* * *
С этими подругами они встречались по воскресеньям, когда утром шли по Тверской мимо Пушкина и дома, где он бывал в гостях у княгини Волконской, а гости развлекались тем, что показывали живые картины. Пушкин изображал фонтан. Обо всем этом рассказывала бабушка во всех домах, встречавшихся им по пути, жили ее знакомые вроде Пушкина, о которых она всё знала.
Дальше была большая лошадь на постаменте и площадь, которую красиво наряжали то к Рождеству, то к Пасхе, и веселый солнечно-желтый храм.
Из-под купола падали косые лучи, выхватывая то лики святых, то цветную мозаику, то светлого батюшку, который улыбался входящим. Пространство постепенно наполнялось, и Вероника с задней скамейки, куда ее обычно сажали, видела мерно колышущееся море плеч и голов, которое сливалось с плавными силуэтами на росписях.
Бабушкины подруги были неуловимо похожи на бабушку: шляпки, брошки, сумочки, точь-в-точь как в музее или театре. И в храме все они замирали, не замечая ни тесноты, ни постороннего шума.
* * *
Но одна из подруг, Марлена, была говорливой и каждый раз спрашивала, когда же Вероника пойдет в воскресную школу. Бабушка каждый раз отвечала:
Когда вырастет, тогда сама решит. Не детское это дело.
А игрушки почему не убирает? не унималась Марлена, когда оказывалась у них в гостях.
А зачем их убирать? удивлялась Ида. Игрушки это не вещи. Нельзя нарушать логику игры и прерывать фантазию, она может не вернуться. И большинство людей потом не способны видеть собственные миры, а видят только вещи, лежащие на месте или не на месте.
Она рассказывала Марлене, где какая кукла живет в основном на разных этажах на книжных полках, и что медведь и заяц на перевернутом стуле совершают путешествие, и убрать их значило бы его прервать, и путешественники никогда никуда не доедут, а фигурки от киндер-сюрпризов на подоконнике это вообще отдельная страна. По лицу Марлены было видно, что она ничего не понимает и раздражается.
А мать ее хоть раз навестила?
Бабушка уводила гостью на кухню пить чай, и оттуда доносилось что-то о другой стране, откуда не наездишься, и о женском счастье.
Вот оно, новое поколение, с пеленок сидят в этих приборах, картинно воздевала руки Марлена, возвращаясь в комнату и заставая Веронику с плеером.
А бабушка Ида терпеливо объясняла, что кассеты и виниловые пластинки дают разное звучание, и музыкальной девочке это интересно, она слушает и сравнивает.
Она и в школу, что ли, здесь пойдет? закатывала глаза Марлена уже на пороге.
Почему бы и нет, спокойно отвечала бабушка, в школе будут подруги, ровесники. А то растет среди старух.
И в музыкальную? ехидно добавляла Марлена.
Милая, ты тоже об этом подумала, всплеснула руками бабушка. Вот и я голову ломаю, где бы нам взять пианино
Она хоть денег шлет? гробовым голосом спрашивала Марлена, и бабушка поспешно закрывала за ней дверь, на лестничной клетке договаривая про женское счастье.
Но Марлена возвращалась и снова твердила, что Ида берет на себя не свою ношу и что она ловится на элементарную физиологическую реакцию: большие, прямо смотрящие глаза вызывают у млекопитающих желание опекать и защищать детеныша. Это банальный инстинкт.
А потом она специально будет этим пользоваться, малявка, в душу людям заглядывать, ворчала Марлена.
* * *
А Вероника забиралась под стол к батарее, где так блаженно было мечтать о том, как приедет мама и они поедут домой. И непременно пройдут мимо Марлены, оживленно беседуя и смеясь, им ведь так о многом нужно будет поговорить! И не заметят Марлену. И не поздороваются.
Ей нравилось, как здорово бабушка справляется с Марленой, причем безо всякой сердитости, но «не детское дело» оставить было нельзя. Уж от Иды она этого никак не ожидала. Вероника знала, что все-таки она маленькая, и всегда была самой маленькой и в садике, и во дворе, и старалась расти изо всех сил, но ничего не получалось.
И когда Ида куда-то ушла, Вероника достала ее церковные книги. Непонятно было только вначале. Потом витиеватые строки с трехногими буквами и скобками наверху, как в нотах, начали складываться в слова, знакомые и незнакомые. Их музыка прерывалась паузами, где смысл совсем ускользал, но в итоге все-таки улавливался, потому что мелодия сама по себе к нему выводила.
Эти книги не были похожи ни на сказки, ни на греческие мифы, хотя тоже говорили о давних временах. Одна была золотая она звучала музыкой древней, очень древней земли, горячей на ощупь. В золотом раскаленном воздухе стояли пряные запахи и слышались крики животных, мычание и блеяние стад, гортанные голоса. Вероника захлопнула ее с полным ощущением, что сама там побывала.
Вторая книга тоже звучала музыкой. Только была она не золотой, а строго-голубой, зимней, сливающейся с декабрьскими сумерками за окном. Там уходила вдаль дорога, и хотелось идти следом за людьми, которые шли по ней, и это неуловимо напоминало другую дорогу из другой сказки вымощенную желтым кирпичом.
Когда ключ поворачивался в замке, Вероника быстро, но аккуратно клала запретные книги на место и утыкалась в свои, «Козетту» и «Золушку», и это тоже было о ней, это она была несчастной маленькой девочкой в чужих людях! Глаза наполнялись слезами. Иногда удавалось незаметно поплакать над своею горестной судьбой.
Это и было назначение книг служить отправными точками для фантазий, не обязательно плакательных. Можно было пойти по той же дороге из желтого кирпича и устроить много дополнительных приключений. Мир вообще приходилось постоянно улучшать и украшать, как подоконник игрушками.
* * *
Ида тоже знала в этом толк. У нее был старый-престарый альбом для рисования, скрепленный узкой розовой ленточкой. В нем были наклеены стихи о временах года, вырезанные из журналов и газет, его щедро украшали картинки и старые советские открытки с цветами и пейзажами. Альбом делился на двенадцать месяцев, они шли один за другим, как в календаре. А самое главное там было много не до конца заполненных и даже совсем чистых страниц. Когда наступал новый месяц, Ида с Вероникой увлеченно рисовали, писали и наклеивали, и белых пятен оставалось все меньше, а альбом становился все наряднее.
Был у них и толстый отрывной календарь, который висел на кухне. Кто-то догадался собрать туда все дни, которые еще не наступили, и не было ни одного одинакового, у каждого были свои картинки и истории. Самого дня пока нет, а прочитать его уже можно даже последний, в конце, до которого так ужасно далеко, что он наступит только следующей зимой, когда, может, мама уже приедет. Вероника осторожно прикасалась к декабрьскому дню: его не существует, но вот же, они смотрят друг на друга смотреть можно, а отрывать нельзя.
И она сторожила момент, когда можно будет оторвать следующий листок когда сегодня превращается в завтра или вчера в сегодня. А до чего было жаль оторванные! Дня уже нет, а его листочек есть, и Вероника засовывала их в самые разные книги спасала ушедшее время. На некоторых календарных листках были стихи, и их можно было наклеить в альбом и спасти уже наверняка.
Марлена пыталась подлизаться к ним с бабушкой и принесла целую пачку открыток, старых, но красивых. А Вероника, когда никого не было, забралась на подоконник и мстительно выбросила их в форточку. Как они летели с высокого этажа! Как кружились, осыпаясь на асфальт! А утром их подмел дворник, открытки не манная каша, и тайное не стало явным.
* * *
Время от времени Ида брала из шкафа несколько книг, и они отправлялись на Старый Арбат к букинистам, а оттуда на Новый Арбат, за новыми детскими книжками, или нотами, или в «Детский мир» за новой одеждой. В стакане с «фантой» плясали и подпрыгивали золотые искры это счастье вырывалось фейерверком.
А еще в комнате с поющим паркетом появилось пианино, причем благодаря Марлене, от каких-то ее уезжавших за границу знакомых. На бестолковость самой Марлены это, однако, не повлияло.
А ведь ты была права, сообщала она Иде, когда говорила, что девчонка израстется. Но мне не верилось, что настолько гадкий утенок может перемениться! Мать ее не узнает. А деньги она что, так и не шлет?
У Веронички на редкость счастливая внешность, отвечала Ида со своим бесконечным терпением. Благодаря своей миниатюрности она будет выглядеть юной до преклонных лет. Мы с тобой этого не увидим, но поверь мне на слово.
Маленькая собачка до старости щенок, подтверждала бестолковая Марлена. Но я-то имела в виду, что она больше не похожа на Чебурашку.
* * *
И вдруг приехала мама. Все было как в мечтах: объятия, смех и слезы, разговоры обо всем вперемешку. И мама забрала ее домой! Вот только дом был почему-то не тот и не там комната-коробочка в продуваемом всеми ветрами безликом районе-муравейнике. Вероника заикнулась о настоящем доме, светлом зале, пианино, а мама вместо ответа начала рыдать, а потом твердо и напористо проговорила:
Впредь я не желаю слышать о твоих капризах и прихотях. Ты должна понимать: мы не можем жить по-богатому. Я загубила свою карьеру, потому что потратила молодость на тебя и твои болячки. Да, у тебя могла бы быть другая судьба ведь ты уже участвовала в «Утренней звезде»!
И Вероника низко опускала голову она сама все испортила, не оправдала ожиданий. Еще нельзя было спрашивать о том человеке, с которым мама жила за границей, и о самой этой жизни она начинала так бурно и так долго рыдать, что это могло продолжаться и на следующий день, и остановить ее рыдания было невозможно ни просьбами, ни обещаниями, ни собственными слезами.
Подобную реакцию вызывали и любые просьбы, касающиеся расходов. О новых книжках, нотах и уроках музыки пришлось забыть, так же как и о новой одежде спасало то, что Вероника почти не росла, оставалась «маленькой собачкой» и до выпускного класса ходила в школу в тех же джинсиках. В расклеившихся ботинках тоже можно было все-таки ходить если только очень быстро, скользящим и почти летящим шагом, как можно меньше прикасаясь к земле и выбирая места, куда ступить, без луж и снежной каши.
По привычке устроившись возле теплой батареи, она ловила себя на том, что тоже по привычке мечтает, чтобы ее забрали отсюда только теперь чтобы бабушка Ида ее забрала! Теперь она чувствовала, что настоящий дом там, и скучала по старому книжному шкафу, виниловым пластинкам, альбому со стихами и певучему паркету. И ездила бы туда каждый день через всю Москву, если бы мама не сердилась и не начинала рыдать:
И ты! И ты готова меня бросить! Как раз тогда, когда я вправе ждать поддержки, понимания! Когда мне так нужна родная душа!
Вероника вспоминала собственные горестные вечера за «Козеттой» и бросалась маме на шею, и обе долго плакали. Но если мама выглядела потом довольной и посвежевшей, то Вероника долго не могла прийти в себя она, как персонаж компьютерной игры, теряла весь запас жизни, и сил уже не оставалось ни на музыку, ни на мечты. Тогда она разработала сложную схему, вроде хождения по половицам, чтобы в общении с мамой обходить опасные зоны и ни в коем случае на них не наступать.
Удавалось это не всегда: мама яростно протестовала против ее короткой стрижки, но Вероника в ответ только пошла и сделала еще и татуировку. Ей позарез надо было выглядеть взрослой и привлекательной. Все девочки в классе уже носили лифчики, и в раздевалке, переодеваясь на физкультуру, демонстрировали бюсты разных форм и размеров и только у Вероники не было никакого вообще. Она ждала, когда нагонит остальных, но ничего не происходило, так же как не менялся ее маленький рост. Надо было срочно что-то сделать, чтобы ее перестали принимать за ребенка, и самой изменить то, что возможно. Ради этого можно было перетерпеть скандал. Конечно, прежде всего требовалось избавиться от двух косичек. А от запястья по внутренней стороне руки потянулась веточка с прозрачными голубыми цветами, переплетаясь с голубой жилкой.
Мама рыдала. Марлена тоже выразила свое фи:
Налысо обрилась, кошмар какой! Один чуб, как у мальчишки, остался! А рисунки на теле такая вульгарность! Ида, как же ты не повлияла на нее! Небось еще и денег дала на это безобразие.
Наоборот, это удачный образ, он ей очень подходит, как вы не видите, спорила со всеми Ида. Посмотрите, какой контраст мальчишеской стрижки и хрупкости, какая нежная линия затылка! Всё это делает Вероничку более женственной, чем всех этих барышень их накрученные локоны!
* * *
А мама все же позволяла Иде время от времени забирать Веронику на выходные, и делать ей подарки, и оплачивать репетиторов и подготовительные курсы.
Филфак не бог весть что, но раз уж у нее там связи, грех ими не воспользоваться. С твоими скромными данными поступить на бюджетное уже достижение.
Началась светлая полоса: мама снова пела, наряжалась, часто исчезала из дома, не возражала, чтобы Вероника оставалась у бабушки не только на выходные, и размышляла, не перебраться ли ей туда вообще оттуда ближе ездить на учебу. Ида и Вероника с радостью воссоединились. Учеба была мечтой: читай сколько хочешь. А аспирант, как-то раз заменивший старого профессора по зарубежке, стал тем самым, втайне ожидаемым принцем из «Золушки».
Веронике не верилось: она действительно уже не Чебурашка, она привлекает внимание умных и взрослых мужчин, она сама уже взрослая! И может, если захочет, выйти замуж и распоряжаться своей жизнью! И эта жизнь будет ровной, осмысленной, не придется вздрагивать и прислушиваться в каком настроении мама, не сметет ли твои планы очередной шквал ее эмоций и рыданий, не окажешься ли снова во всем виноватой.
Правда, Леня сказал:
Цветы я тебе дарить не буду, без объяснений. Не буду, и все.
А еще:
И никаких мещанских свадеб с принцессными платьями и сворой гостей. И не проси. Я этим сыт по горло.
И совсем неприятное:
Я буду тебя звать Вика. Как первую жену. По крайней мере, не перепутаю и заново привыкать не надо.
На этот раз хотя бы были объяснения, хотя Вероника предпочла бы их не слышать.
Но тут у мамы снова рухнуло женское счастье. Вероника представила, что они опять бесконечно рыдают в объятиях друг друга, что снова нельзя ни отлучаться из дома, ни даже иметь жизнерадостный вид это будет предательством, и поспешила согласиться со всем, что говорил Леня. Мама и бабушка пытались делать вид, что рады за нее, но получалось неубедительно.
* * *
Ты чем это занята? спрашивал Леня, заглядывая в ее ноутбук. Ты же должна набирать мой текст.
Спецкурс по Лескову. Классную я тему придумала «Погробляющая роль рассказчика в русской литературе»? весело делилась Вероника. Нет, правда, все эти Белкины настоящие лишние люди, никому еще не удалось за них спрятаться, уши автора все равно торчат!
Кончай это детство, морщился муж, включая телевизор. Засунь свои фантазии в корзину, нормальную тему потом возьмешь, а сейчас займись делом. Что важнее твои уроки или моя диссертация?
Телевизор вообще был у них третьим. Вероника никак не могла привыкнуть, что он постоянно бубнит. А один раз, сидя на коленях у мужа, открыла глаза и увидела, что тот занимается с ней любовью и одновременно смотрит телевизор.
Зарядили осенние дожди, было холодно, но отопление еще не включили, и привычно усесться у батареи было нельзя. Вероника тряслась под пледом, потом укрылась еще одним одеялом, потом решила погреть ноги в тазике с водой. Но лучше не становилось, и последняя мысль была такая знакомая: чтобы кто-нибудь пришел и забрал ее отсюда. Она попала куда-то не туда. Здесь жил абсолютно чужой человек, ей нечего было здесь делать.