Горин вскочил в трамвай, доехал до порта, взял билет на паром и через четыре часа оказался на другом берегу пролива. Тут же, у причала, словно поджидая его, стоял автобус, отправлявшийся в глубь страны. Он забился в дальний угол салона и, потея от страха, едва дождался, когда автобус вывезет его из припортового поселка. Горин сошел в первом попавшемся на трассе городке. Вместе с ним из автобуса выбралась пожилая пара, которая вскоре пропала среди одинаковых двухэтажных домов. Автобус постоял минуту на безлюдной ратушной площади и, глухо урча, покатил дальше. Горин оглянулся. Пустынная площадь. По её периметру горели, готовясь к ночи, огни над витринами магазинов и нескольких аптек. На ратушной башне, дребезжа, ударили колокола. Восемь раз, машинально сосчитал Горин. На дальнем краю площади он разглядел трехэтажное, под красной черепицей здание. Вазоны с геранью под окнами, вылинявшие зеленые маркизы, невнятная вывеска на козырьке входной двери. Глубоко набрав в легкие воздух, как перед прыжком в воду, скорым шагом он пересёк площадь и вошел внутрь гостиницы.
В лихорадочном страхе он провел несколько дней за закрытыми шторами, затаившись и не включая свет. Боялся покинуть свое убежище и одновременно замирал от мысли, что, запертый в номере, он беспомощен перед Апполионом. На третий день своего затворничества он неожиданно успокоился. Вечером ему пришла мысль о деньгах, о его деньгах, о деньгах, которыми он безраздельно владел! Десятках миллионов евро! Эта мысль приглушила страх, вернула самообладание и главное ощущение превосходства. Минуту назад, размышлял Горин, я боялся, боялся до судорог. Сейчас я спокоен. Спокоен. Во всяком случае, здесь. Оставался, конечно, страх перед одним человеком Стариком. Но Старик был за тысячу километров от него.
Горин знал Старика с раннего детства тот жил на одной лестничной площадке с его семьей. Пятиэтажный кирпичный дом. В центре строения возвышалась башня в семь этажей, увенчанная шпилем и гипсовой звездой. Башня предназначалась партийной и советской номенклатуре. Старик в те годы, конечно, не был стариком, а был энергичным, улыбчивым, высоким и спортивным. Он и Горин-старший работали в одном учреждении, хотя входили в него через разные подъезды. Мальчиком Горин нередко слышал имя соседа отец иногда с почтением, иногда с неподдельным страхом что‐то рассказывал матери. Потом сосед куда‐то пропал. Он появился много лет спустя, когда сам Горин был уже молодым человеком. Вернулся седой, неулыбчивое лицо его задубело под нездешним загаром. Ещё он хромал.
Так случилось, что в мутной воде конца девяностых молодой Горин удачно совершил несколько финансовых операций. Это сослужило ему неожиданную службу он приобрел известность среди вчерашних комсомольских и партийных начальников. К нему потянулись разные люди с наличными и безналичными деньгами, с шальными мешками акций заводов и шахт, с купленными по бросовым ценам домами и кусками земли. Обращались к нему с одним и тем же предложением превратить имеющиеся деньги в ещё большие. Денег они хотели много и непременно сразу. Всем им Горин казался магом, который поможет «срубить бабки по-быстрому и разбежаться». Горин охотно шёл навстречу, умножая их состояния. Больше, чем пачки долларов, которые он получал за свою работу, он любил сам процесс. Ему нравилось нет, он был просто счастлив, он прямо‐таки купался в чужих деньгах, радуясь и замирая от восторга и восхищения самим собой. Он был властителем, его воле подчинялись люди, товары, деньги. Он как медиум видел своим внутренним взором потоки денег, их движение, их метаморфозы, как одна валюта превращалась в другую; как зерно, товарные вагоны где‐нибудь на полустанках в Сибири, щебень или бензин на юге чудесным образом превращались то в одно, то в другое, разрастались, приумножались и вдруг обнаруживались в виде шестизначных цифр на счетах банков в Базеле, Дублине или в Лондоне. Ему хватило ума не ввязываться в торговлю оружием и наркотиками, но этой осторожности оказалось недостаточно. То ли в спешке, то ли из-за своей наглости, а может, его, как «жирного кота», просто развели более расчетливые собратья, он «попал на деньги». На очень большие деньги. Его предупредили, что средства нужно вернуть, причем с процентами, потому что не возвращать нехорошо. Потом «поставили на счётчик». Дело усугублялось тем, что Горин не собирался возвращать. Вся его натура противилась этому, он не хотел расставаться с деньгами, которые считал своими. Не дожидаясь неприятностей, он исчез. Это был его первый опыт бегства и скитаний, как выяснилось, не совсем удачный. Его быстро загнали в казахстанские степи, и Горин очутился в городе, продуваемом насквозь ветрами, без знакомых, надежных связей и без помощи. Он затаился в пустой квартире нового малозаселенного дома. На пятый день своего «сидения» он собрался сходить за едой в соседний продуктовый. Открыл дверь и от неожиданности отскочил назад. На пороге стоял Старик. Он ещё больше постарел и стоял, опираясь на трость. Разговор получился непродолжительным. Суть его свелась к простой альтернативе: либо Горин работает на него, и Старик его «крышует», либо Старик не мешает славным ребятам, сидящим в машине внизу, потолковать с Гориным о каком‐то долге. Выбор был очевиден, и Горин через десять часов оказался в Москве. Спустя два дня он уже работал на Бюро. Но жизнь, как известно, развивается по спирали, и вот он снова в бегах.
Просидев несколько дней в номере за закрытыми шторами, он уехал. Взял в аренду дамский Fiat 500, с вечера заплатил за гостиницу и, решив выждать до трех часов ночи, снова затаился.
Одетый в дорожное Горин лежал на кровати, смотрел в потолок и ждал, когда за окном стемнеет. На грязном потолке темнело пятно с неровными желтыми разводами по краям. Горин смотрел и думал, как он устал от ожидания. Мелькнула мысль как было бы хорошо, откройся сейчас дверь и появись на пороге Апполион. Конец беготне, конец страхам, конец этому бесконечному паскудству! Кстати, как появится этот вестник? Из мрака, укутанный в плащ и в маске? С громами и молниями? Или это будет бутылка с коктейлем Молотова, залетевшая в открытое окно?
Стемнело. Шаги на лестнице стихли. За стеной привычно захрапел неизвестный сосед. Горин поднялся, по привычке проверил, не оставил ли следов, похлопал себя по карману, проверяя пистолет, и вышел.
Произошло это две недели назад. Сейчас он сидел на площади, солнце приятно согревало лицо, и на языке ещё сохранялся сладковато-соленый вкус соуса. Страх действительно исчез. Горин потянулся, мышцы откликнулись легкой болью. Он как будто заново узнавал свое тело. Кровь весенними ручейками весело бежала по его обновленному телу. Он открыл глаза, огляделся, щурясь от солнца, посмотрел вверх. Синее небо в разрывах облаков. Горин словно увидел его заново, улыбнулся и счастливо вздохнул. Так неизлечимо больной чувствует возвращение к жизни накануне своей смерти.
Вечером он сидел в полупустом баре и пил текилу. Приятное опьянение, праздная болтовня на русском, без оглядки и осторожности, всё это ему нравилось. Бармен, молчаливый, грузный и краснолицый, неодобрительно поглядывал на русского, но исправно наливал. В конце концов, мы живем в свободной стране, думал бармен, здесь и русскому позволительно надраться. Они же без этого не могут! Бармен и сам пропускал иногда стаканчик-другой, но чтобы вот так! Нет! Эти русские настоящие азиаты! Хотя нет! Вот у него партнер по гольфу чистый кореец. Тоже азиат, но так не напивается. Получается, русские и не европейцы, и не азиаты. Хм Варвары! Выбрались из лесов с кучей денег и лезут к нам, как свои!
Устал жутко устал, жутко! Слышишь, бро? Горин сыпал соль на ладонь. Vous compranez?[1]Ждёшь, ждёшь а его всё нет. Understand?[2]
Бармен налил в стопку очередную порцию текилы, ловко насадил на край ломтик лайма и пододвинул выпивку Горину. Тот аккуратно слизал соль с руки, выпил, понюхал лайм и медленно стал его жевать. Бармен поглядел на Горина и решил не убирать бутылку.
One more shot, sir?[3]
Горин застыл, глядя на бармена остекленевшим взглядом, потом сглотнул.
Shot? Right thats what Im waiting for[4]. Выстрел и кирдык! Понимаешь, он говорит, я правила нарушил! А если у меня свои правила? Тогда как?
Бармен скроил на лице подобие улыбки и налил снова:
Hang on![5]
Горин тупо посмотрел на новую стопку.
Hang on Апполион Апполион, между прочим, вестник смерти. Ты смотри он погрозил бармену пальцем, потом вздохнул. Well charge it to my room[6].
Он осторожно сполз с высокого стула и вышел в узкий холл. Девушка за стойкой администратора посмотрела на Горина пустыми глазами и снова уткнулась в гаджет. Над стойкой осталась возвышаться рыжая копна волос. Горин постоял, опираясь на металлическую дверь лифта и пьяно размышляя, стоит ли ехать одному или подождать попутчиков, и, не сумев найти ответ, поднялся по лестнице. В номере он разделся, надел махровый белый халат, переложил пистолет в карман халата и отправился в ванную комнату. Он открыл краны и уставился пьяными глазами на бьющие струи воды.
Боль в шее оказалась неожиданной, резкой и настолько сильной, что последней мыслью перед тем, как потерять сознание, была он эту боль не перенесёт! Мама!
Очнувшись, Горин обнаружил, что лежит на кафельном полу возле ванной. Страшно болела шея. Странным образом он протрезвел. Шумела вода. С зеркального потолка в глаза ему бил свет. В потолке отражалось нечто бесформенное и белое. Это он в белом халате, лежит на полу дошло до него. Нужно кого‐нибудь позвать. Наверное, у него инсульт. Откуда‐то сзади, со стороны его затылка появилось лицо. Он мучительно всматривался в эти черты, но всё плыло перед глазами. Горин попытался позвать на помощь, пошевелить рукой, но тело не слушалось. Потом он увидел шприц в чьей‐то руке, а рука в голубой резиновой перчатке. Такие, он вспомнил, продаются в аптеках. Потом Горин почувствовал, что невидимая сила разжимает ему рот, ухватывает за язык и тянет наружу. Мелькнул шприц, под языком что‐то мимолетно кольнуло и через мгновение Горин умер.
Рука в резиновой перчатке выдернула шприц. Нижняя челюсть покойника медленно отвисла. Шприц очутился в пластиковом пакете, пакет в кармане куртки. Обладатель куртки подобрал с пола черный брусок электрошокера и склонился над телом. Потянув веко вверх, приоткрыл мертвый глаз. Роговица потускнела, пустой зрачок безжизненно застыл черной полыньей. Убийца оглядел ванную комнату и вышел.
Тело Горина лежало, привалившись боком к ванне. Из кранов шумно лилась вода. Вскоре она потекла через края ванны и залила пол. Халат на мертвеце быстро набух и потемнел. Вода, перевалившись через невысокий порог, хлынула в комнату.
Около двух часов ночи с потолка над спящей за стойкой администратора девушкой упали первые капли. Светлые сумерки сменили полумрак ночи, когда к гостинице подкатила машина с мигалкой. Приехавшие полицейские констатировали смерть русского наступила от естественных причин. Или по велению рока, мог бы добавить Горин. Если бы был жив.
Глава II
Раннее летнее утро на Садовой напоминало Уварову утро из фильмов шестидесятых праздничное, звонкое, улыбчивое. Только что прошел дождь, и солнце блестело на мокром асфальте. Приятность воспоминания портили идущие медленным потоком автомобили и в особенности застывшая на встречной полосе пробка. Он поморщился, как от зубной боли. При виде пробок он впадал в бешенство долгое стояние в гуще машин убивало его драгоценное время, исчезающие, как вода, как песок сквозь пальцы, минуты жизни. Каждый удар сердца бесценен, каждое движение глаз неповторимо. Бессмысленно, бесцельно, унизительно сидеть неподвижным истуканом в неподвижной веренице машин! Увидел себя в зеркале заднего вида: тяжелое лицо, брезгливо опущенные углы рта, синие глаза, не утратившие пронзительности, и седой ёжик на крупной голове. Не самое лучшее выражение лица для делового разговора. Он отмахнулся от этой мысли уже давно взял себе за правило не думать о том, какое производит впечатление на других. Не из лености или гордости, смешно даже допускать такую мысль, а из простого практицизма. Стремлением понравиться, произвести впечатление ты заранее загоняешь себя в пассивную позицию, другими словами, отдаешь инициативу. Ясность в разговоре, демонстрация воли и главное умение вычислить, что нужно собеседнику и в чем его слабость, вот что определяет успех. Люди настолько эгоцентричны, что собственные проблемы формируют их мысли, их поведение. Не далее как вчера навестил городок у самой границы области. Тамошний вице-мэр профессионал, работяга, но гложет его незаметность, непризнанность. Город поднял, порядок навел, а все лавры мэру. Павел Максимович, вскользь отдав должное заслугам вице-мэра, пригласил его на закрытое мероприятие у полпреда президента, куда не то что вице-мэры не все мэры были приглашены. После этого то, ради чего Павел Максимович и приехал в городишко, решилось в считанные минуты.
Если быть внимательным наблюдателем, то откроется истинная причина поведения человека, станут понятны его мысли, а следом не сложно вычислить, к чему он стремится. Вот и сейчас он не сомневался в успехе предстоящего разговора знал заранее, что ему возразит Карнаухов и что он предложит тому в ответ. И то, что он, Уваров предложит, устроит Карнаухова. Это будет означать, что «многоходовка», на подготовку которой он потратил несколько месяцев, собирая информацию, вовлекая разных людей, оценивая различные сценарии событий, заработает. О конечной цели этой «многоходовки» никто, включая Карнаухова, даже не догадывается.
Черный «Майбах» свернул в переулок, плавно прополз между панельными домами и остановился возле высотного здания.
Уваров выбрался из машины и, тяжело опираясь на трость с ручкой в виде бегущей борзой, поднялся на крыльцо.
Приняли его не сразу. Пришлось осторожно, предварительно пристроив больную ногу, опуститься в глубокое кожаное кресло в дальнем углу приемной и ждать. Его колено было раздроблено осколком, не сгибалось и мешало, но он отказывался от операции пусть увечной, но родной кости доверял больше, чем титановой штуковине. Устроившись в кресле, Уваров неодобрительно покосился на широкое и высокое, в пол, окно. Дома, дома, дома! Дымка, восходящее малиновое солнце. Так же, как окна от пола до потолка, через которые, как ему казалось, он виден всему городу, он недолюбливал «open space» и обширные пространства мегамоллов. Ни спрятаться от чужих глаз, ни скрыться. Он нервничал, когда был у всех на виду, особенно если при этом кто‐то маячил у него за спиной. Психолог сказал, что это агорафобия. Дурачок! Не знает он, что в лесопосадке, а ещё лучше в окопе в полный рост гораздо спокойнее, чем у всех на виду!
Секретарша милая такая деваха, не очень размалеванная принесла кофе. Помнит, усмехнулся Уваров, принесла эспрессо, а не этот «атмосферный» и на растительном молоке «латте». Он отложил трость и маленькими глотками стал прихлебывать кофе. В этот момент его пригласили.
Карнаухов встретил его у дверей.
Простите, Павел Максимович, с администрацией президента разговаривал, сами понимаете