночами, полными слез и кошмаров. Именно Нана присматривала за мной после разыгравшегося два месяца назад скандала. Нана мой ангел-хранитель. Моя единственная родная душа.
И вот мы с ней оказались здесь. В этой дыре в Стране Басков, название которой я никак не могу запомнить.
Я в трауре. Мне хотелось бы исчезнуть. Пусть меня забудут. С готовкой покончено. Мишленовские «звезды», магия вкусовых рецепторов, безудержное творчество теперь это удел других. Я снимаю свой фартук. Осталось только найти, чем теперь заняться в жизни.
За поворотом дороги показался какой-то ресторан. Единственный на пять километров вокруг. Это аскетичного вида трехэтажный дом с закрытыми ставнями, выходящими на широкую долину. Несколько столиков под большим дубом, на них перевернутые стулья. Полустертые, выписанные краской буквы на фасаде гласят: «У Жермены».
Я просовываю голову за бахрому дверной занавески. В доме темно, но пахнет свежестью.
Есть кто?
Никакого ответа. Нана уже уселась на террасе и разглядывает грифельную доску с меню, на которой накарябано: «Меня нет».
Неплохое начало. На другой стороне доски меню из четырех строк:
АЧОА
ГАМБУРГЕР
УЛИТКИ
БАСКСКИЙ ПИРОГ
Но вот к нам приближается длинная худющая фигура. Просто жердь, которая едва видна из-за ящика с овощами; вот она подпрыгивает, роняя на землю несколько помидоров, и врезается в стол, после чего неловко извиняется. Созданию лет двадцать пять, не больше. Рыжая шевелюра, спадающая на глаза, розовые щеки; парень тяжело пыхтит от натуги. Возникает желание усадить его на стул и велеть как следует отдышаться.
Добрый день, выдавливает наш пугливый незнакомец.
Здравствуйте, отвечаю я.