Так, теперь мы вроде бы поняли, для чего на сцене появляется Пандольф. Давайте посмотрим, как нам преподнесут сам конфликт и как в нем раскроется личность короля Иоанна Безземельного.
Король Филипп уважительно приветствует римского посланника. Пандольф отвечает на приветствие и сразу обращается к Иоанну:
Скажи-ка, Иоанн, ты почему так себя ведешь? Почему не позволяешь архиепископу Кентерберийскому, которого назначил лично папа, вступить в должность?
Тут Иоанн снова ведет себя точно так же, как и ранее при разговоре с Филиппом Французским.
А ты кто такой, чтобы допрашивать короля? Ты представитель папы? Тоже мне, нашел, на кого ссылаться! Мне твой папа тьфу, пустой звук, он мне никто и звать никак. Так ему и передай. И еще скажи, что никогда ни один итальянский поп больше не будет получать никаких денег от английских церквей, расположенных в моих владениях. Я в своей стране полновластный хозяин и буду делать, что захочу. Никаких пап нам не нужно. С этой минуты я отвергаю власть Рима над Англией.
(Дорогие читатели, кто из вас помнит, откуда слова: «Собирайте свои манатки и уматывайте»? Интересно, почему мы разбираем пьесу, написанную в XVI веке о событиях, имевших место в XIII веке, а ассоциации возникают все время какие-то неправильные)
Дорогой мой брат, твои слова кощунство, предостерегает его Филипп.
Но Иоанна не остановить. Подумаешь, кощунство! Это все католические попы придумали, а они королю не указ.
Давай, иди у нахального попа на поводу, презрительно отвечает он. Не забудь взять в компанию всех прочих христианских монархов. Вы все готовы платить папству, покупаете себе отпущение грехов и всякие привилегии, торгуетесь, как на базаре. Я один восстаю против папы! Кто будет с ним дружить тот станет моим врагом.
Я восстаю один да будет так! И каждый друг его мой смертный враг.В таком случае я отлучаю тебя от церкви, внушительно произносит кардинал. Отныне каждый твой подданный, кто нарушит тебе верность, будет благословлен, а тот, кто тебя убьет, будет прославлен, как святой.
Звучит устрашающе, но на самом деле так и было: убийство человека, отлученного от церкви, приравнивалось к богоугодному подвигу.
Констанция открыто радуется:
Как хорошо! Теперь у меня полное право поквитаться с Иоанном!
«Проклятье церкви свято и законно», кивает Пандольф.
В том смысле, что, мол, да, имеешь право, тебе еще и спасибо скажут.
Если закон не может защитить правду, то он не должен мешать и законной мести, продолжает.
Констанция Бретонская. Художник John William Wright, гравер W. H. Egleton, 1837.
Констанция. Если закон не работает, то не работает в обе стороны. Защитить никого не может, но и заткнуть рот или запретить тоже не сможет.
В правовом смысле слова совершенно замечательные! Или закон есть, и тогда он есть для всех людей и любых поступков, или закона нет ни для кого и ни для чего. Как говорится, нельзя быть «немножко беременной».
Тогда Пандольф обращается к Филиппу Французскому:
Король Филипп, ты должен порвать с еретиком Иоанном, иначе тебя тоже проклянут. Если король Англии не подчинится Риму, ты должен будешь объявить ему войну.
Филиппу такой поворот совсем не нравится. Он молчит и мучительно думает, как выскочить из ловушки. Ведь еще недавно все так хорошо складывалось: дофин получает испанскую принцессу, за ней дают большие французские земли, предательство по отношению к Констанции и Артуру обошлось вообще даром А теперь что, все прахом пойдет?
Элеонора замечает, что король Франции в смятении.
Ты что-то побледнел, дружок. Собираешься разорвать союз с нами? Не советую.
Но Констанция, само собой, считает совсем иначе.
Пусть Филипп раскается в своем предательстве и порвет с Иоанном, снимет грех с души.
Филипп, я бы на твоем месте прислушался к тому, что говорит папский легат, рекомендует предусмотрительный эрцгерцог.
Ну а Бастард в своем репертуаре: снова принимается дразнить Лиможа-Леопольда-Не-пойми-кого:
Сбрось шкуру льва, скорей напяль телячью, с издевкой произносит он.
Эрцгерцог понимает, что сейчас не место и не время сводить счеты:
Я промолчу и проглочу обиду, негодяй, ведь я
Он не успевает договорить, потому что Бастард перебивает:
Конечно, проглотишь, у тебя глотка широкая, это всем известно.
Иоанн тоже с нетерпением ждет, что Филипп ответит кардиналу Пандольфу.
Так что ты ответишь кардиналу? спрашивает он.
А что он может сказать? Только согласиться! фыркает Констанция.
Бланка Кастильская. Художник Eusebi Planas i Franquesa, 1869.
Тут и дофин Людовик подает голос:
Отец, подумай, что лучше: получить проклятие от Рима или потерять дружбу Иоанна, которая вообще-то немного стоит? Какой вариант менее опасен для Франции?
Само собой, папский гнев, подсказывает Бланка.
Странная позиция. Девушка, рожденная и воспитанная в католической Испании, вдруг говорит, что папский гнев менее страшен, нежели разрыв союза с Англией? Объяснение тут может быть, как мне кажется, только одно: Бланке очень хочется замуж за Людовика, но она понимает, что если сейчас папаша жениха рассорится с Иоанном и Элеонорой, то есть с ее дядей и бабушкой, то свадьбы ей не видать как своих ушей. Фиг с ней, с анафемой, лишь бы Филипп и Иоанн продолжали дружить.
Констанция негодует:
Осторожнее, дофин, твоя невеста тебя с толку сбивает. Не слушай ее!
«Не голос правды говорит в принцессе нужда ее», честно признается Бланка.
Переводим на понятный прозаический язык: «На самом деле я, конечно, уверена, что ничего ужаснее отлучения от церкви быть не может. Но в данных обстоятельствах я вынуждена занимать другую сторону и голосовать за единство Филиппа и Иоанна, потому что от этого зависит моя личная жизнь».
Тут Констанция разражается гневной тирадой на тему противопоставления «правды» и «нужды», иными словами общественного и личного.
Если для тебя нужда (то есть личное) важнее правды (общественного) и ты готова пожертвовать правдой во имя нужды, то ты должна понимать, что правда воскреснет, если кончится нужда. Откажешься от личных интересов воцарится прекрасная и высокая правда, а будешь зацикливаться на личном и никакой правды и справедливости не получишь.
В общем, «прежде думай о родине, а потом о себе». Мы это проходили.
Что-то Филипп долго молчит, ничего не отвечает, замечает Иоанн.
Давай же, Филипп, отвечай, как должен, торопит короля Констанция.
Король, перестань сомневаться и ответь, вторит ей эрцгерцог.
А ты набрось телячью шкуру, трус, ехидничает Бастард.
Ну да, что-то он долго молчал, мы уже соскучились
Наконец, Филипп открывает рот.
Даже и не знаю, что сказать. Не могу решить.
Ну уж скажи что-нибудь, только помни обо всех моральных тяготах отлучения от церкви, говорит Пандольф.
А вы бы как поступили на моем месте, святой отец? спрашивает Филипп. Мы с Иоанном только что договорились и пожали друг другу руки. Это означает мир для наших королевств, сохранение тысяч жизней, спокойствие и стабильность в наших странах. Теперь мы должны все это разрушить и снова начать воевать, проливать кровь. Вы же священник, божий человек, как вы можете толкать нас на такое? Придумайте что-нибудь, найдите выход, и мы будем вам благодарны по гроб жизни.
Но Пандольф непреклонен. Никаких компромиссов!
То, что хорошо для Англии, плохо для всех остальных. К оружию, Филипп, иначе на своей шкуре прочувствуешь, что такое проклятие матери-церкви! Уж лучше бы ты держал змею за жало, чем пожимал руку Иоанну.
Ох, какие воинственные, оказывается, были служители церкви! А мы-то думали, что они за мир и дружбу
Руку могу отнять, а верность не могу, отвечает Филипп.
Пандольф произносит длинную речь-наставление, суть которой сводится к тому, что если пообещал сделать что-то плохое или неправильное, а потом обещание не выполнил, то это даже хорошо. Поклялся быть верным злому человеку и нарушил клятву молодец. «Ложь исцелится ложью так огнем огонь врачи смягчают при ожогах». Ну, типа «подобное лечится подобным».
Примешь правильное решение, изменишь клятве, которую дал Иоанну, мы тебя поддержим молитвами, а если нет мы тебя проклянем, резюмирует кардинал.
Эрцгерцог готов последовать совету кардинала и призывает к мятежу.
Ты снова за свое? вспыхивает Бастард. Заткнуть бы рот тебе телячьей шкурой!
Отец, к оружию! кричит дофин Людовик.
Бланка в отчаянии: бракосочетание накрывается!
Ты собрался воевать в день нашей свадьбы? Да еще против родственников твоей жены? Ну, давай, действуй, пусть за свадебным столом сидят одни покойники, а музыканты будут играть похоронный марш. Я тебя умоляю: услышь меня, не воюй с моим дядей!
Констанция пытается перехватить инициативу и повлиять на молодого дофина:
Не иди против церкви!
Но Бланка не уступает:
Вот теперь я и увижу, любишь ты меня или нет. Что для тебя важнее?
Для него важнее честь, уверенно парирует Констанция.
А Филипп так и стоит молча, ничего не говорит.
Пап, ты такой спокойный, а ведь надо решение принимать, обращается к отцу дофин.
Тут и Пандольф снова вставляет свои три копейки:
Я на тебя наложу проклятие, предупреждает он Филиппа.
И король Франции, наконец, решается.
Мы враги, Иоанн, произносит он.
Интересно, как? Решительно и твердо? Или выдавливает из себя слова через силу? Смущенно и виновато или с полным осознанием собственной правоты? Вот уж раздолье актеру, который будет играть эту роль!
Ну наконец-то! радуется Констанция. Ты снова стал нормальным мужиком.
Эх, французы, удрученно вздыхает Элеонора. Все ваши клятвы сплошной обман.
Иоанн рассержен и открыто угрожает Филиппу:
И часа не пройдет ты горько пожалеешь о своем решении.
Ничего, пройдет время и ты сам раскаешься, вторит ему Бастард.
Бланка горько сетует: день начинался так прекрасно и заканчивается крахом всех надежд.
А мне-то что делать? Чью сторону принять? Если буду молиться о победе мужа, значит, буду тем самым молиться о смерти дяди. Встану на сторону дяди и бабушки пойду против мужа. Чем бы ни кончилась эта война, я буду в числе проигравших.
Твое, подруга, счастье только рядом со мной, заявляет Людовик.
Нет мне в жизни никакого счастья, печально констатирует девушка.
Иоанн отправляет Бастарда стягивать войска и гневно объявляет Филиппу, что готов начать бой. Филипп не остается в долгу и отвечает угрозами.
Уходят.
Сцена 2
Равнина близ Анжера
Шум битвы, стычки. Входит Бастард с головой эрцгерцога Австрийского.
А ничего денек получился, горячий, довольным голосом произносит Бастард. Так, пусть голова тут полежит, а я отдохну немножко.
Входят король Иоанн, Артур и Хьюберт.
Хьюберт, присмотри за мальчишкой, распоряжается Иоанн. А ты, Филипп, беги к моей матери на помощь, ее палатку окружили враги, надо спасать королеву.
Бастард с головой эрцгерцога. Художник John Gilbert, гравер Dalziel Brothers, 1865.
Если вы уже забыли, что происходило в первом акте, то напоминаю: Филипп это имя Бастарда, он у нас Филипп Фоконбридж. Правда, Иоанн в том же эпизоде объявил, что отныне новоявленный племянник станет носить имя своего отца: Ричард. Но, кажется, за всеми военными хлопотами успел об этом забыть.
Не волнуйтесь, ваше величество, королева в порядке, я ее уже выручил. Но рассиживаться действительно некогда, еще одно небольшое усилие и победа наша.
Уходят.
Коктейль получился, однако Вместо замка Мирабо палатка на поле боя. На самом деле Артур действительно попер буром на родную бабулю, и действительно в 1202 году, но только то была осада замка, а не сражение, хотя событие и вправду имело место в ходе анжуйской кампании. Иоанна в тот момент поблизости не было, Алиенора приготовилась давать отпор захватчикам, но гонца к сыну отправить смогла, и Иоанн успел: примчался на подмогу, застал расслабившегося Артура врасплох, врагов перебил, племянника взял под стражу. К слову замечу, Бланка Кастильская и дофин Людовик к тому времени уже два года как были женаты. Но для Шекспира это дело обычное: что там какие-то жалкие пара лет, у него в пьесах анахронизмы куда покруче имеются. И покойнички на сцену выходят, и еще не рожденные младенцы, и трехлетние мальчики в сражениях участвуют и режут головы врагам, и факты скачут взад-вперед на десять лет
Следующий вопрос: а кто такой Хьюберт? В перечне действующих лиц указан Хьюберт де Бург, один из баронов при Иоанне Безземельном. Не особо знатный, но зато приближенный и доверенный. Именно он был назначен тюремщиком юного принца Артура, это исторический факт.
Сцена 3
Там же
Шум битвы, стычки, отбой. Входят король Иоанн, Элеонора. Артур, Бастард, Хьюберт и свита.
Король велит матери остаться под охраной сильного отряда.
А ты, племянничек, не грусти, гляди веселей! Бабушка тебя любит, а я, твой дядюшка, готов заменить тебе отца.
Мама теперь будет переживать, сокрушается взятый в плен Артур.
Но королю не до сантиментов, у него война. Не обращая внимания на причитания Артура, он обращается к Бастарду:
Поезжай немедленно в Англию, возьми за горло наших аббатов, пусть тряхнут мошной и дадут денег на войну. И вели выпустить преступников из тюрем, нам пушечное мясо нужно. Даю тебе все полномочия, действуй от моего имени.
Набирать наемников из числа заключенных было в те времена самой обычной и весьма распространенной практикой.
Ну, если я иду за деньгами мне никто поперек дороги не встанет. Прощайте, государь. Бабуля, целую ручки. Если на меня вдруг накатит приступ благочестия, я за вас помолюсь, ухмыляется Бастард.
Элеонора и Иоанн прощаются с ним.
Бастард уходит.
Элеонора ласково зовет Артура, называет его внучком и отводит в сторону. А Иоанн меж тем заводит разговор с Хьюбертом.
Друг мой Хьюберт, вкрадчиво начинает король, ты так много сделал для меня, я твой должник и готов расплатиться за твою любовь и доброе отношение. Я тебе от всей души благодарен. Знаешь, хотел сказать тебе одну вещь, но не могу подобрать слов Вот честно, мне даже неловко говорить, как я к тебе привязан.
Загадочное начало. Если бы мы не знали, что король Иоанн был необыкновенно охоч до чужих жен, невест и дочерей, то после такого вступления могли бы бог весть что заподозрить
Хьюберт тоже не очень понимает, к чему такое вступление, и отвечает:
Я вам очень обязан, ваше величество.
Как именно отвечает? С какой интонацией? Настороженно? Или искренне, от души, не чуя подвоха?
Погоди, рано еще благодарить, пока повода нет, но скоро будет. Наберись терпения, я с тобой щедро расплачусь. Да, так я хотел тебе сказать Нет, потом скажу. Сейчас как-то неуместно, уж больно денек хороший, погода замечательная! Если бы мы с тобой сейчас находились в более мрачном месте, в другой обстановке, я бы тебе рассказал Но не буду! И все-таки я тебя люблю и надеюсь, что ты тоже меня любишь.
Экая, право, длинная запевка! Хитрый у нас Иоанн, слова в простоте не скажет, все намеками, намеками
Государь, я вас так люблю, что выполню все, что скажете, даже если это грозит мне смертью, отважно, но неосмотрительно обещает Хьюберт.
Знаю, дружок, знаю. Посмотри на мальчишку, Хьюберт: он препятствие на моем пути. Куда ни сунусь всюду он. Ты меня понял?
Да я с него глаз не спущу! Он шагу сделать не сможет и никогда больше ни в чем вам не помешает, клянется де Бург.
Иоанну надоело ходить вокруг да около, он видит, что простодушный доблестный рыцарь Хьюберт намеков не понимает. Придется говорить прямым текстом.
Смерть, коротко бросает король.
Государь! восклицает Хьюберт.
И снова вопрос: что вложено в это единственное слово? «Как вы можете? Как вам не стыдно?» или «Так точно, товарищ генерал, будет выполнено!»? А может быть, «Правильно ли я вас понял?» Это ведь в русском переводе реплика Хьюберта идет с восклицательным знаком («Государь!»), а в оригинале-то совсем не так. Услышав от Иоанна: «Death», то есть «Смерть», де Бург переспрашивает: «My lord?». Похоже, он действительно не догоняет, чего от него хочет король.