Я очень счастливая женщина, произнесла Лис.
Сегодня Малыш плохо себя вел, заметил я.
Бедный Малыш! сказала Лис улыбаясь.
Когда ужин закончился, Малыш захрапел перед ярко пылающим камином октябрьские ночи в Финистере часто бывают холодными, а Лис свернулась калачиком в кресле со своей вышивкой и бросила на меня быстрый взгляд из-под опущенных ресниц.
Ты прямо как школьница, Лис, поддразнил я. Не верю, что тебе уже шестнадцать.
Она задумчиво откинула назад свои густые блестящие волосы. Ее запястье было белым, как пена прибоя.
Неужели мы уже четыре года женаты? Не могу поверить, сказал я.
Она бросила на меня еще один быстрый взгляд и с легкой улыбкой коснулась вышивки, лежавшей у нее на коленях.
Понятно, сказал я, тоже улыбаясь вышивке. Как ты думаешь, подойдет?
Подойдет? переспросила Лис и рассмеялась.
Значит, ты совершенно уверена, что тебе э-э-э нам это понадобится?
Совершенно, кивнула Лис, заливаясь нежным румянцем и поднимая свое рукоделие крохотную одежку, украшенную кружевом и сложной вышивкой.
Это великолепно, сказал я. Только не утомляй глаза чересчур, дорогая. Можно я выкурю трубку?
Конечно, согласилась она, выбирая моток бледно-голубого шелка.
Некоторое время я сидел и молча курил, глядя, как ее тонкие пальцы мелькают среди разноцветных шелков и золотых нитей. Вскоре она опять заговорила:
Напомни, Дик, какой у тебя герб?
Мой герб? Э-э-э что-то там вздыбленное на чем-то таком в том же духе
Дик!
Да, любовь моя?
Не валяй дурака!
Но я и правда забыл. Самый обыкновенный герб, в Нью-Йорке у всех такие. В каждой семье должен быть герб.
Какой ты противный, Дик! Ну тогда пошли Жозефину наверх за моим альбомом.
Ты хочешь вышить мой герб на этом что ты там вышиваешь?
Именно так. И мой собственный герб тоже.
Я подумал о Пурпурном Императоре и слегка озадачился.
А ты и не знал, что у меня тоже есть герб? улыбнулась она.
И что на нем? осторожно поинтересовался я.
Вот увидишь. Позови Жозефину.
Я позвонил в колокольчик, вошла Фина, и Лис тихим голосом отдала ей распоряжения. Горничная поспешила прочь, кивая головой в белом чепце и приговаривая: «Бьен, мадам!». Через несколько минут она вернулась с потрепанным, затхлым томом.
Я взял книгу в руки и осмотрел старинный переплет когда-то он был лазурным с золотом, но краски почти выцвели.
Лилии! воскликнул я.
Флер-де-лис, скромно уточнила жена.
О! изумленно сказал я и открыл книгу.
Ты никогда раньше не видел этот альбом? спросила Лис с коварным блеском в глазах.
Ты же знаешь, что нет. Эй, а это что такое? Ого! Значит, перед «Тревек» должно стоять «де»? Лис де Тревек? Тогда с какой стати Пурпурный Император
Дик! воскликнула Лис.
Ладно, сказал я. Ну прямо глаза разбегаются! Про кого бы мне почитать первым делом? Про сьера де Тревека, который в одиночку отправился к шатру Саладина, чтобы добыть лекарство для его величества Луи? Или вот и это все здесь, черным по белому! про маркиза де Тревека, который предпочел утонуть на глазах у Альвы, но не сдать Испании знамя с королевскими лилиями? Здесь все написано. А кстати, дорогая, как насчет того солдата по фамилии Тревек, который был убит в том старом форте на скале?
Он отказался от «де», и с тех пор все Тревеки были республиканцами, сказала Лис. Все, кроме меня.
И ты совершенно права, кивнул я. Нам, республиканцам, настало время завести себе нормальную феодальную систему. Любовь моя, я пью за короля!
Я поднял свой бокал с вином и посмотрел на Лис.
За короля, откликнулась Лис, снова зардевшись.
Она разгладила крошечную одежку, лежавшую у нее на коленях, прикоснулась губами к бокалу в глазах ее светилась нежность. Я осушил свой бокал за короля.
Помолчав немного, я решил:
Я буду рассказывать королю сказки. Его величеству понравится.
Его величество, тихо повторила Лис.
Или ее, рассмеялся я. Кто знает?
Кто знает? пробормотала Лис с легким вздохом.
Я знаю несколько сказок о Джеке покорителе великанов, объявил я. А ты, Лис?
Я? Нет, о покорителях великанов я не знаю, но знаю всё и об оборотне, и о Пламенной Жанне[4], и об Оборванце в пурпуре[5] О, да я, оказывается, знаю целую уйму историй!
Ты такая умная! сказал я. А я буду учить его величество английскому.
А я бретонскому, ревниво воскликнула Лис.
Я буду приносить королю игрушки, сказал я. Больших зеленых ящериц с вересковой пустоши, маленьких серых кефалей, которые будут плавать в стеклянных шарах, крольчат из леса Керселек
А я, сказала Лис, принесу королю моему королю первую примулу, первую ветвь боярышника, первый жонкиль.
Наш король, сказал я, и в Финистере воцарился мир.
Я откинулся на спинку кресла, лениво перелистывая занятный старый альбом.
Я ищу герб, пояснил я.
Герб, дорогой? Это голова священника со стреловидной отметиной на лбу, на поле
Я сел прямо и уставился на жену.
В чем дело, Дик? улыбнулась она. В этой книге все написано. Хочешь прочесть? Нет? Тогда я сама расскажу. Дело было во время третьего Крестового похода. Жил-был монах, которого люди называли Черным Монахом. Он стал отступником и продался врагам Христа. Сьер де Тревек ворвался в сарацинский лагерь всего с сотней копий и захватил Черного Монаха в самой гуще вражеского войска.
Так вот откуда взялся герб, тихо сказал я, но про себя подумал о клейменом черепе в яме. Что бы это значило?
Да, ответила Лис. Сьер де Тревек отрубил голову Черному Монаху, но сначала он заклеймил ему лоб наконечником стрелы. В книге говорится, что это был благочестивый поступок и что сьер де Тревек заслуживает всяческих похвал. Но мне кажется, клеймить людей это жестоко, вздохнула она.
А ты не слыхала о каком-нибудь другом Черном Монахе?
Слыхала. Был такой в прошлом веке здесь, в Сент-Жильда. Говорят, на солнце он отбрасывал белую тень. И еще он писал на бретонском. Вроде бы оставил хроники, но я их не видела. Его звали Жак Сорг так же, как одного старого хрониста и еще одного священника. Некоторые говорят, он был прямым потомком того предателя. Конечно, от первого Черного Монаха можно было всего ожидать. Но даже если у него и был ребенок это еще не значит, что последний Жак Сорг произошел от него. Говорят, этот человек был святым. Настолько добрым, что ему не дали умереть, а забрали живым на небо, добавила Лис, глядя на меня глазами, сияющими детской верой.
Я лишь улыбнулся.
Но он и правда исчез, настаивала Лис.
Боюсь, его путь лежал в другом направлении, шутливо сказал я и, не подумав, поделился с ней утренней историей.
Я совершенно забыл о человеке в маске, заглядывавшем ей в окно, и вспомнил только тогда, когда увидел, что с лица ее схлынула краска. Я принялся ласково увещевать ее:
Лис, милая, это была всего лишь выходка какого-то нелепого шутника. Ты и сама так сказала. Ты же не суеверна, любовь моя?
Она посмотрела мне в глаза, медленно вытащила из-за пазухи маленький золотой крестик и поцеловала его. Но ее губы дрожали, когда она прикоснулась ими к символу веры.
III
На следующее утро, часов около девяти, я вошел в таверну «Груа», сел за длинный выцветший дубовый стол и кивнул Марианне Брюйер, а та, в свою очередь, приветственно качнула своим белым чепцом.
Ну, моя банналекская умница, скажи мне: чем побалует таверна «Груа» путника перед долгой дорогой?
Сидр? спросила она по-бретонски.
С капелькой красного вина, добавил я.
Она принесла восхитительный сидр Кимперле, и я плеснул в него немного бордо.
Марианна смотрела на меня, и в ее черных глазах плясали смешинки.
Что это ты так раскраснелась, Марианна? спросил я. Жан-Мари заходил?
Мы с ним поженимся, месье Даррел, ответила она со смехом.
С каких это пор Жан-Мари Трегунк потерял голову?
Голову? О месье Даррел, вы, должно быть, хотели сказать «сердце»!
Точно, кивнул я. Жан-Мари практичный парень.
Это все благодаря вашей доброте начала девушка, но я поднял руку со стаканом.
Это все благодаря ему самому. За твое счастье, Марианна! и я хлебнул сидра от души. А теперь, продолжал я, скажи-ка, где я могу найти Ле Бьяна и Макса Фортена?
Месье Ле Бьян и месье Фортен наверху, в большом зале. По-моему, они изучают пожитки Красного Адмирала.
Чтобы отослать их в Париж? Ага, я так и знал. Можно мне к ним подняться, Марианна?
С Богом, улыбнулась девушка.
Я постучал в дверь большого зала на втором этаже, и мне открыл коротышка Макс Фортен. Его очки и нос покрывала пыль; шляпа, украшенная бархатными ленточками, сбилась набекрень.
Входите, месье Даррел, сказал он. Мы с мэром пакуем вещи Пурпурного Императора и бедняги Красного Адмирала.
Коллекции? спросил я, проходя в комнату. Будьте очень осторожны с этими коробками для бабочек! Крылья или усики могут сломаться от малейшего удара.
Ле Бьян пожал мне руку и указал на огромную кучу коробок.
Они все с пробковым дном, сказал он, но мы с Фортеном все равно обкладываем их войлоком. Перевозку оплачивает Энтомологическое общество Парижа.
Объединенные коллекции Красного Адмирала и Пурпурного Императора поражали воображение. Я поднимал и осматривал коробку за коробкой с великолепными бабочками и мотыльками; каждый экземпляр был тщательно подписан на латыни. Пылали багрянцем бабочки-медведицы; желтушки являли взору целые симфонии оранжевых и бледно-желтых тонов; коробки с нежно-серыми и пыльно-бурыми бражниками перемежались подборками ярких, пестрых Ванесс.
В отдельной просторной коробке в гордом одиночестве красовался пурпурный император, он же большая радужница, Apatura Iris, тот роковой образец, который дал Пурпурному Императору его прозвание и оборвал его жизнь.
Я вспомнил эту бабочку и загляделся на нее, вздернув бровь.
Ле Бьян поднял голову он сидел на полу, заколачивая деревянный ящик, уже заполненный коробками.
Итак, сказал он, решено, что мадам, ваша супруга, отдает всю коллекцию Пурпурного Императора городу Парижу?
Я кивнул.
Безвозмездно?
Да, в подарок, подтвердил я.
В том числе и коробку с Пурпурным Императором? Эта бабочка стоит больших денег, заметил Ле Бьян.
Вы же не думаете, что мы захотим продать этот образец? резко ответил я.
На вашем месте я бы его уничтожил, произнес мэр своим тонким голосом.
Это было бы глупо, возразил я, как тогда, когда вы вчера закопали обратно тот латунный цилиндр со свитком.
Это не глупо, упрямо сказал Ле Бьян, и я предпочел бы не обсуждать тему свитка.
Я посмотрел на Макса Фортена, но тот сразу же опустил глаза.
Вы пара суеверных старух, проговорил я, засунув руки в карманы. Готовы проглотить любую сказку.
Ну и что с того? нахмурился Ле Бьян. Правды в них обычно больше, чем лжи.
О! я усмехнулся. Значит, мэр Сен-Жильда и Сен-Жюльена верит в Человека-Волка?
Ну, в Человека-Волка, пожалуй, нет.
Тогда в кого же? В Пламенную Жанну?
Это черт знает что такое! вспылил я. Только не говорите, монсеньор мэр, что вы сохранили чистую детскую веру в великанов!
Великаны и вправду существовали, проворчал Макс Фортен. Это всем известно.
Надо же, а еще химик! презрительно бросил я.
Послушайте, месье Даррел, пискнул Ле Бьян, вы сами знаете, что Пурпурный Император был ученым. А если я скажу вам, что он всегда отказывался включить в свою коллекцию Вестника Смерти?
Что-что?
Вы меня прекрасно поняли. Я имею в виду того мотылька, который летает по ночам. Некоторые зовут его мертвой головой, но мы в Сен-Жильда называем его Вестником Смерти.
А-а, сказал я, вы об этом! Но это же обычный бражник, просто крупный. С чего это его прозвали вестником смерти?
Именно так его зовут в Сен-Жильда уже не одну сотню лет, вмешался Макс Фортен. Об этом упоминает даже Фруассар в комментариях к «Хроникам» Жака Сорга. Книга есть в вашей библиотеке.
Сорг? А кто такой этот Жак Сорг? Я его не читал.
Жак Сорг был сыном какого-то монаха-расстриги забыл, как его звали. Это было во времена Крестовых походов.
Боже правый! не выдержал я. С той самой минуты, как я столкнул этот череп в яму, я только и слышу, что о Крестовых походах, монахах, колдовстве и смертях, и мне, честно сказать, уже надоело. Как будто мы вернулись в Темные века! Известно ли вам, Ле Бьян, какой нынче год от Рождества Господа нашего?
Тысяча восемьсот девяносто шестой, ответил мэр.
Вот именно! А вы, точно два деревенских олуха, боитесь какой-то бабочки!
Не просто какой-то бабочки, заметил Фортен. Это же Вестник Смерти! Если он влетит в окно, жди беды.
Одному Богу известно, почему Он пометил одно из Своих созданий желтой мертвой головой на спине, произнес Ле Бьян, возведя очи горе, но полагаю, это было предупреждение, и считаю неправильным от него отмахиваться.
Послушайте, Ле Бьян, сказал я, допустим, если дать волю воображению, то на грудной клетке некоторых крупных бражников можно разглядеть череп. Но и что с того?
А то, что его лучше не трогать, сказал мэр, покачивая головой.
Если взять его в руки, он пищит, добавил Макс Фортен.
Некоторые животные все время пищат, заметил я, пристально глядя на Ле Бьяна. А кое-кто и визжит.
Свиньи, подхватил мэр.
Ага, и ослы, добавил я. Послушайте, Ле Бьян, вы хотите сказать, что и правда видели вчера, будто этот череп выкатился наверх из ямы?
Мэр поджал губы и молча взялся за молоток.
Не упрямьтесь, сказал я, я задал вам вопрос.
А я отказываюсь отвечать, огрызнулся Ле Бьян. Фортен видел то же, что и я, пусть он рассказывает.
Я испытующе посмотрел на маленького химика.
Я не стану утверждать, что видел, как он подымается из ямы сам по себе, сказал Фортен, не скрывая дрожи, но но тогда как он оказался снова на краю?
Да это вообще был не он! Просто какой-то желтый булыжник, который вы приняли за череп, ответил я. У вас сдали нервы, Макс.
Очень уж э-э-э необычный булыжник, месье Даррел, сказал Фортен.
Я стал жертвой той же галлюцинации, продолжал я, и с сожалением должен признать, что дал себе труд столкнуть в яму два безобидных булыжника, каждый раз воображая, будто я сбрасываю череп.
Это и был череп, заметил Ле Бьян, угрюмо пожав плечами.
Это говорит лишь о том, продолжал я, не обращая внимания на мэра, как легко принять цепочку совпадений за сверхъестественное вмешательство. Вот, например, вчера вечером моей жене показалось, будто в окно ее спальни заглянул какой-то священник в маске
Фортен и Ле Бьян разом вскочили, бросив молотки и гвозди.
ЧТО? Что вы сказали? воскликнул мэр.
Я повторил. Макс Фортен побледнел, как мел.
Боже мой, пробормотал Ле Бьян, Черный Монах в Сен-Жильда!
Р-р-аз разве вы не слыхали старое пророчество? заикаясь, выдавил Фортен. Фруассар цитирует его из «Хроники» Жака Сорга: «Когда Черный Монах восстанет из мертвых, люди из Сен-Жильда будут кричать в постелях. Когда Черный Монах восстанет из могилы, да помилует Бог Сен-Жильда!».
Я рассердился не на шутку:
Аристид Ле Бьян! И вы, Макс Фортен! Хватит с меня этого вздора! Какой-то придурок из Банналека побывал в Сен-Жильда, чтобы подшутить над такими старыми дураками, как вы. Если вам не о чем поговорить, кроме детских сказок, я подожду, пока вы придете в себя. Доброго утра.
И я вышел вон, не желая признаться себе, что все это тревожит меня больше, чем хотелось бы.
День выдался туманным и пасмурным. Тяжелые, налитые влагой тучи висели на востоке. Я слышал, как прибой гремит о скалы, а высоко в небе кричат серые чайки. Прилив наползал на речные пески, подымаясь все выше и выше, пляж уже затопило, в воде колыхались водоросли и мелькали серебристые песчанки.
То и дело над рекой пролетали кроншнепы, по двое и по трое, все они стремились прочь от моря. Робкие крачки скользили над краем пустоши в поисках какого-нибудь тихого, уединенного озерца, где можно было бы переждать надвигающуюся бурю. Другие птицы сбивались стаями на полях, оглашая округу беспокойным щебетом.