Прости, Ма. Просто я не знаю, как долго смогу здесь пробыть.
Итянь подошел к матери, которая мыла в раковине чашки, и собрался взять ее ладонь. Так он обычно успокаивал Мали. Однако его тело тут же налилось тяжестью, пропиталось волнением он вспомнил про местные традиции, ведь согласно им следует держаться на расстоянии от других людей. Никаких прикосновений тут не практикуют.
Не знаешь, надолго ли приехал? Это почему?
Я говорил с деканом факультета Итянь умолк.
Она все равно не поймет, если он пустится растолковывать, почему ему надо вернуться на работу и что такое ограниченный отпуск. Декану он солгал, сказав, что его отец серьезно заболел. На это декан, пожилой уже человек, за много лет не написавший ни единой стоящей научной работы, заверил его, что возвратиться он может, когда сам посчитает нужным.
Мать закрутила кран и спросила:
Мали как, здорова?
Ма старалась говорить непринужденно, но Итянь чувствовал, что все это время ей не терпелось задать этот вопрос. Каждый раз, когда он звонил ей, она повторяла одно и то же. Он знал, о чем она спросила бы, будь у них более доверительные отношения. Почему Мали до сих пор не подарила ей внуков? Иногда он слышал, как американцы, его ровесники, шутят мол, их родители ждут не дождутся внуков. Он сочувствовал им, хотя, судя по рассказам, этим родителям далеко до его матери, для нее это желание было по-настоящему глубоким, самым главным в жизни. Когда его родители прожили в браке столько лет, сколько сейчас они с Мали, и сам Итянь, и его брат уже готовились в школу пойти. В те времена деторождение представляло загадочную, но естественную часть жизни, а не тот непонятный и сложный процесс, каким оно кажется сейчас.
Мы подождем, пока толком не обоснуемся тут, отвечал он матери, когда они с Мали только переехали.
Подсчитывая, сколько денег у них оставалось после расходов на квартиру, еду и аренду машины, он не представлял, как втиснуть в бюджет еще какие-то траты.
Скоро займемся, отвечал он матери потом, словно ребенок, отчитывающийся о домашнем задании.
Первые неудачи он списывал на невезение, но сейчас, спустя еще два года, их с Мали сомнения пустили глубокие корни. Очередное медицинское направление в клинику планирования семьи висело на холодильнике больше месяца, но они им так и не воспользовались.
Итянь делал вид, будто не замечает материнских намеков. Он знал, что пока он сам на откровенность не идет, мать ни за что не скажет, что ей хочется внуков. Он отвечал лишь, что у Мали все хорошо. Эта привычка уклоняться, имевшаяся у каждого из них, укоренилась так прочно, что едва ли не превратилась в инстинкт: все старались не говорить о темах неприятных и тревожных. Даже с Мали они избегали обсуждать визиты к врачу. В последний раз, когда у них почти затеплилась надежда, это было больше года назад Итянь вернулся однажды вечером домой и обнаружил Мали в ванной, она сидела на опущенной крышке унитаза и плакала, потому что у нее начались месячные. Он и не помнил, чтобы прежде она плакала. Выглядела Мали пристыженной. Сперва она спрятала лицо в ладонях, а после вытолкала Итяня из ванной и закрылась внутри, так что пришлось разговаривать с ней через дверь.
Ничего страшного. Для меня ребенок это неважно, бормотал он, глядя на равнодушную дверь.
Итянь не лгал, он ведь и направление в клинику получил не из желания завести ребенка, а по инерции, полагая, что ребенок признак того, что жизнь движется вперед.
Зато для меня важно. Мали распахнула дверь, и он увидел, что лицо ее искажено гневом. Как ты не понимаешь?!
Посмотри на меня, проговорила мать, когда-то не было в поле женщины сильней меня, она протянула ему руку, но в последние годы я сделалась такой неуклюжей. Несколько недель назад резала сухую траву на растопку, и рука вдруг сорвалась. Ты только представь! Прежде я бы такой ошибки ни за что не допустила.
Эту историю про то, как рука у нее сорвалась и она порезалась, Ма еженедельно повторяла по телефону. Она подняла руку, показав Итяню белый неровный шрам рядом с глубокой линией жизни. Итяня поразило, какая у Ма грубая кожа. Его собственные мозоли давно сошли, и ладони у него были мягкие и беззащитные.
Поэтому мне повезло, что у меня есть сын, который деньги присылает. Иначе кто бы позаботился обо мне, старухе? Подумай о своем будущем. Вот поэтому дети это очень важно. Мать вздохнула. Хотя жизнь у нас была тяжелая, Небеса оставили нам тебя.
Даже не глядя на мать, Итянь знал, что она смотрит на стену над платяным шкафом, где висели два черно-белых портрета дедушкин и брата. Подле фотографий курились яблочные и мандариновые благовония. К таким вещам мать относилась ответственно. Религиозной она себя не считала, но полагала, что лучше уважить всех покровителей жизни и удачи.
На снимке лицо у брата было еще по-детски припухлым. Впоследствии на смену этой припухлости придет волевой подбородок, благодаря которому брата будут считать привлекательным. К моменту смерти лицо его уже огрубело, еще пару лет и он превратился бы в мужчину, увидеть которого им так и не довелось. Дедушкин портрет рядом с фотографией Ишоу был старым и выцветшим. Итяню казалось, будто неровные, свисающие до подбородка усы и ясный, вдумчивый взгляд свидетельствуют об учености. Мужчина на фотографии, пускай даже и выцветшей, словно готов был того и гляди открыть рот и прочесть подробную лекцию об истории империи. Эти два портрета, висевшие рядом, представляли странное зрелище, в настоящей жизни ни разу не состоявшееся. Брат и дедушка почти не разговаривали друг с дружкой, не из-за разногласий, просто жизненные пути их пролегали по-разному, да и представления о мире не совпадали. Дедушкиным любимчиком был Итянь.
Итянь перевел взгляд на лицо матери. В собственном доме она напоминала усталого путника. У нее нашлось бы немало поводов для упреков, но в ее глазах он ничего такого не увидел. И испытал досаду. Упреки вынести легче, чем эту готовность простить.
Пора обедать, сказала мать, приподняв крышку и выпуская из котла облачко пара.
Она посмотрела на полку, на предмет, который Итянь до этого не замечал. За банками почти спрятались маленькие часы блестящий стеклянный циферблат в деревянном корпусе с вырезанными орхидеями.
Ма, неужели тебе теперь часы нужны? Мы всегда думали, у тебя в голове собственные часы.
Мать обычно определяла время по солнцу.
Они мне нужны, чтобы знать, когда твоего звонка ждать.
Ну разумеется, телефонный узел единственное место, где время, в отличие от всей прочей деревни, не является понятием растяжимым и относительным. Итянь звонил каждое воскресенье ровно в восемь, то есть в четыре часа вечера предыдущего дня по Америке. Наверное, кто-то из соседских детей нарисовал матери схему на каких цифрах должны быть часовая и минутная стрелки. Цифры относились к тем немногим письменным символам, которые она понимала.
Я их купила на те деньги, что ты прислал.
Мать поставила блюда с рисом и тушеной курицей на стол, но Итяню пришла в голову другая мысль:
Давай снаружи поедим?
Он взял палочки, положил в миску рис и курицу, прижал миску к груди и тремя пальцами другой руки подхватил тарелку с маринованными овощами. Мать последовала за ним. Они вышли во двор. Итянь смахнул снег с камней у порога и сел. Отовсюду ползли ароматы еды: жители деревни готовились обедать. Сколько же раз он вместе с Ишоу обедал здесь вот так, глазея на возвращающихся с поля мужчин с закинутыми на плечо мотыгами и здороваясь с ними. Вскоре и соседи выйдут и тоже усядутся у дома обедать. Будут болтать, но и молчать подолгу, вот как сейчас они с матерью, потому что в такие минуты еда превыше всего. И это тоже своего рода проявление близости.
Глава 3
Октябрь 1977
Итянь сидел на старой деревянной табуретке под навесом и смотрел, как умирает дедушка. Мальчик несколько месяцев подряд приходил сюда и, устроившись посреди ржавой рухляди и мешков с высушенным зерном, читал книги и прислушивался к дедулиному слабому дыханию. В самом начале болезни они еще беседовали, но месяцы шли, и Итянь больше не мог не замечать ухмылки смерти. Спустя много лет в забытом углу университетской библиотеки он отыскал в медицинском словаре небольшую статью, посвященную раку печени, там последние дедушкины дни уместились в короткие абзацы, однако в детстве происходящее казалось таинством. Они столько раз вызывали знахаря, что дом пропах горькими целебными травами, и тем не менее дедушкины глаза все равно пожелтели, словно пропитанные солнечным светом, а кожа высохла и посерела.
Каждые несколько минут Итянь поднимался и растирал накрытые стеганым одеялом холодные ноги деда. Прежде эти ноги мальчик порой задевал во сне когда они с дедом спали рядом на узкой деревянной койке, ложе это они делили семнадцать лет. Ишоу спал на тюфяке возле маминой кровати, чтобы защитить мать, если к ним влезет злоумышленник. По ночам все четверо дышали по-разному, будто исполняя одновременно четыре разные песни. Затем дедушка заболел, его переместили под навес, и в комнате осталось лишь три голоса. Дедушка уже много месяцев не рассказывал Итяню никаких историй, поэтому теперь, лежа ночью в одиночестве на койке, Итянь думал, что его собственное тело утратило самую важную свою оболочку.
* * *
Первую историю Итянь услышал летней ночью, в шестилетнем возрасте, в тот же год, когда мать обрезала ему младенческую косичку. Влажный воздух не давал уснуть, мальчик несколько часов подряд ерзал рядом с дедушкой в кровати, и уже далеко за полночь, чтобы внук не елозил, дед сжал его ноги шершавой ладонью.
Я тебе рассказывал про первого Желтого императора? спросил дед.
Итянь стукнул ногой о бамбуковую подстилку.
Для нашего народа эта история самая важная, и тебе тоже надо ее знать! И дед пустился рассказывать: Желтый император родился на вершине Холма долголетия, в самом его высоком месте, куда всегда попадает молния. Он был сыном фермера, из обычной семьи. Жили тогда в их краях шесть удивительных тварей, изводивших их народ Но вскоре дедушка сказал: Я уже очень старый и быстро устаю. Дальше расскажу завтра.
Итянь не заметил, сколько прошло времени. Поглощенный рассказом, он не двигался, боялся отвлечься и упустить что-то из дедушкиного рассказа. Он напрочь забыл о кусачих комарах, о прилипших к потному лбу волосах, о том, что горячий воздух, похоже, навсегда таким и останется. Но он так и не заснул и жаждал услышать продолжение. Мальчик словно наяву видел Желтого императора, который придумал, как победить хитрых тварей. Итяню не терпелось узнать, что случилось дальше и увенчалась ли затея императора успехом.
Пожалуйста, расскажи! взмолился он.
Если ты сейчас заснешь, завтра я расскажу тебе все до конца.
Следующим вечером Итянь припомнил деду его обещание. Дедушка продолжил рассказ: Желтый император научил людей строить убежища и одомашнивать скотину, отчего народ стал процветать.
А дальше что было? Еще случилось что-нибудь страшное?
Завтра узнаешь. Дедушка зевнул и перевернулся на бок.
Про Желтого императора дедушка рассказывал восемь дней, а затем последовала новая история про его преемника, Юя Великого. Спустя месяц они добрались до династии Хань. И таким вот образом за триста шестьдесят пять вечеров они преодолели четыреста семьдесят лет истории.
Дедушка продолжал рассказывать, пока не поведал внуку все двадцать четыре Династийные истории, охватывающие события пятисотлетнего периода. Дедушка знал их наизусть заучил на всякий случай. Полагаться на записанные на бумаге слова ненадежно, говорил дед. Книги легко уничтожить. Порой военные, иногда японцы, но чаще наши же, китайцы, решаются на предательство, совершают набег на деревню и забирают всех мужчин. Поля они не трогают, а вот книги сваливают в кучи и сжигают. Даже эти безграмотные невежды понимают, насколько сильна власть слов. На протяжении столетий истории и рассказы сжигались, затем люди придумывали и записывали новые, а потом и их предавали огню. Память единственное место, где словам ничего не угрожает. Дедушка хотел передать истории Итяню, чтобы они продолжали жить в памяти другого человека. Подобно разлитой по чашкам воде, рассказы сохранятся для будущих поколений.
Закончив рассказывать про историю страны, дедушка принялся за собственную историю. Восемь столетий назад его далекие предки впервые пришли на эти земли. Они брели по дорогам иссушенной провинции Хэнань и добрались до дельты реки Янцзы, где земля под их ногами была черная и влажная. В те времена люди протаптывали собственные дороги и в мире хватало неизведанных мест. Предки все шли и шли, пока вместо зарослей папоротника вокруг не загорелись цветы беламканды. И тогда торопливо, поднимая пыль, они спустились с холма в долину, и к вечеру, когда отовсюду начал наползать туман, они сложили на землю пожитки и решили остаться. Дело было весной, и им казалось, будто здесь их ждет удача так чудесно цвели вокруг платочные деревья, и голуби, размахивая, словно платочками, крыльями, порхали у них над головами, и журчала в притоке большой реки тихая вода, пробившая себе путь через эту плодородную землю. Двадцать три поколения станут возделывать ее и кормиться ею землей, порой плодородной, как в день их появления здесь, а порой иногда в течение нескольких лет сухой и бесплодной. И все же это их земля. Продлись их путь еще на несколько месяцев, и они достигли бы побережья, где намного позже возникнут самые процветающие в стране города. Но случай привел их сюда.
Это событие считалось самым значительным в истории их рода, выбитой на могильных плитах и запечатленной в семейных храмах. Столетиями камни хранили прошлое, пока в стране не развернулись кампании, целью которых было уничтожить старую историю и сотворить новую, выгодную нынешним правителям.
Итянь слушал дедушкины предостережения о том, какой опасности подвергаются книги, и ему хотелось тотчас же броситься их спасать. Его тянуло спрыгнуть с кровати и построить крепость, где книги будут в безопасности. По мере того как он рос, отношение его к рассказам деда становилось все более практичным: он ловил каждое дедушкино слово, стараясь запомнить все до единого. По дороге в школу или работая в одиночестве в поле, Итянь вполголоса пересказывал дедовы истории. Ему хотелось сберечь их, не позволить деду исчезнуть. У него была неплохая возможность прочно запечатлеть их в памяти к тому моменту, когда дедушка заболел, они совершили четыре полных и четыре пятых круга по дедушкиным рассказам.
Деревенские жители часто говорили, что его дедушка совсем не похож на крестьянина. Тощий, ходил он необычно скрестив руки на груди, совсем не так, как другие, те размахивали руками, шагали широко, одновременно решительно и неуверенно. Как-то раз одна женщина нашла в закромах подбитое ватой одеяние, в каких ходят грамотеи, и в шутку отдала его дедушке. Тот облачился в него, и вид у него сделался настолько внушительный, что ни у кого не хватило духу засмеяться. Лишь Итянь шепнул деду:
Ты как будто только что из Пекинского университета!
Но он был рад, что дедушка живет здесь, в их маленькой деревне, пускай даже он остался тут ценой несбывшихся желаний юности, когда дед мечтал уехать в столицу учиться. К тому же сам Итянь вовсе не считал, что дедушка не похож на крестьянина. По ночам, разглядывая дедушкино тело, он замечал, как оно сложено, видел проступающие мышцы, натянутые сухожилия. Но за месяцы болезни и мышцы, и жилы истончились, ушли в небытие.