Слезы продолжали меня душить и я вытирала их рукавом свитера уже пропитанного моими слезами и соплями. Я наконец-то могу зареветь навзрыд и не стесняться, что кто-то может меня обнаружить. Наконец-то я могу полностью выпустить всю ту боль, что роилась во мне, всю ту боль, что я утрамбовывала в себя все эти годы.
Почему же нельзя все вернуть, как было тогда? Почему же нельзя оказаться там, где было так хорошо? Почему все так несправедливо? Почему так больно
Я вспомнила, как выглядели тогда бабушка и дедушка, когда мы залетали на кухню с Максимом, перебивая друг друга, иногда даже дрались за то, чтобы рассказать новую небылицу. Мы тогда подлетали к бабушке, которая стояла с какой-то посудой. Тогда еще мы смотрели на нее снизу вверх и тараторили не затыкаясь. Наш рассказ превращался в сплошной шум. Она удивленно смотрела на нас и, наверное, гадала, как бы нас утихомирить, а не чтобы нам соврать. Потом кто-то из нас подбегал к дедушке и тряс его рассказывая и указывая куда-то.
От этих воспоминаний слезы накатили на меня с новой силой. Я выла от боли, как зверь, не обращая внимания ни на что вокруг. Здесь меня спрятали и никто меня не обнаружит. Я выла и готова были чуть ли не рвать волосы на голове от отчаяния, от того, что бабушки больше нет. Столько лет прошло, а я все еще не выплакала всю свою боль. Столько лет прошло, а я все еще не отпустила ее и никто мне не мог помочь пережить эту утрату. Никто не смог осознать всей важности этого человека в моей жизни. Иногда я наивно полагала, что пережила эту утрату, что все слезы выплаканы, что вся боль уже вышла, но нет. Оказывается нет.
И взрослая женщина долго и горько рыдала в своем одиночестве, проклиная себя, сидя на поваленной сосне с термосом в ногах в окружении знакомых деревьев, трав и облаков в родном месте, но без родного человека, в куртке которого она была, с красивыми пуговками и веревочками в кармане, в платке повязанном на манер шарфа.
Глава 5. Тени
Вернулась я домой все еще хлюпая носом, отчего дедушка взволнованно поинтересовался не простыла ли. Я поспешила его убедить, что это не стоит его волнений и все со мной в порядке. По-крайней мере, физически, добавила про себя я. Хоть я и выплакала, как мне казалось, всю боль сегодня утром, я остро ощущала, что нет этой боли рамок и размеров. Она бесконечна и нескончаема.
Я разлила оставшийся в термосе чай в две чашки и пригласила дедушку позавтракать со мной. Он не отказался, несмотря на то, что незадолго до моего возвращения только встал из-за стола.
Какое-то время я не находила о чем с ним заговорить, я все еще находилась где-то там, в своих воспоминаниях. Он сидел напротив меня и ничего не говорил. Тоже, наверное, не знал с чего начать и как развеять эту плотную минуту молчания через которую не проходило ни одно слово.
Помню, как однажды я сидел на этом же самом месте, вдруг осмелился прервать тишину дедушка. Бабушка залетела домой, как ракета. Вся красная, еле дышит. Я перепугался, думаю, что случилось, что стряслось. Помер кто-то? А она пытается отдышаться и повторяет «котята, котята». А я не мог понять, что с котятами, какие такие котята.
Я оторвала глаза от стола и потянулась к истории дедушки, забывая тоску и печаль.
А она показывает в сторону двери и говорит котят нашла на сеновале. У нас тогда все кошки попомирали из-за отравы, которой обрабатывали поле в тот год. Полдеревни тогда переболело, потом уже не использовали такую отраву. Побежали мы тогда на сеновал, нашли их. А они крохотные, плачут, мяукают, мать ищут, а матери и нет уже. Выходили мы их тогда: глаза обрабатывали, из пипетки кормили. На бабушку это, наверное, не похоже, но она тогда их чуть не на кровать в дом занесла, чтобы чужие коты их не съели. Так растили мы их дома на кровати, из пипетки кормили.
Дедушка говорил об этом и в глазах у него стояли слезы, а на губах широкая светлая любящая улыбка.
Любила она каждую животинку. А еще любила прикинуться недовольной и ворчать долго-долго чем меня конечно же только смешила.
А мне всегда было жалко тебя, я думала, что она бранит тебя зазря. Вспомнила я как бывало у бабушки включался режим недовольства и она начинала бранить дедушку на чем свет стоит.
Да нет же, я никогда не обижался на это. Ой, я даже вспомнил, как это все началось. Залился смехом дедушка, выуживая воспоминания из своей головы. Она не хотела выходить за меня замуж. Мы соседями были твои прадедушки. Твой прадедушка бабушкин отец музыкантом был и много чего еще из дерева мастерил, у них всегда что-то интересное было. Да и сестер у твоей бабушки не было, поэтому она всегда с мальчишками бегала, а я дружил с ее братьями. Вот так в какой-то момент и сам не заметил, как влюбился в нее. Наверное, когда взрослеть начал. А она уже тогда с характером была ого-го, это меня еще больше влюбляло. А когда из армии пришел, пошел свататься. Так мы женились против ее воли. Говорила, что не любит меня тогда, но времена другие были. Это вам сейчас проще, вы только по взаимному согласию женитесь. Но если бы было как сейчас, то и нас с тобой тут не было бы.
Наши чашки опустели, но я не торопилась вставать из-за стола потому, что боялась, что разговорившийся дедушка снова замкнется. Я подперла подбородок кулаками и продолжала с упоением слушать его рассказ.
И вот после свадьбы, когда мы сюда переехали, еще в старый дом, перед тем, как я наш отстроил, она все время на меня бранилась. Все время пыталась обидеть, как птица, которую в клетку посадили. Не сдавалась. Временами обидные вещи говорила, я даже руку на нее поднимал. Но в один из дней, когда она снова меня бранила, она как запустит в стену тарелку. Та разбилась и осколки полетели в стороны. А я был в тот день такой уставший, что не выдержал и как смахну со стола тарелку с яйцами на пол и разбились они все вдребезги оказывается не варенные были. А она вдруг в лице поменялась и говорит: «Я конечно дура-дурой, но ты вообще натуральный дурак». Не знаю, что тогда случилось, может быть, не помню уже, но мы так расхохотались и хохотали мы долго-долго. Хохотали пока собирали разбитые яйца по полу, их еще хрен соберешь, да и много так их было. Она оказывается тогда хотела пироги испечь. Вот после этого все поменялось как будто. Она перестала бранить меня, только в шутку начала ворчать, из-за чего я потом полдня смеялся. А она видит, что мне смешно и давай пуще прежнего то скотину, то соседей, то еще кого бранить. И слова ведь находила такие. Артистка, что с нее взять. Я ей говорил иди вон в кино сниматься, из тебя хорошая актриса выйдет. А она лишь смеялась и начинала кривляться, как маленький ребенок изображая всяких мадамов.
Мне ее не хватает. С сожалением произнесла я, тепло вспоминая бабушкины концерты.
Мне тоже. Очень. Тяжело выдохнул дедушка и спрятал глаза. Иногда бывает захожу домой и разговариваю с ней, а потом вдруг понимаю, что нет ведь ее больше и так тяжко на душе становится, хоть удушись.
Если ты покончишь с собой, то она тебя еще раз на том свете убьет. пригрозила ему я.
Убьет, как пить дать. Поэтому нет уж, какой там. Доживу свой век и там встретимся. Да и грех это на себя руки накладывать.
Какое-то время я не знала, что сказать, как продолжить разговор, но тут в кухню прибежали коты и стали просить у дедушки еды. Он обрадовался им, скрипя поднялся и поплелся к холодильнику, успокаивая взволнованных котов. А я пошла ставить тесто для пирогов.
Когда тесто поднялось, дедушка принялся нарезать яблоки и лимоны, а я пыталась повторить классические бабушкины орнаменты на крышке пирога. Получилось весьма не дурно, но до бабушкиных стандартов было еще далеко. Дедушка успокоил меня тем, что время научиться еще будет, муки в кладовке было много. Тут мне следовало бы сказать, что послезавтра я планировала возвращаться в Тетюши, но не смогла. Я кивнула ему и промолчала. Не смогла сказать сейчас, когда он засиял, как в прошлом, когда она была еще жива. Не хотелось мне портить этот момент нашего небольшого семейного счастья. Наготовлю ему пирогов послезавтра на неделю вперед и уеду. Откуплюсь этим. Он же не рассчитывал, что я приехала сюда навсегда.
После того, как пироги один за другим выскочили из старой духовки с парочкой кирпичей, которые еще положила бабушка, мы решили перекусить ими в огороде. На улице стояла слишком хорошая погода чтобы прятаться от нее дома. Я снова заварила термос чая, взяла две самые красивые чашки, которые бабушка навряд ли разрешила бы трогать без повода. Но чем не повод, да и какие могут быть еще поводы для того, чтобы наконец-то начать пользоваться этими чайными сервизами в шкафу?! Дедушка аккуратно сложил пироги на широкое блюдо и накрыл их полотенцем. Он был похож на маленького ребеночка в предвкушении готовясь к нашему не запланированному пикнику: спрашивал у меня что ему взять, достаточно ли пирогов, не приодеться ли ему для этого. Он оживился, пелена тоски спала с его глаз и они снова стали голубого цвета, как безоблачное небо в середине лета.
Прямо, как аристократы сидим. Усмехнулся он, когда мы с красивыми чашечками сидели на фуфайках на старой телеге, в которую он запрягал когда-то нашу лошадь.
Кто-то мог бы счесть это все глупостью, бездельем и кощунством, но я была рада видеть его лицо и глаза и для меня это было самым главным сейчас, а не то, что для деревенских мы довольно-таки странно себя ведем.
Ой, да. Согласилась я. Нужно тогда пальчик отогнуть.
А у меня уже не отгибаются, как ветки старые засохли. Показал свои пальцы дедушка.
Ну да и ладно. И так сойдет. Махнула я рукой. Аристократы на старой телеге и на фуфайках.
Я снова вспомнила новую историю с работы и в деталях рассказала дедушке традиции моей старой компании. Рассказала, как нас бесплатно угощали раками в праздник раков и какие вкусности тогда приготовили наши коллеги из отдела питания. А дедушка слушал и удивлялся всему, удивлялся что такое вообще бывает. Не забыл он припомнить с кривой ухмылкой, как на день пожилых им приносят скромный пакет с гостинцами, в котором один год даже сухари были.
Ну куда нам сухари, усмехнулся дедушка. В чай макать всю зиму только если. И рассержено махнул рукой.
После нашего импровизированного пикника мы договорились делать так каждый день. Дедушке идея понравилась хоть какое-то разнообразие.
А, может быть, вдруг подумала я про себя, не точно конечно же, а предположить мне все же остаться до конца недели. Он преобразился, стал живее и мне не хотелось бы причинять ему боль своим поспешным отъездом. К тому же такой скорый отъезд ранит его еще сильнее, а я, вроде бы, никуда не тороплюсь.
Я помню, как на следующее лето, когда бабушки не стало, я приезжала на день к дедушке помочь ему с сенокосом. Тогда его здоровье еще позволяло ему такую роскошь как лошадь. Уже на следующий год он позволит родителям помочь расстаться с ней и со всей скотиной.
Тогда, уставшие, мы вернулись на скрипучей телеге домой, уже не такие веселые, как годами ранее, но несколько шуток мы все же отпустили в тот день и на какое-то время забыли о потере.
Голодные мы зашли домой и с разочарованием заметили, что стол не накрыт. Не было на столе ни жаренной картошки с луком на старой сковороде, не было блинов с вареньем, не было нарезанной колбасы, любимой дедушкиной селедки с луком. Не были и нараспашку открыты окна потому, что от готовки дома стало жарко и влажно. Дома никого не было, а на столе газетой был только накрыт хлеб.
Настроение тогда тут же испортилось и вечером я была рада родителям, которые меня тогда забрали, после чего я уехала обратно в Нижний Новгород.
Сейчас я вот думаю, сидя на полу рядом с диваном дедушки, где он мирно спит придавленный своими котами а каково было ему? Каково было тогда ему, когда единственная оставшаяся отдушина оставила его наедине со своей печалью и котами? Я думала тогда, что мне больно и тяжело, но абсолютно не задумывалась каково ему. Может быть, ему было даже тяжелее, чем мне. Конечно было. Это я уехала в город и отвлеклась на друзей, а он остался один в этой тишине со столом, на котором газеткой накрыт хлеб.
Предрассветные сумерки. Уже не ночь, но еще и не день, что-то среднее между ними, что-то тонкое, еле заметное и крайне уязвимое. Я, что есть силы мчусь среди своих любимых лугов, пытаясь успеть куда-то. Но куда я даже не знаю. Мои легкие горят и воздуха мне совсем не хватает. Я пытаюсь дышать, пытаюсь совладать с этими чертовыми мешками, которые так некстати меня подводят именно сейчас. Ускорившись, обнаруживаю, что замедляюсь и вязну в траве. Трава словно какой-то плотоядный хищник обвивает мои ноги и тянет вниз к земле, грозясь сожрать меня. Я вырываюсь, брыкаюсь, встаю и снова бегу, бегу в стороны той самой сосновой лесопосадки. Не успею, никогда не успевала, солнце вот-вот поднимется. Барабаны в ушах начинают набирать силу. Я должна успеть. Успеть прежде, чем солнце встанет!
Я делаю прыжок из последних сил и падаю в тень своих любимых сосен в этом укромном и недоступном никому месте. Успела.
Сегодня сидя перед ноутбуком, после того, как будильник заставил меня подняться, я даже не знаю, что написать в утренних страницах. Честно говоря, мне хочется все три страницы исписать, что я хочу спать. Много-много раз. Я абсолютно не выспалась и даже хотела было перевести будильник, но вовремя себя отдернула. Обычно именно этими переводами и заканчивались мои попытки измениться. Но не сегодня. Я не позволила себе, поэтому в пижаме, сидя на крохотном стульчике, как горгулья, гипнотизирую пустой экран, чтобы на нем что-то появилось. Ничего не появляется. Я так до завтра провожусь.
«Хочу спать, хочу спать, очень сильно хочу спать и ничего писать не хочу Это утро сложно назвать добрым. Вся эйфория от предыдущих дней куда-то запропастилась и мне совсем ничего не хочется делать» начала я. А потом каким-то необъяснимым мне образом накатала три страницы текста о том, как мне хочется спать, о том, что я разочарована, что третий день начался не так, как я планировала, что я боюсь, что все снова повторится, как всегда.
Так, будто зомби, я и отправилась в дорогу. Термос я с собой не взяла, да и постель решила не заправлять заправлю потом, как вернусь, сейчас совсем нет желания.
Сегодня я холодно куталась в куртку и шла еле передвигая ноги. Брела. Брела по сонному лугу в каком-то своем трансовом ритме под биты в своей голове и ни до чего мне не было дела.
Во мне просыпался гнев, разгораясь от разочарования. Огонь полыхает во мне сильнее и в его пламени я четко вижу себя главную проблему своей жизни, с которой я так и не научилась сосуществовать.
Вот вечно так в моей жизни я начинаю какой-то проект по улучшению своей жизни, начитаюсь книг, насмотрюсь всяких вебинаров и начинаю упорядочивать хаос. Сначала все идет как по маслу, все получается, мне даже нравится и я чувствую эйфорию, а потом начинаю отламывать по кусочку от своего воодушевления и бросать его в огонь, пока в моей руке не останутся лишь крошки. Крошки моего энтузиазма, воодушевления, вдохновения. Может быть, давно все стоило бросить и отдаться потоку и плыть по течению, забыв о мечтах своей юности и вообще обо всем. Просто жить и не встревать ни в какие попытки улучшить себя и свою жизнь. Перестать нажимать на кнопку будильника «отложить все дела в жизни» и выключить его, забыв обо всех делах и попытках.
Но я боюсь. Я боюсь потратить единственную данную мне жизнь из-за своих страхов и неуверенности. Я боюсь стать серым призраком в толпе, который смирился с тем, что у него не получается что-то изменить в своей жизни и его единственная забота сейчас это оплатить коммунальные платежи, сходить в магазин за продуктами, а потом приготовить ужин и съесть его за очередной серией какого-то сериала, где жизнь героев интересна и насыщена событиями. Я не хочу становится одной из тех творческих людей, которые имеют такой богатый внутренний мир, но окружающая среда продавила их, надела цепь и заставила тянуть этот мир. Мне жаль таких людей, я встречала таких замечательных талантливых людей, которые мне рассказывали такие классные теории к сериалам и я понимала, что это их богатая фантазия все выдумала, они и сами могли бы написать историю ни чуть не хуже, чем ту, что мы смотрели. Мне жаль таких людей. И мне никогда не хотелось бы, чтобы они становились серыми призраками тенями.