Мне разрешают, (нет, вы только представьте!), мне разрешают печатать на печатной машинке. И потом даже (Даже!) дают настоящую (НАСТОЯЩУЮ!!) печать и чистый листочек, и мне можно (МОЖНО!!) ставить печать на чистый лист. Чистый кайф на чистом листе. Помню, как я маленькая печатаю на печатной машинке, тыкаю методично крошечным пальчиком в клавиши, перетаскиваю жужжащую штуку с бумагой. Шлепаю печатью на бумаге. Очень нравится занятие. В какой-то момент мама сворачивает это действо, говорит, что нужно работать на машинке. Не будем мешать! Никто не говорит такого, не выгоняет, а мама говорит. Грустно.
Маленькая бровь ползет вверх от недоумения, Никто же ничего такого, ну мам, ну не говорил. Зачем ты так?! Безусловно я не говорю этого вслух, но эмоцию помню. Не надо так, правда. Маме важно не помешать. Маме важно быть хорошей. Я вырастаю и знаю это наверняка. Я имею право уважать эту необходимость равно как и имею право ее не понимать.
В этом году я внезапно оказываюсь на выставке. Выставка литографий картин Магритта. Везде инсталляции зеленых яблок, яблок, яблок. Я слышу знакомый моему подсознанию звук. Даже не задумываюсь, что это. Начинаю оглядываться в поисках источника. И вдруг печатная машинка. Она стоит на полу. Мы начинаем разговаривать о печатных машинках в принципе.
Вдруг внезапно обухом словно по голове прилетают образы я вспоминаю в лицах, звуках, запахах это событие. Как печатала на печатной машинке у мамы, как мне хотелось больше и больше, и в какой то момент сказали хватит. Как я печатала и перетаскивала, шлепала буквы, свои впечатления. Делюсь прилетевшим воспоминанием, печатаю на ней на этой нынешней живой полуубитой раритетной развалине. Букв не хватает, но звук шлепающей клавиши и перетаскиваемой строки все также нафталиново-хорош. Будоражит и мурашит.
***
Мне 4, прабабушка "лечит" меня водой. Она зажигает спичку, что-то шепчет в кружку с водой, поплевывает туда, тушит в воде спичку. Мне нельзя смотреть, как она волшебнит воду, но я подглядываю и подслушиваю. Роль межкомнатных дверей у бабушки выполняют занавески, поэтому я просто стою в дверях, кося глазом в межшторную щелочку. И ухом тоже кося, конечно. Прабабушка наконец зовет меня, и я остаюсь с ней в комнате один на один. Мне при ней неловко, я ее как будто побаиваюсь. Она крестит меня этой водой, брызгает. Пришептывает и приговаривает. Спрошу маму потом, что это было чтобы я была спокойнее и чтобы снять страх. Мама говорит, что я сильно испугалась соседской собаки однажды. Мама говорит, что прабабушка лечит немножко, но она не такая сильная как соседка. Вспоминается это уже во взрослом возрасте. Эмоции свежи, словно и не было этих трех десятков лет.
Я у бабушки в деревне. В комнате, где я сплю вместе с мамой, когда мы приезжаем к бабушке. Я лежу на кровати, кровать застелена мягкой периной. До сих пор мягкая кровать выбивает в голове стойкую и теплую ассоциацию с детством. Каждый раз, когда я делаю что-то чересчур по маминому мнению, она делает мне замечания. Я вырастаю и нахожу в себе, что я всегда недо статочно успешна, -статочно худа и стройна, статочно хорошо готовлю, и многое многое другое. Кровать мягка и маняща. Я разбегаюсь, прыгаю и проваливаюсь в несколько перин и кучу подушек. Восторг и регина-не-балуйся, но восторга все равно больше.
Мама мажет мне опрелости детским кремом, он пахнет и дичайше щиплет, я хнычу и плачу. Мама говорит, что так нужно, и шикает на меня: Не может он щипать, это детский крем. Я плачу сильнее, мама стирает крем, и все равно щиплет. Мне пусто внутри мне не верят, не сочувствуют, не принимают, не помогают. Не чувствую причастности и защищенности. Не верят!
Пишу и ловлю мысль о том, что детство именно то теплое и ласковое, оберегающее и нежащее, что мы лелеем и вспоминаем во взрослости ассоциируется у меня с бабушкой. Я звала бабушку бабой Надей. Сейчас катаю на языке бабушка, бабулечка. Стеклянный шарик будто перекатывается на языке, юркий и вездесущий, ласковый и гладкий, вобравший в себя тепло и делящийся им. Откуда в русских селеньях взялось это вбивающее колья-сваи в детскую еще-не-нервную систему баба?? Нас с детства не учили любить. Учили бить, отбиваться, а вот лю-бить, со-чувствать, под-держивать и даже просто быть рядом не учили.
Бабушка часто рассказывает мне сказки старые известные или сочиняет на ходу новые. Я это очень люблю. У бабушки лишний вес, и я часто лежу прямо на ней как на перине. Бабушка для меня это что-то на теплом про теплое время. Про заботу и участие, про беспричинную бескрайнюю любовь и принятие, про пирожки и огород. А дедушка про клубнику и кроссворды. Мы любим булочки и плюшки, когда нам не хватает любви. Мы заворачиваемся в пушистый плед, когда нам не хватает душевного тепла.
Жизнь 3. Социальная
В городе мама устраивается с папиной помощью на работу уборщицей в мебельный магазин. Я часто хожу с ней на работу. Она в синем халате наматывает на пружинную швабру квадраты ветоши и моет бесконечные пространства бетонного пола. Мокрая тряпка звонко шмякается на бетон.
Брожу среди мебельных джунглей, качаюсь на кресле-раскачалке в торговом зале, общаюсь с грузчиками, разговариваю с пожилой продавщицей фотоальбомов и фототабличек на памятники. Живу полной взрослой жизнью. Разглядываю лица на похоронных табличках. В голове что-то свербит. Мне всегда интересно на табличках правда изображены лица умерших людей? А если это живые люди? Каково им тогда? Это сейчас принято изображать на фототабличках Киркорова в майорской форме или Мадонну в белой офисной рубашке, а там были лица настоящих людей. Какого им на мертвой табличке, если вдруг они живы?
Хожу кругами вокруг бархатного альбома. У меня есть детские фотографии,они собраны кучей в коробке. Альбом бархатный и ярко розового цвета. Я хожу трогаю его, мечтаю о нем. Не помню, прошу ли я его купить у мамы или это продавец расскажет маме о предмете моей страсти. Наступает день, когда мама берет меня за руку и мы идем покупать альбом. Торжественно и празднично! Ликование, восторг, счастье. С мамой через достаточно долгий промежуток времени мы сидим и оформляем альбом вклеиваем фото, добавляем вырезанные картинки из открыток и журналов. Альбом до сих пор со мной, он все такой же пушистый, ярко-розовый и теплый. Его греют воспоминания и я, маленькая довольная я.
Мамина коллега вяжет разноцветные коврики из обрезков ткани крючком, рассказывает про внуков, приносит баурсаки. Мы часто варим картошку в электрическом чайнике на обед, иногда ходим в киоск за весовым мороженым на весь коллектив магазина, редко обедаем с ними за общим столом. Иногда меня отпускают самостоятельно в киоск за печеньем или мороженым с дочерью одной из продавщиц она старше, и вместе мы бежим через пешеходный подземный переход как взрослые.
Помню товароведа с высокой светлой прической тот самый дом на голове. Миядзаки, мне кажется, оценил бы. Ощущение, что отношение к маме как будто бы сверху, несколько покровительственное. Мама смотрит на них снизу вверх. Я это считываю на уровне тонов, полунаклонов подсознательно на автомате. Я просто чувствую это.
Я бегу между гор чего-то деревянного на складе, прячусь сама от себя, сама себя нахожу. Нет, шизофрении нет, раздвоения личности нет, друзей тоже нет. С детства учусь закрывать свои потребности самостоятельно от безвыходности и безвходности. В закоулке с дверьми на полу мелькает ярким бликом что-то. Я наклоняюсь и в самом углу вижу серебряный крестик, дико радуюсь. Ключевое нашла, почти сокровище.
Я самостоятельно передвигаюсь по магазину. Меня знают все сборщики, грузчики, водители, продавцы, директор, товаровед и, мне кажется, уже даже покупатели. Спрашиваю у сборщика, кто потерял не известно. Забираю себе, прячу будто украдкой как неразрешенное. Позже рассказываю маме, мама не одобряет. Радостемер роняет стрелку и все как будто отваливается. Мама говорит, что не нужно было поднимать, потому что это крестик. Блестит на словах налет чего-то нематериального. Крестик я забираю домой и он долго еще болтается в баночке с пуговичками, кнопочками и прочим барахлом.
***
Поздняя весна. Деревья зеленеют первыми еще даже не листиками, а намеком на них. Витринные окна раскрыты нараспашку, мама и другие сотрудники моют окна. Окон много и они высокие. Маленькая я бегаю туда-сюда. Чувствую движение пола под ногами, поднимаю голову вижу, как качается люстра на головой. Все кричат. Я не слышу ничего, вокруг слов выкрутили звук на минималку. Выбегаю на улицу. Землетрясение. Подбегаю к маме на улице и выдыхаю, что нашла ее. Мама выдыхает в ответ. Мама искала меня.
***
Кафе Сказка. Там попугайчики в углу и веет чем-то удивительным. Мама зовет туда не частно. Мама любит там мороженое с малиной. Я честно делаю вид, что тоже люблю. Все по-честному: мама любит мороженое с ягодами малины, я просто мороженое. Свои ягоды я отдаю ей ну а что, на мороженом они кислят. А мама от них в восторге. У нас разное мнение кислое или сладкое. Я не спорю и даже не пытаюсь доказывать. Внутри меня простое согласие разводит ладошками, Возможно, я просто что-то не понимаю.
Я восторгаюсь атмосферой и названием. Названием возмозможно даже больше. Моя память никак не может определиться с интерьером то ли золотые вензеля, живые растения и чириканье попугайчиков в углу, то ли деревянные панели штакетничком в советском стиле. Мороженое точно подают в металлических креманках.
Недавно пред моим взором мелькнули металлические креманки в интернете. Я, конечно, их заказала. Теперь у меня дома самое вкусное мороженое! Чесслово! То самое, из детства!
Однажды в парк идет погулять с подругой моя тетя и берет меня с собой. В парке на улице заказываем мороженое с ягодами. Нам приносят пломбир с вишней из варенья. Тете возмущена, я счастлива. Вот это ягодки как ягодки, сладкие же. Странные эти взрослые! С тетей я всегда чувствую себя увереннее и принятее. Даже без мороженого. Даже когда она на меня злится или ругает. Интересно, почему? С тетей мы катаемся на карусели-цепочке. Цепочка большая я маленькая. Чтобы мне не было страшно, тетя придумывает сцепиться креслами и держит меня крепко, пока мы катаемся. Так нельзя по технике безопасности. Наверное, можно по технике эмоциональной опоры.
Для меня это про поддержку и ощущение плеча рядом. До сих пор именно от тети я ее чувствую, хотя мы давно живем в разных странах и городах и видимся раз в пять лет. Удивляюсь, как оно так закладывается в голову? Возможно тетя с подругой просто хотела покататься и не могла оставить меня одну внизу. Поэтому нарушала осознанно технику безопасности. А в голову сложилось вот так. Забавное и непознанное.
***
С мамой после маминой работы мы идем к бабушке Томе. Маленькими ножками мы топаем достаточно далеко. Устаю. Мама меня всегда подбадривает трубочками с белковым кремом и молочным коктейлем. Оба два должны быть в кафетерии неподалеку. Невероятный восхитительный коктейль с пенкой-пузырьками сверху. У него удивительный специфический советский вкус. Если кафетерий оказывается закрытым на переучет (коктейльных трубочек и пузырьков от пенки), у меня траур, грусть, тоска, тлен, ыжлость и все такое. Разочарование бьет ключом и иногда слезами.
Я очень не люблю ходить к бабушке Томе. Ей дали квартиру, она сейчас живет одна и у нее всегда идеальный порядок. Порядок, в котором ничего нельзя трогать, нельзя бегать, и шуметь тоже нельзя. Поэтому единственная мотивация коктейль. И иногда трубочки.
У бабушки Томы дома есть пушка. Классная деревянная пушка. То ли сувенирная то ли игрушечная. Невероятная в своей крутости. Пушка рабочая стреляет свернутыми бумажками. Однажды мы с папой играем с ней. Словно тихонечко так, чтобы бабушка сильно не возмущалась, что мы ее взяли. Вдруг сломаем. Мама как будто на стороне бабушки, боится ее разозлить.
На комоде у бабушки стоит черный чертенок Каслинского литья. Спустя 35 лет он переедет на мой питерский комод. Я люблю его нежно. Долгие 35 лет.
***
Тихий семейный вечер. Таких должно было бы быть много наверное, но в памяти стоит именно этот, один. Мама готовит что-то на кухне и моя память подкидывает идею, что это торт. Папа смотрит телевизор на полу. Он всегда сидит на полу, подогнув одну ногу под себя и вторую согнув в колене. Мама всегда ругается, говоря о наличии дивана там же удобнее!
Прошло много лет. Мамины старания не прошли даром папа смотрит телевизор с дивана или кресла. Интересно, а может на полу ему все-таки удобнее? И диваном-креслом он начинает пользоваться только для маминых не-замечаний. Может? Интересно, помнит ли он об этом?
Вероятно мама и папа поссорились, мама немного надута. Мне кажется, как будто она злится не очень сильно, не очень серьезно что-то на напускном и шуточном. Мама отправляет меня что-то сказать папе, папа маме. Сначала что-то бытовое, потом про "скажи маме, что я ее люблю". Этакий Печкин на короткие дистанции. Без велосипед, но добрый. Я бегаю, мне нравится. Затем и куда, не имеет особого смысла.
Важен процесс! Нужность, сопричастность и любовь. Тот редкий момент, что я помню, когда я была в правильной иерархии родители вместе и я как их продолжение. И тут же диссонанс начала дисбалансировки когда мама и папа общаются между собой через меня. Вроде бы в шутку, но в каждой шутке обычно шутки лишь малая доля.
Я прибегаю к родителям по стопятисотому разу. Они тушуются, не зная, что сказать. Выдают: Ну хватит уже. Папа хватает меня в охапку, начинает обнимать-щекотать-дурачиться. Родители не умеют в глубину каждый раз, когда есть возможность уходить в близость и глубину, я слышу очередное ну хватит уже. Не умели. Долгие годы и с детьми и с мужчинами я делаю тоже самое.
***
Иногда с работы маму и меня отвозит домой симпатичный коллега-водитель. Он рулит грузовой машиной с будкой. Усы у него ровные, густые, шелковистые и реально идеальные. Когда машина проезжает мимо гаи, мне говорят пригнуться детей в кабине возить нельзя. Но нам можно. Водитель питает явную симпатию к маме. Мама строго-настрого велит не говорить папе, с кем мы добирались домой.
***
Мама постоянно что-то достает. Мы с ней часто ходим постоять в очереди. Стоим часами за сосисками в каждые руки только по полтора килограмма. Маленькие ручки тоже руки. И поэтому я выстаиваю с ней часами в ароматах потных пальто и вытянутых гамаш. Внизу концентрация ароматов значительно гуще. Если зазеваешься, можно получить в курносый нос коленкой или набитой консервами авоськой по затылку. Иногда мне везет и меня сажают куда-то повыше на прилавок. Там смердит меньше.
Часто мы приходим в магазин, где мамой уже все договорено и нам втихую суют из-под прилавка десяток яиц или палку колбасы. Благодаря маме я знаю, как выглядит трехлитровая банка сгущенки и вкус еще той тянуче-настоящей сырокопченой колбасы. Вкуснотища! Ящики мармелада под кроватью, тяжелая железяка с селедкой. Мама постоянно что-то тащит, что-то кому-то достает, где-то крутится. Завидую и восхищаюсь, я выросла и я так не умею.
Вечер-ночер. После работы мы с мамой едем куда-то далеко на автобусе, автобус уже пустой. Мы едем за сухим заграничным молоком, которое где-то кому-то достал и перепродал, только тсс! Я очень люблю его, и постоянно ем в сухом виде, запивая водой. Мама просит быть осторожнее, сухим порошком можно легко подавиться. Я еду очень уставшая. На месте подпольной выдачи молока вижу двух больших мягких игрушечных пингвинов. Смотрю на них завидущими глазами, обнимаю весь вечер. Того, что поменьше, мне дарят. Того, что побольше, сказали, оставят внуку. Непомерное счастье, еду обратно с ним в обнимку. Пингвин заботливо упакован в наволочку. Он будет долгие годы жить у нас в коридоре.