На следующий день, когда я проснулся, Мелисы не было. На кухонном столе рядом с остатками пищи я нашел записку. Она уезжала к родителям в Орландо. «Меня не ищи, написала она в последней строке. То, что привязывало нас друг к другу, теперь еда для червей».
Глава 5
Десять дней спустя после того, как я ударил Мелису локтем в лицо, отчего она рухнула на наш стол, я нашел в почтовом ящике бумаги на развод. Я их подписал и на следующий день положил в почтовый ящик. Денег, какие были у меня, хватило бы недели на две-три, но это все. А счета продолжали приходить. При мысли о том, что на работе нужно взаимодействовать с другими людьми, у меня мурашки бежали по коже.
Я каждый день часами бесцельно бродил по дому. В воздухе постоянно стояло какое-то жужжание, как звук помех на соседском телевизоре. Оно продолжалось три дня, сводя меня с ума и одновременно превращаясь в фоновый звук, как гудение холодильника. Чтобы не слышать этого жужжания, я заходил в комнату Аниты и садился на краешек кровати, которая еще хранила запах бесслезного шампуня нужно было только наклониться к подушке.
Иногда я, выплакавшись, засыпал на полу в ее комнате. Случались дни, когда у меня сна не было ни в одном глазу, а от бессонницы появлялась тошнота. В те дни, когда бессонница меня не донимала, сны об Аните врывались в мое бытие. Я снова держал ее на руках. Снова щекотал. Jugamos con sus muñecas otra vez[21]. Ее голос, ее смех, ее энергия они повсюду. Каждый раз, когда она приходила в мои сны, я просыпался в слезах и плакал, пока не засыпал от усталости.
* * *
В один из дней, приблизительно через неделю после ухода Мелисы, я услышал топоток маленьких ножек у ее комнаты. Я затаил дыхание, выходя в коридор, чтобы посмотреть. Коридор был пуст. Комнаты были пусты. Крохотных ножек в доме не было. Звук раздавался только в моей голове.
Я стоял там, прислушивался, надеялся. Ничего. Спустя какое-то время мои мысли унеслись неизвестно куда, и я решил, что мне нужно подышать свежим воздухом. Я даже не мог вспомнить, когда в последний раз выходил из дома, но стоило мне выйти на крыльцо, как меня ужаснуло ветхое состояние домов вокруг меня. Я никогда не жил в богатых районах, и этот район был ничуть не лучше тех, в которых я жил прежде, вот только грязи на стенах, отшелушившейся краски и ржавых балконов было меньше. Траву уже давно никто не косил. На улице стоял хлам в виде машин со спущенными покрышками, выгоревшими кузовами. Вдали шла девочка, вроде бы прихрамывала.
Девочка шла прямо на меня. Я стоял и не двигался. На ней была грязная многоцветная рубашка с изображением мультяшных зверушек с большими головами. Они все плакали. Потом я обратил внимание на лицо девочки. На голове у нее была какая-то рана, из которой сочилась кровь. Темно-красная струйка стекала по левой стороне ее лица на плечо, на руку. Она вдруг резко остановилась и улыбнулась мне. У нее был выкрошенный зуб в том же месте, что и у Аниты.
Сердце у меня екнуло, но я сделал шаг ей навстречу узнать, чем я могу ей помочь, но ударился о стену. Улица заместилась коридором.
У меня съезжала крыша. Я ведь так и не вышел из дома на улицу.
В ту ночь я не мог уснуть.
Я думал о моей матери она умерла на диване или провела этот день в кровати, время от времени бормотала что-то неразборчивое обрывок разговора, происходившего в химическом сне, наполнявшем ее вены. Может быть, те ангелы, которых видела она, стали бы реальностью, если бы я начинил свои вены гарриком. Может быть, героин помог бы мне снова увидеть Аниту. Может быть, правильная комбинация наркотиков растворит мир в ничто.
* * *
На следующий день пришел Брайан. Он был на похоронах Аниты единственный из моих друзей, кто пришел. На кладбище он стоял у своей машины и не проронил ни одного слова, но для меня его появление значило много. Я ему позвонил и сказал, что хочу попробовать наркоту. Он появился у меня часа через два. Мы вместе покурили метамфетамин. Запах был как от горящего пластика, и у меня возникло ощущение, будто кто-то изнутри моего черепа удаляет у меня зубные корни. Но это мучительное чувство исчезло на какое-то время, и я почувствовал странное возбуждение, и тогда мы покурили еще.
Прошло десять часов. Брайан говорил о кино и бизнесе. Он ругал правительство и хвалил страны с бесплатным здравоохранением. Говорил о какой-то бабушке, которая была вторым стрелком, когда убили Кеннеди. Я слушал и чувствовал, как электрические разряды пробегают по моим ногам. Понятие «сон» исчезло из моей головы. Мы продолжали сидеть, разговаривали, смотрели кино и курили еще. Мне хотелось выбежать на улицу и помахать кулаками. Потом я отправился отлить и прошел мимо комнаты Аниты.
Я увидел ее стираное белье он все еще лежало сложенное в корзине. Сверху лежал ее любимый белый сарафанчик с маленькими голубыми точками и китами. Я взял сарафан, провел пальцами по вышивке. На подоле оказалась выбившаяся ниточка у Мелисы не дошли руки подшить ее. Я попытался порвать ниточку, но только еще больше вытащил ее. Рыдание перехватило мое горло, у меня возникло желание взять нож и вонзить его себе в живот. Но я вернулся в гостиную и сказал Брайану, что мне не нравится, как я себя чувствую. Он посмеялся надо мной. Со щербатой улыбкой и тонкими зелеными прожилками его воспаленных глаз он напоминал труп.
Я не хотел превратиться в него. Я был уверен он видит отвращение в моих глазах. Может быть, поэтому он перед уходом сел рядом со мной и сказал, что пытается завязать. У него скоро должен был появиться ребенок. Его подруга Стефани, которой каким-то образом удалось завязать, живя с ним, была на восьмом месяце. Он сказал, что и представить не может моей боли, и больше ни словом не обмолвился про Аниту. В его глазах стояли слезы. Не знаю, почему он плакал, то ли по mi angelito muerto[22], то ли плакал из сочувствия ко мне, считая, что мне уже никогда не испытать радости от рождения собственного чада. Потом он встал и дал мне еще одну фотографию с адресом и новый пистолет.
Подумал, может, тебя это заинтересует, сказал он. Но это вовсе не обязательно. Решай сам.
После его ухода я еще долго оставался в заведенном состоянии. Я посмотрел на книги за телевизором и выбрал одну. Кормак Маккарти[23]. Его книга вынесла мне мозги. Я прочел ее в один присест. Но стоило мне перевернуть последнюю страницу, как я начисто забыл прочитанное. Это обеспокоило меня. Я открыл книгу на случайной странице и прочел строку из нее: «Тебе придется найти себе либо какой-нибудь другой образ жизни, либо другое место в мире, где ты будешь жить»[24]. Я закрыл книгу и положил ее на полку.
После того как я убил первого, я чуть ли не хотел, чтобы кто-то нашел меня. Я ждал стука в дверь, а следом за этим поездки в заднем отсеке полицейской машины в наручниках, сжимающих мои запястья и напоминающих мне о том, как мы все чувствительны к боли. Прошла неделя. События этой ночи проигрывались в моей голове, как кино. Как я прятался за фургоном. Как прозвучал выстрел, расколовший ночь пополам. Кровь, стекающая по двери. Черви, копошащиеся под кожей. Возвращаясь в Остин той ночью, я заставлял себя ехать с нормальной скоростью, хотя часть меня хотела сбить перила моста Конгресса и покончить со всем. Но я вместо этого выбросил пистолет в окно, проезжая озеро Леди-Берд, и остановился только у больницы.
Я сделал это только для того, чтобы добыть деньги для Аниты. А теперь я стал паскудным домашним насильником, который ждет копов, а те не придут никогда. Я снова подумал, не съехать ли мне с какого-нибудь моста и покончить со всем этим.
Глава 6
Эти pinches cabrones[25] заплатят мне за то, что они сделали с моим братом!
Мужик, оравший про своего брата, был горбат, вероятно, пытался придать своему телу форму своей ярости. Он брызгал слюной из его рта словно вылетали жирные белые пули. Они разлетались по всему бару. Обычно я держусь подальше от таких людей, но он платил за выпивку, а потому я решил побыть рядом с ним.
Маленький телевизор, висевший у него на запястье, и массивная золотая цепочка на шее говорили о грязных деньгах и страсти разбрасывать их таким вот образом. Мне это нравилось.
No te lleves nada a la tumba; gástatelo todo[26]. Смерти все равно, придешь ли ты, щеголяя «Армани» и «Ролексом», или заявишься голым. Да и тебе тоже без разницы.
Я допивал пятую кружку пива за вечер. Эту кружку, как и три предыдущих, мне поставил все тот же витийствующий тип. Я сделал заказ, и он принялся бросать хрустящие двадцатки в бармена, тощего чернокожего чувака с массивной головой, полной дредов, и морщинистым лицом, и выглядел он так, будто сегодня утром вставил дуло пистолета себе в рот, вот только нажать на спусковой крючок духу не хватило. Я понимал, что он чувствовал. Если бы он вежливо попросил, то на курок мог бы нажать я.
Орущего метиса влекло ко мне, потому что все остальные в баре были заняты своими разговорами. Этот сумасшедший сказал мне, что он из Гуанахуато. Я ему сказал, что я из Сакатекаса[27]. Это была ложь. Там родился мой отец. А простился с жизнью он, когда, спасаясь от дьявола, пересек la frontera[28], потому что дьявол искал его. По крайней мере, так всем говорил мой отец. Yo me fuí porque me andaba buscando El Chamuco[29]. Я думаю, он говорил правду. Он исчез одним жарким днем, когда мне было шесть лет. Несколько лет спустя после его исчезновения, как сказала мне мать, его нашли в каком-то гараже, рот у него был забит чем-то, а руки и ноги отсутствовали, и я решил, что El Chamuco[30] все же нашел его. Я не удивился. В конечном счете, за всеми нами когда-нибудь приходит дьявол.
У моей матери была другая история. Она родилась в Пуэрто-Рико. Приехала во Флориду и поступила в колледж. Первая в ее семье. Она начала встречаться с бичоте с острова[31], у которого по всей Флориде было полно домов, где он мог спрятаться. Он подсадил ее на кокс, а потом на героин. Когда он погиб в автокатастрофе, она вернулась. Теперь у нее был я, а мой отец, с которым она познакомилась, спасшись от бичоте, уже сошел со сцены. Ее возвращение длилось всего около пяти лет. Наркоту она так и не бросила, а ее мать устала от этого говна и пригрозила, что сдаст ее в полицию, а меня возьмет в опеку. Мы уехали. Мое сердце осталось там. Это легко объяснялось тем, что моя мать постоянно говорила о пляжах и пела «Preciosa»[32]. У нее был пристойный голос. Эта песня всегда заводила меня. «Preciosa te llaman las olas del mar que te baña, preciosa por ser un encanto, por ser un Edе́n»[33]
«Эдемом» назывался клуб, куда не впускали наркоманов или их детей-безотцовщину. Но мне уже удалось попробовать запретный плод, и я жил в предвкушении большего.
Мои мать и отец познакомились в Хьюстоне. Ей хотелось как можно дальше уехать от дурного влияния Флориды, а отец спасался от дьявола. Они поженились в крохотной церквушке, потому что моя мать была легким для отца способом получить гражданство, а у него явно был дар зарабатывать деньги. Я у них родился, еще и года не прошло, смуглокожий младенец, вены которого набиты старыми призраками, колонизацией, болью, отчаянием и всем остальным, от чего бежали они.
Я отца совсем плохо помню, а потому не знаю, что я к нему чувствую, но мать я любил всем сердцем. Она верила, что образование безошибочный путь к лучшей жизни, и передала эту веру мне. Она закончила жизнь наркоманкой на грязном диване, жила на подачки и заявляла, что слышит ангелов. Тот, кто изобрел историю о том, что образование это способ выйти из сточной канавы, заслуживает две пули в затылок.
Такова история моей жизни, но я не собирался делиться ею сейчас. Кроме того, когда мексиканец покупает тебе выпивку, ты ставишь на расовую карту максимум. Черт, если он и дальше будет платить, я спою с ним «Cielito Lindo»[34], если он захочет.
Человек снова наклонился вперед и прорычал что-то о занятиях в спортзале, повторил, что собирается вернуться в команду, которая нагадила его брату во Флориде. Что-то про кучу глины и громадное недопонимание. Травка объясняла, откуда у него деньги, которыми он так разбрасывается. Я спрашивал себя, сколько он выручил от той операции, которая закончилась избиением его брата. Он прервал мои мысли вытащил свой сотовый и принялся показывать мне фотографии парня с татуировкой тарантула на шее и лицом, которое явно изо всех сил постаралось, чтобы остановить товарный поезд. Я отрицательно покачал головой. Он потрепал меня по плечу и исчез в толпе, как хромающий призрак. Я остался один в океане людей и звуков.
Я ждал Брайана. За несколько последних месяцев я убил еще четырех. Они были плохими ребятами. Они заслуживали смерти. Они перешли дорогу другим. Они трогали детей на самый худой манер, какой можно вообразить. Они задолжали слишком много денег тем, кому долги нужно отдавать вовремя, или слишком много знали. Брайан всегда называл мне какие-нибудь туманные подробности, хотя мне было все равно. Их души были мусором. Как говорят, они были виновны в чем-то, и их убийство было единственным способом облегчить боль.
Я всего несколько дней как выполнил последний заказ, когда Брайан позвонил мне. Я думал, он вручит мне еще одну фотографию, даст новый адрес, другой пистолет и еще один конверт с бабками. Но заказ был иного рода. Он сказал мне, чтобы я пришел в этот бар и ждал его. Он не мог вдаваться в подробности по телефону.
Это другая работенка, сказал он мне, и эта работенка должна была принести нам кучу денег. Я хочу на покой, амиго. Хватит всякой этой дури, хватит бегать посреди ночи со сраными пистолетами, как таракан гребаный.
В ожидании Брайана я достал телефон и проверил страничку Мелисы в социальных сетях. Я знал ее, знал, какая она замкнутая, а потому понимал, что ничего постить так скоро она не будет. Титульная страничка ее профиля была на месте вместе с фотографией нас троих в далеком, бесконечно более счастливом прошлом.
Оркестр на крохотной сценке играл Рика Джеймса, а я просматривал фотографии Мелисы и вспоминал, когда мы встретились две скучающие личности на поэтических чтениях, где читатели декламировали стихи со страстью усталых бабушек и дедушек, наглотавшихся хлороформа. Белые вокруг меня пытались делать вид, что не чувствуют палку, вставленную им в зад[35], но в моей голове мы с Мелисой ели сэндвичи и разговаривали о фильмах, влюблялись, учились вместе в школе, научались выносить бедность с любовью и равнодушием.
Брайан явно проворачивал какое-то крупное дело, и потому я отправился в туалет. Если он появится ничего, подождет меня. Pendejo[36].
Я вошел в туалет и увидел чернокожего парня у прилавка. Кожа у него была такая черная, что, казалось, забирала в себя свет от лампочки в потолке. Его синяя футболка и странная шапочка говорили, что он из какой-то африканской дыры или по меньшей мере делает вид, что он оттуда. Он улыбнулся мне, улыбка сплошные зубы. Дрожь прошла по моему позвоночнику. Он показался мне знакомым. Он, казалось мне, заявился с плохими новостями. Я постарался игнорировать это чувство и прошел к писсуару.
Когда я закончил и повернулся, он стоял всего футов в двух от меня. Его зубастая улыбка все еще оставалась приклеенной к его лицу. Белки его глаз имели темно-желтый цвет, словно были изготовлены из желтка с кровью. В руке он держал серебряный поднос с какими-то продуктами на нем. Он протянул руки с подносом ко мне.