Ты не пойдёшь на боевое! Я тебе даже патроны подтаскивать не доверю!
Детский сад, в общем. Парни растащили. После того случая разговаривал с Пионером. Он сказал, дескать, мы бережём тебя, поэтому не пускаем на боевые. Нас много, а ты такой один. Воспринял как унижение. Хотел быть как все. Наверное, поэтому никому сейчас на втором круге ничего о себе не рассказываю, чтобы не выделяться.
Еда заканчивается. У зетовцев тоже. Наш рюкзак с едой, который остался у Седого, находится в жёлтой зоне. Чтобы дойти до неё, нужно пробежать метров 350400 по красной, которую контролируют нацистские миномёты и снайперы. 350400 метров бегом (гуськом) под огнём за едой. Туда и с рюкзаком обратно. Также гуськом. Бегом. Туда и с рюкзаком обратно. Туда и обратно.
Парни кричат, что на такое только Огогош способен. Он ни на что не жалуется. Остальные с больными ногами.
Кто пойдёт? Самый молодой и самый глупый, то есть самый старый и самый умный. Огогош! Вот и стал я крайним, обычным, простым: таким бойцом, которого можно послать на верную смерть за батоном колбасы и банкой тушёнки.
Ну что, Дмитрий Юрьевич, утешил своё самолюбие? Теперь твоя душенька довольна? Да, Господи, прости и помилуй раба Твоего грешного
25 июля, раннее утро
Мозг отмораживается. С трудом строю фразы, поэтому меньше и меньше пишу. Заставляю себя, чтобы не деградировать и сознание оставалось чистым.
На привале со сном выполз из землянки. Час ночи. Лесополоса подстрижена огнём. Торчат обожжённые стволы деревьев, трупный запах забивает нос, а небо чистое-чистое. Звёздная россыпь. Мощное бесстрашное небо.
Смотришь на него, любуешься и вдруг замечаешь, что звезда, которая висит низко, начинает двигаться. Слышишь неприятный звук, похожий на жужжание навозной мухи или гигантского комара. Птичка.
Страха нет, есть осознание ничтожности человека перед небом, несущим успокоение для глаз и смерть. В землянку не пошёл прятаться. Лежал на двух сложенных вместе брёвнах и смотрел на небо. Редкое умиротворение.
Часто пишу о том, что страха нет. Видимо, это беспокоит меня. Хорошо бы щёлкнуть пальцем и р-р-раз! я всего боюсь! Страх бережёт, охраняет, не позволяет совершать глупости.
25 июля, день
Сава сменил. Уполз подальше, чтобы вздремнуть часок-другой. С головой в спальник. Лежу, мечтаю, ловлю сон. Два прилёта по крышке гроба. Бабах, бабах Открываю глаза темнота. Пошевелил пальцами рук и ног. В порядке. Только темно, ничего не видно.
Думаю, Саву завалило, надо ползти откапывать. А потом вспоминаю, что я в спальнике, поэтому темно. Вытаскиваю голову, смотрю, Сава надо мной стоит и протягивает кусок колбасы с печенькой (забыл, как называется, галета, что ли).
Тебя, говорит, подкармливать надо!
Беру, киваю, ем. Сава продолжает:
Иглу подранило
Игла молодой парень, зетовец. Неусидчивый. Всё время где-то носится. Лазает по разбомбленным блиндажам, собирает автоматы, пулемёты, гранаты, мины. У него на нуле уже целый арсенал. Недавно забегал к нам. Кивнул на одноразовые тарелки.
Это я, говорит, принёс. Тарелки, ложки. Удобно принимать пищу? Я тут всё изучил, везде был, всё знаю. Меня осколками несколько раз задевало. Я не обращаюсь к медикам. Расковыриваю болячки, чтобы гной выходил. Вот
Игла задрал футболку и повернулся спиной показать болячки. Спина в чёрных точках величиной с пятаки.
Закурил, пока слушал Саву. Мимо нас провели парня с перевязанной головой и рукой. В крови. На Иглу не похож. Кто-то другой.
Кто? спросил у Савы.
Наш. Ноги.
Позывной Камень. За несколько минут до прилёта приносил воду. Раньше бегал без брони. Первый раз надел и затрёхсотило. Ноги. Ногами здесь называют парней, которые переправляют через красную зону бойцов, а также приносят еду и воду. Они хорошо ориентируются на местности, выносливые, зоркие и быстрые. Бегают без касок, оружия и брони. Расчёт на скорость.
Слышу по рации. Вызывают эвакуационную группу. Идти может сам, но задета голова и глаз. Зарылся в спальник. У меня ещё есть час на сон.
26 июля, день
Без происшествий. Привычная стрелкотня, танчики, птички.
На последнем полигоне инструктор, узнав, что я вышел на второй круг, спросил:
Ты Рэмбо или тот, который боится, но делает?
Рэмбами называют богатых на язык парней. Они рассказывают истории о том, как легко расправятся с врагом, как только увидят его. На словах Рэмбы способны дуло танка в узел завязать. Как правило, у них дорогая форма, на автоматах примочки (коллиматор, подствольник, лихой ремень), красивый броник, модная каска, на ногах крутые берцы. Рэмбы часто звонят своим женщинам и гордо рассказывают о том, какие они бесстрашные воины. Любят фотографироваться. На деле при первой же опасности прячутся в дальних окопах, носа не показывают, от штурмов косят, на посту спят или сидят в телефоне. К этой категории солдат я точно не имею никакого отношения.
Парни, которые боятся, но делают свою работу, это, на мой взгляд, цвет русского воинства. Они гордые, вспыльчивые (и в то же время спокойные), аккуратные, молчаливые. Открываются только тем, кому полностью доверяют. Страх или детский испуг, который можно (иногда!) поймать во взгляде, спрятан где-то там, глубоко внутри. Цвет русского воинства не стесняется говорить о нём. Парни не отлынивают от работ, выполняют поставленные задачи, в бой идут первыми. При наличии страха я бы мог отнести себя к этой категории парней. Только нет его. Страха нет. Я не боюсь, стараюсь выполнять поставленные задачи, но мне физически тяжело. Правда, я в этом никому не признаюсь. Гордыня не позволяет.
Услышав вопрос инструктора, глупо улыбнулся и ответил:
Я тот, который боится
26 июля, ждём обеда
Сава на карауле ночью не давал спать. Я храпел, он меня будил со словами «Птичек за храпом не слышно!». В конце концов выругался и пообещал разбить ему голову прикладом.
Прерывистый сон убивает. Можно урывками хоть десять часов спать, не выспишься. А вот пятичасового глубокого сна, чтобы восполнить жизненные силы, хватает.
Сава ещё немного поворчал, но больше меня не трогал. Сна всё равно не было. Утром встал разбитым. Пришёл Малыш. Сава ему начал жаловаться:
Скажи, Малыш, надо же будить, если человек храпит?
Все храпят.
Но будить надо?
Меня один раз как его разбудили, и я пообещал бросить гранату, если как его подобное как его повторится. Больше не будили
А как же птички?
Да пофиг, они как его храп не слышат
26 июля, после обеда
Малыш спустился к нам, попросил вскипятить воду и засыпать заваркой. «Чифирь, говорит, выпью». Воду и заварку принёс. Газ у них с Давинчи закончился. Я вскипятил кружку, засыпал заваркой, размешал патроном 5.45 и подал наверх Малышу. Сава, только что проснувшийся, увидел.
Что это? кричит.
Парням чифирь сделал.
Из нашего чая?
Нет, чай у них свой.
Из нашей воды?
Вода у них своя. Газа только нет.
Из нашего газа? Нельзя никому ничего давать. Вот завтра увидишь!
Что увижу?
Ты ничего не знаешь, как тут устроено?
Не первый день на войне, Сава, и знаю, что если завтра у меня ничего не будет, то мне ничего не дадут. Но это не повод курвиться.
Я попросил у них мёда, сказали, что нет, а я ведь видел, что Давинчи клал в рюкзак банку мёда! Мёда у них нет! Есть мёд, а ты им газ дал
Парни на войне подсаживаются на чифирь и энергетики. Я почему-то ни то ни другое пить не могу. Не нравится. Баночку колы с удовольствием, простой чай, кофе люблю.
На первом круге порвал резиновые сапоги, которые нам выдавали на учебной базе. Ходить было не в чем. У казаха с позывным Гум была пара про запас. Он предложил мне взять сапоги, бросив реплику: «Будешь должен!» Я отказался, подумал, что лучше ходить по морозу босиком, чем в должниках. Да и не вязалась эта реплика с моим пониманием боевого братства.
Дней через десять пошли морозы. Стало туго. На нас были летние камуфляжи и вся та же резина на ногах. Попросил команду волонтёров прислать нам зимние берцы и тёплую одежду. Не прошло и недели, как наш взвод получил подарки. Поблагодарили все, кроме Гума. Он просто взял свой размер и ходил в нём. Тогда присланные подарки многим сохранили жизнь и здоровье.
Есть такая порода людей. Вроде хорошие, но с гнильцой. Во взводе шутили про Гума, дескать, казах без понтов беспонтовый казах. Хорошо, когда кроме понтов есть в человеке ещё что-то. Но в казахе больше ничего не было. К сожалению.
Под конец контракта, на Восьмое марта, решил сфоткаться на память. Девчонкам в телеграм-канале себя показать красивого. Взял у Гума шеврон. Сам я шевроны никогда не покупал и не носил. Не люблю. Ходишь как ёлка под Новый год. Мне нравится строгое однообразие. На войне. В мирной жизни краски люблю. Девчонок ярких обожаю. А вот на войне тяготею к серости.
Сфоткался и забыл сразу отдать. Закрутился. На следующий день прибежал к нам в блиндаж Гум и устроил истерику, что Огогош его не уважает, потому что не отдаёт шеврон. Это выглядело настолько низко и кошмарно, что я чуть ли не потерял веру в людей на войне. Да, веру в то самое сакраментальное боевое братство.
Сава сделал себе чифирь. Предложил мне. Я выпил пару глотков за компанию. Гадость, конечно.
27 июля, полдень
С утра постреляли, поймали тишину и пару прилётов. Нацики рыхлят нашу тропу.
Сава проявил верх чести и благородства. Угощал зетовцев кофием со сгущёнкой. Кофе и сгущёнку сами зетовцы нам принесли пару дней назад. Хорошие парни. Подкидывают шоколад и прочие прелести для желудка.
Судя по тому, как часто бегаю с пакетиком, чтобы справить естественную нужду, ем слишком много, но мне кажется, что я почти ничего не ем.
Игла мелькал. Подраненный. С парой новых дырок. Неугомонный. Говорит быстро, тараторкой, что-то рассказывает и снова исчезает. Ругается, как черт.
Малыш с Давинчи ползали смотреть, где лежат тела наших бойцов, оставшихся на поле боя после штурма. Надо выносить.
Когда братья вернулись, выпили вместе кофе, поговорили о женщинах. Здесь почему-то редко говорят о женщинах. Война отнимает много сил.
Малыш спросил у Савы: «Какие женщины лучше: ингушки или чеченки?» Сава сказал, что лучше осетинки, потому что полностью выжимают. Малыш засмеялся. Говорит: «Я не про это, про красоту. Какие красивее?» Сава ответил, что все красивые.
Нашли с Савой пару автоматов. Почистили, привели в боеготовность. Простая жизнь простых солдат.
Хочется выжить. Сегодня поймал себя на мысли, что хочется выжить. Как это будет здорово, если я выживу!
27 июля, к вечеру
Повербанк так себе. Механическую ручку заколебёшься крутить, чтобы зарядить. Солнца мало. Ловишь луч, он быстро уходит. За полдня на пять процентов зарядил. Ладно, и это хлеб.
Телефон стараюсь не включать. Только если захочется с самим собой поговорить. Мне не хватает собеседника здесь. Равного себе. Равным себе могу быть только я. Вот и разговариваю сам с собой.
Один из симптомов шизофрении. Но есть нюанс. Шизофреники разговаривают сами с собой вслух. Я разговариваю сам с собой про себя. Чтобы никто не слышал. Значит, я всё ещё психически здоров. Но и здесь есть нюанс. Ха-ха-ха.
27 июля, вечер
На промзоне нашёл томик стихотворений Блока в жёлтой обложке. Даст Бог вернуться с боевого, почитаю. Соскучился по стихам. На первый круг брал с собой книжки Долгаревой и Тепловой. На второй круг решил ничего не брать. Душа требовала отстраниться от литературного процесса, забыть на время о существовании поэзии, чтобы перестать смотреть на окружающее пространство через призму высоких нравственных идеалов. Меня пугало, что я во всём видел прекрасное. Даже в ужасающем хаосе войны мне виделись не разруха, не погибель, а перерождение, обновление. Романтичная натура и мальчишество способствовали тому. А мне хотелось реальной жизни. Снять наконец-таки розовые очки и увидеть собственными глазами происходящее. Собственными, живыми. Но вот в чём загвоздка. Отстранившись от поэзии, отбросив в сторону розовые очки, я так и не увидел того ужаса, о котором говорят напуганные войной люди. Мне нравится быть здесь. Чувствую себя нужным. Будто лечу со снежной горы на санках. Дух захватывает. Ветер бьёт в лицо. Сердце колотится от восторга. Вернусь, обязательно перечитаю Блока. Блок великий. Есть промысел Божий, что я нашёл книжку с его стихами. Открою наугад. Забавно будет прочитать первое попавшееся стихотворение. О чём будет оно? О чём? Хорошо бы о любви. Мне жутко не хватает любви.
28 июля, десять утра
Льёт дождь. Миномётный обстрел сменили грозовые раскаты. Вспышки молнии пробиваются сквозь щели. Порвёт нашу плотину, поплывём.
Сава и Давинчи с утра спорили, кто из них больше командир, притом что никто из них командиром быть не хочет. Мне проще, я в железной маске простого солдата. Никогда не любил любого проявления власти. Власть обременяет. В ней отсутствие свободы. А я всё-таки до мозга костей свободолюбивый человек.
Нахождение в обществе предполагает выстраивание иерархии. Борьбу за власть. Скорее всего, отсюда берут начало корни моей интровертности. Одиночка по природе не борется за власть или с нею. Он сам себе хозяин и слуга. Сам себе раб и рабовладелец.
Заканчиваются газ и бензин. Вернее, закончились. Рации потихонечку отмирают одна за другой. Солнца нет. Телефон не подзарядить. Будет сложно, если исчезнет возможность что-то записывать. Это последнее пристанище, которое помогает выжить.
На первом круге, когда было тяжело и парни начинали поднывать, цитировал вслух присягу: «С достоинством переносить тяготы и лишения воинской службы» Это разряжало атмосферу. В ответ на цитату слышался смех.
Сейчас настолько велики тяготы и лишения, что никакого достоинства не хватит. Будет звучать как издевательство. Поэтому вслух не произношу. Повторяю про себя. Пользуюсь как личным (понятным только мне одному) заклинанием.
Сигареты есть. На неделю хватит. Внутренне спокоен.
28 июля, день
Дождь накрапывает. Плотина держится. Шесть прилётов. РПГ. По тропе. Хохлы отрабатывают свои тридцать сребренников. Мы держимся. Держались и будем держаться. Не посрамим Отечества.
28 июля, полпятого
На секунду подумал, что война закончилась, и снова началось. Это никогда не закончится. Войну надо принять, как неизменного спутника, с которым идёшь по жизни, теряя друзей, руки, ноги и, наконец, голову. Смирение и принятие верные союзники.
28 июля, девять вечера
Плотина дала трещину, но мы успели перебраться чуть выше и немного спустить собравшуюся воду. Попускать кораблики, как в детстве. Чуть выше больше комаров.
Дождь перестаёт. Не факт, что снова не начнётся. О сводках Гидрометцентра можно мечтать.
День относительно тихий. Работали РПГ с нашей стороны (зетовцы пускали), и то же самое со стороны нациков. «Ноги» принесли воду, бензин, газ. Могли обойтись и без таких подарков.
Пока есть сигареты, живётся достаточно легко в любых условиях. Когда сигареты закончатся, будем пытаться жить так же легко, чего бы нам это ни стоило.
Уже неделю в Кишках Дракона. Терпимо. Работаем.
Информационный голод смущает. Но я начинаю привыкать к нему. Уже месяц не знаю, что происходит в мире. На войне в том числе. Ограничен местом дислокации.
Знаю только то, что происходит у нас. У нас переменчивая движуха. Ощутимых побед и поражений нет. Хотя неделю толком не знаю, что творится на базе. Мы на задании. Оторваны полностью. Рации для работы. Не спросишь: «Как там у вас дела, парни?»
Переживаю за новых друзей. Как они? Всё ли в порядке? Часто вспоминаю парней из первого круга. Особенно тех, кто нашёл в себе силы выйти на второй. Есть о чём думать. Поэтому скучать не приходится.