Но, даже если я успокоилась, это вовсе не значит, что я готова заснуть, пока эта тварь кружит над нами, надеясь нас убить.
Ведомая отчаянием, я бросаюсь к ванной. Заперев дверь, я прислоняюсь к ней спиной и медленно сползаю на пол. Несмотря на все мои усилия держаться, я плачу.
Я плачу от ужаса, потому что понятия не имею, что тут происходит и выйду ли я отсюда живой.
Я плачу от горя, потому что в эту минуту мне не хватает моих отца и мамы так остро, что я даже не представляла, что такое возможно. Мне не хватает Джексона, Мэйси и дяди Финна.
И, возможно, больше всего я плачу от обреченности, потому что мне еще никогда не было настолько ясно, что я уже не дома. Теперь это моя новая жизнь, и она всегда будет такой.
Я бы не променяла Джексона или Мэйси ни на что на свете, но мне так надоело, что я не понимаю, как в этом мире все устроено. Так надоело, что у меня больше вопросов, чем ответов. Так надоело зависеть от других людей, от того, смогут ли они объяснить мне вещи, о существовании которых я прежде даже не подозревала.
И сейчас части меня больше всего хочется выйти отсюда и спросить Хадсона, как все это может происходить. Он утверждает, что я каким-то образом заперла нас обоих в своей голове а я понятия не имею, как такое возможно. Однако после того, как мы вдруг оказались в Коронадо, я готова в это поверить.
Но с какой стати я вдруг решила запереть нас именно в его берлоге, а не где-то еще? Почему не в Кэтмире? Или в моем прежнем доме в Сан-Диего? Какого черта? С какой стати я выбрала именно это место, где Хадсон имеет преимущество и планирует воспользоваться им по полной?
И еще если мы заперты в моей голове, то откуда же здесь взялся этот дракон? Я ручаюсь, что никогда в жизни не думала ни о чем подобном. И если его каким-то образом все-таки создала я, то как он ухитрился разбить окно? Как он смог обжечь Хадсона, который, раз он заперт в моей голове, должен находиться в безопасности?
Все это уму непостижимо во всяком случае, моему уму. Похоже, Хадсон понимает, в чем тут дело, но он куда лучше ориентируется в этом мире и его правилах, чем во всем этом когда-либо буду ориентироваться я сама.
И это тоже жесть. Я совершенно не верю этому парню. И вот теперь он представляет собой единственный источник информации. И это при том, что я никак не могу определить, когда он говорит правду, а когда выдает очередную ложь. Не говоря уже о том, что он не очень-то расположен делиться со мной даже той информацией, которую все-таки решает мне сообщить.
Тьфу. В жопу такую жизнь.
Хотя я уверена, что я уже и так в полной жопе.
Я вытираю слезы, катящиеся по щекам. Как бы мне ни хотелось остаться на полу этой ванной и просидеть здесь всю ночь или проторчать здесь целую вечность, я не могу этого сделать. Когда я была маленькой, у моей матери всегда было одно правило относительно плача. Она давала мне десять минут на то, чтобы прорыдаться и поорать в подушку, десять минут на то, чтобы поупиваться жалостью к себе и похныкать о том, как все ужасно. Но, когда эти десять минут подходили к концу, я должна была прийти в норму и продолжить жить дальше.
Конечно, как именно я приходила в норму, варьировалось в зависимости от ситуации и от того, что довело меня до слез.
Иногда я должна была найти решение.
Иногда мне надо было, чтобы мама занялась моей разбитой коленкой или порезанной рукой.
А иногда иногда я должна была просто собраться и признать, что жизнь отнюдь не всегда бывает справедливой и мы ничего не можем с этим поделать. Эти случаи я ненавидела больше всего, и нынешняя ситуация определенно такова.
Но правила есть правила, и мои десять минут подошли к концу.
Поэтому я встаю на ноги.
Умываю лицо.
Делаю глубокий вдох.
И говорю себе, что я могу сделать то, что необходимо сделать, что бы это ни было. Даже если это означает, что надо надрать задницу двухсотлетнему вампиру с расстройством личности. Возможно, это будет нелегко, возможно, это будет выглядеть некрасиво, но так или иначе я могу найти способ это сделать.
От этой мысли я начинаю чувствовать себя лучше или по крайней мере увереннее и возвращаюсь в комнату. Это длится до тех пор, пока я не вижу Хадсона, который наблюдает за мной с видом, который можно описать только как «злорадный».
Мне совсем не хочется быть объектом его злорадства, но он смотрит на меня именно так. Меня захлестывает паника. И тут он вдруг говорит:
У меня есть новый план, принцесса.
В самом деле? Я бросаю на него скептический взгляд. И что же ты придумал?
Вместо того чтобы убеждать тебя в том, что я порядочный человек, как ты любезно предположила, я выбираю кривую дорожку.
Что ж, это пугает.
Подавив инстинктивный страх, я подхожу к книжным шкафам и становлюсь спиной к самому большому из них. На всякий случай.
Затем устремляю на него взгляд, как бы говоря: «Тоже мне новость» и отвечаю:
А я-то думала, что ты уже давно выбрал ее.
Он тоже устремляет на меня взгляд но его взгляд говорит: «Вообще-то я еще даже не начинал».
И, будто для того, чтобы доказать это, он протягивает руку и включает ультрасовременную стереосистему. Из динамиков звучит песня «Welcome to the Jungle»[2] группы «Guns N Roses» причем так громко, что стекло в окне трясется и дребезжит, как и мои мозги.
Глава 23
Добро пожаловать в мои джунгли
Хадсон
Ты это серьезно? верещит Грейс так громко, что ее слышно, несмотря на музыку. Однако я вставил в уши наушники, чтобы приглушить звук.
Впрочем, мне нет нужды слушать ее, я и так вижу, что она в ярости. На ее лице написано такое возмущение, что я не могу удержаться от усмешки. Я не из тех, кому нравится мучить других обычно я предпочитаю действовать по принципу «живи сам и дай жить другим», но я не вынесу, если Грейс и дальше будет так усердно и искренне выдавать предложения относительно того, как «спасти меня». Тогда я просто окончательно выйду из себя.
Нынешний вариант безопаснее для нас обоих. Она может пытаться наставлять меня на путь истинный, сколько ей влезет, а я просто не буду слушать всю эту лабуду, от которой у меня может сорвать резьбу.
Она считает меня социопатом, и, может, она права. Но раз она наговорила мне столько чуши, а я ничего ей не сделал, это о чем-то говорит. Возможно, даже о том, что я могу претендовать на святость.
К тому же, помимо того что так я смогу немного отыграться, она, возможно, достаточно разозлится, чтобы выпустить нас отсюда. Она считает, что ей надо убедить какую-то часть ее существа ту, которая заперла нас здесь, в том, что я не представляю угрозы. Возможно, мне надо настолько разъярить ее, чтобы эта часть ее подсознания решила, что игра не стоит свеч, и в порядке самообороны выпустила нас.
Конечно, эта задумка имеет мало шансов на успех, но то же самое можно сказать и обо всех прочих идеях, но так я хотя бы смогу поразвлечься.
Выключи музыку, Хадсон! вопит она.
Но я только бессмысленно улыбаюсь и жестом показываю, что не слышу ее.
Это только бесит ее еще больше, судя по тому, как она щурит глаза и сгибает пальцы, делая их похожими на когти.
Приятно сознавать, что я не потерял навык.
Я говорю серьезно, орет она, пока Эксл Роуз продолжает петь о том, как он смотрит, как мы истекаем кровью. Неужели ты думаешь, что это что-то тебе даст?
Я опять делаю вид, будто не понимаю ее. Затем, пока она все еще кипит от возмущения, я подхожу к стойке с моими топориками и беру один из них.
У Грейс округляются глаза, и ее стенания сменяются испуганным кудахтаньем. На секунду я чувствую себя виноватым мне не хочется, чтобы она думала, что я причиню ей физический вред, поэтому я метаю топорик сразу, не целясь, чтобы он вонзился в большую мишень на стене.
Из-за того, что я метнул его слишком поспешно, топор врезается в мишень в нескольких дюймах от «яблочка», что заставляет меня схватить еще два топора и метнуть в мишень. Оба они вонзаются прямо в центр.
Искоса взглянув на нее, я вижу, что она смотрит на мишень, вытаращив глаза, как будто никогда не видела ничего подобного.
Значит, ты и правда метаешь топоры? спрашивает она.
После того как она вышла из ванной, это первая реплика, которую она не проорала, поэтому я не делаю вид, будто не слышу ее. Однако ответ вполне очевиден и без слов, так что я просто пожимаю плечами.
И метаю еще один топор.
Он вонзается между двумя предыдущими, попав точно в «яблочко».
Во взгляде у Грейс возникает нечто, похожее на интерес, но когда я протягиваю топор, чтобы она метнула его, она трясет головой и отшатывается.
Просто выключи эту музыку.
Это звучит не как просьба, а как приказ, что оставляет мне только один выход. Я подхожу к стереосистеме и увеличиваю громкость, слыша первые аккорды «Shadowminds»[3] группы «Halo Effect».
В ней много ударных, много низких частот, и, когда ее врубают на такую громкость, она совершенно невыносима. Иными словами, отличный выбор для той цели, которую я поставил.
Грейс так зла, что даже не может говорить, что вполне устраивает меня.
Она бросается на кухню, и я делаю вид, будто не смотрю, когда она берет из холодильника бутылку воды. Но сложно притворяться, что ты ни при чем, когда она открывает один из буфетов и достает коробку печенья «Поп-Тартс», которое она так любит.
Пустую коробку.
Что тут скажешь? Я с пользой использовал то время, пока она была в ванной.
Я снова метаю топор, но понятия не имею, попал он в цель или нет, потому что все это время я наблюдал за ней краем глаза.
Она выглядит растерянной, но не расстроенной во всяком случае, расстроенной не больше, чем она была до этого, когда бросает картонную коробку в контейнер для переработки. Но, когда она тянется к еще одной коробке, той, которая выглядит запечатанной, открывает ее и обнаруживает, что она тоже пуста, то швыряет ее на рабочую поверхность и смотрит на меня, прищурив глаза.
В ответ на этот взгляд я спокойно подхожу к мишени, чтобы взять топоры, затем метаю их снова и проделываю все это так, будто Грейс вообще не существует. Но, когда она сует руку в буфет еще раз, я не могу удержаться от того, чтобы понаблюдать, как она открывает новую коробку «Поп-Тартс».
На этот раз она даже не утруждает себя тем, чтобы выбросить ее. Вместо этого она с силой бросает ее на рабочую поверхность, свирепо рычит и направляется ко мне.
Что с тобой не так? вопит она и на сей раз делает это так громко, что я не могу притвориться, будто не слышу ее из-за музыки. Черт. У этой девицы чертовски крепкие голосовые связки.
Это же не я, а ты орешь как резаная, спокойно отвечаю я.
Я уверен, что она не слышит меня, но вижу, что она злится еще больше. И на этот раз, когда она снова начинает орать, я протягиваю руку и выключаю музыку так что она вопит в тишине.
Неужели тебе обязательно быть таким Ее слова эхом отдаются от стен, и она замолкает на полуслове. Ты это серьезно? спрашивает она. Ты наконец выключил эту музыку.
Ну, у тебя был такой вид, будто тебе есть что сказать, отвечаю я, напустив на себя самый невинный вид.
На мгновение мне кажется, что сейчас Грейс выхватит из моей руки один из топоров и нападет на меня, но в конце концов она только делает глубокий вдох и медленный выдох. А жаль. Я с нетерпением ждал этого развлечения.
Где. Мои. «Поп-Тартс»? спрашивает она, сделав еще один выдох.
«Поп-Тартс»? Я пытаюсь изобразить недоумение, но наверняка меня выдают веселые огоньки в глазах. Ты говоришь об этих квадратных розовых бисквитах, которые ты постоянно ешь?
Она вздергивает подбородок:
Во-первых, я ем их не постоянно. Когда мы перенеслись сюда, у меня было две коробки. И
А по-моему, у тебя было три коробки, перебиваю ее я. А может, и больше.
Во-вторых, продолжает она, но теперь она уже выдавливает из себя слова сквозь стиснутые зубы.
Что ж, возможно, мне должно было стать стыдно от того, что я так ее рассердил, но сложно чего-то стыдиться, когда ты получаешь такое классное развлечение. А также потому, что я все еще слышу, как она совершенно серьезно предлагает помочь мне стать хорошим человеком.
Во-вторых, повторяет она, когда до нее доходит, что я не очень-то слушаю ее, это не бисквиты.
А, ну да. Как вы, американцы, называете их? Я щелкаю пальцами, будто я забыл, хотя мы с ней ели печенье всего несколько часов назад. Ах да, печенье! Вы же называете их печеньем, да?
Она издает низкое рычание, опасное и первобытное. Это заставляет меня улыбнуться еще шире.
А в-третьих, рычит Грейс. Держи свои лапы и все прочие части тела подальше от моих «Поп-Тартс».
Это одновременно и предостережение, и угроза, и я вижу, что она убийственно серьезна. Но от этого мне становится еще интереснее ее дразнить.
И так я и делаю. Подняв бровь, я смотрю на нее с самой беззаботной улыбкой. И спрашиваю:
А что, если нет?
И, сделав шаг назад, жду взрыва.
Ждать мне приходится недолго.
Глава 24
Разделяем комнату с шиком
Грейс
Ты что, двухлетний ребенок? спрашиваю его я, потому что кто еще может реагировать на справедливое возмущение так, как реагирует он?
И это все, на что ты способна? спрашивает он, вскинув бровь. Вообще-то я ожидал от тебя настоящей угрозы.
Ты хочешь настоящей угрозы, ты, великовозрастный ребенок? А как тебе вот это если ты еще раз дотронешься до моих «Поп-Тартс», то я напильником сточу твои клыки, пока ты будешь спать?
Теперь вверх взлетают обе его брови.
Черт побери, Грейс, это жестоко. В его глазах читается настоящее удивление и одновременно веселье. Кто сделал тебе больно?
Ожидая моего ответа, Хадсон рассеянно проводит большим пальцем по острию своего клыка. Я отшатываюсь. И огрызаюсь:
Об этом не беспокойся. Лучше тебе беспокоиться о том, как больно я сделаю тебе, если ты не уберешь свои лапы от моих вещей.
От твоих вещей? Во взгляде, которым он окидывает комнату, нет угрызений совести, в них отражается только властность: Да ведь ты сейчас живешь в моей берлоге.
А что это меняет?
Неужели непонятно? Его губы кривятся в высокомерной усмешке, от которой у меня сносит крышу: Раз это моя берлога, то и все в ней мое.
В обычных обстоятельствах я бы с этим согласилась. Но, как ты сам не раз замечал с тех пор, как мы попали сюда, мы находимся вовсе не в твоей берлоге. А в моей голове.
И что с того?
Раз это моя голова, то и правила в ней устанавливаю я. И я пожимаю плечами, давая понять, что это очевидно.
Ничего себе. Я не знал, что ты так считаешь.
Я вижу в его глазах опасный блеск, нечто такое, чему я не доверяю, но теперь мне придется как-то выпутываться из всего этого и быть наглой, поскольку другого выхода нет.
И я говорю ему:
Извини, Хадсон, но тут уж ничего не поделаешь, и иду обратно на кухню.
Точно подмечено, соглашается он, идя за мной. Но у меня остался один вопрос.
Мне уже начинает надоедать эта игра в кошки-мышки. А если честно, то и вообще вся эта хрень. Попытки постоянно на шаг опережать Хадсона это изматывающее дело, и я не знаю, способна ли я справиться с ним.
Возможно, именно поэтому я и спрашиваю:
И что же это за вопрос? Я не даю себе труда подумать прежде, чем вопрос срывается с губ.
Лукавый блеск в его глазах превращается в улыбку, когда он прислоняется к кухонному столу и смотрит на меня сверху вниз с высоты своего неимоверного роста.
Если я теперь принадлежу тебе, то что ты намерена со мной делать?
Тьфу ты. Он расставил ловушку, и я ухитрилась угодить в нее. И теперь у меня вспыхивают щеки, несмотря на мои попытки не реагировать на двусмысленность, заключенную в его словах. Это просто очередной его способ достать меня как эта громкая музыка и печенье «Поп-Тартс», но я не доставлю ему такого удовольствия.
Поэтому, не обращая внимания на жаркую краску, от которой у меня горит лицо, я смотрю Хадсону в глаза и отвечаю: