Афины, Афины! Спарта, Синопа!
Раздумывая над развитием своих отношений с эфебом, многое смущает купца: и то, что здешние эллины «оскифились»*, ничем не отличаются от варваров, но главное «Выдержит ли неустойчивый эфеб груз его внимания, граничащего с обожанием?».
Пролесок, отделяющий усадьбу, в которой поселился купец, от пшеничных полей, виноградников и степи, дик в приречной своей части. Сюда, под тень дубов и грабов в жаркую погоду забегают лисы и зайцы, что очень вдохновляет чужестранца:
Преподам-ка урок охоты на лис эфебу, говорит он, очутившись как-то в лесу в конце лета. Мужчину красят такие практические навыки.
Эрасмус к вящему неудовольствию Лидии меньше видиться с ней, ему интересно проводить время с разговорчивым, умным купцом, который рад встречам с ним. В то же самое время, Наркиссос смущен и насторожен, настаивает на сохранении тайны их тесного знакомства. В очередной раз юный грек убегает от своей подруги, не обращая внимания на ее призыв: «Эрасмус, вернись!». Он ожидает своего нового учителя под старым дубом у ручья. В этот раз Наркиссос не скупится на подарки, искрящийся промеж складок светлого гематия юноши нож пригождается на охоте ослепительно рыжая шерстка убитой лисицы красуется на его плечах. Кажется, купец сегодня по-особенному благонамеренно настроен к эфебу.
Хочешь каждый день ходить на охоту? Я научу тебя получать удовольствие от красоты и жить, наслаждаясь лучшими достижениями эллинов в культуре и искусстве. Что тебе здесь делать в этом убогом городе, месить глину? Поедем со мной в Синопу!
От внезапности такого заявления Эрасмус смущен и сбит с толку, но горячо восстает в защиту Прекрасной Гавани, он ни за что не покинет родителей, Лидию и этот замечательный город. Не ожидавший такого ответа купец, менее тепло, чем обычно прощается с юношей.
Их скрываемая ото всех дружба, продолжавшаяся все лето, внезапно заканчивается.
Как досадно! повторяет Наркиссос, оставшись один, ах, как все это нелепо!
Он не может так быстро расстаться с рухнувшими планами, и не хочет смириться с отказом эфеба, слишком далеко зашел купец в своих вожделенных задумках. Стоя у балюстрады на южной стороне усадьбы, Наркиссос задумчиво всматривается в темноту, ему не хочется верить в то, что его мечта, казавшаяся столь близкой, в одно мгновенье сегодняшнего дня стала страшно недостижимой. Мысли его смутны, высокая прельстительная луна, ненадолго выглянувшая из темных облаков, и быстро вернувшаяся в их черноту, приобретает грязные очертания. Управляющий усадьбой Павлос своим разговором ненадолго прерывает его размышления.
Завтра у вас появится сосед. Должно прибыть торговое судно из Синопы, навклер Евмел на своей «Нереиде» приходит в Калос Лимен. Купец некоторое время будет жить в этом доме.
Евмел? удивляется и радуется Наркиссос и кривит рот в ироничной улыбке. Еще не всю пшеницу вывез из Тавриды?
Он резко замолкает, будто спохватившись, видимо ему не хочется распространяться, что хорошо знает навклера из Синопы, владельца торгового двадцати двух весельного судна, широкого и не длинного, способного перевозить тяжелые и объемные грузы. Евмел слывет жестоким хозяином, способным выжать из своих рабов, сидящих на веслах в нескольких локтях* друг от друга, столько энергии, что его парусно-весельный корабль подчас тащит такие грузы и развивает такую скорость, что может сравниться с настоящим пентеконтором.* Но в среде навклеров, таких же, как и он богачей, купца знают совсем с другой стороны он понятлив и дружественен, способен протянуть руку помощи. Искоса взглянув на управляющего острыми, маленькими глазами, Наркиссос добавляет притворно равнодушным голосом, почесывая свою короткую, острую бородку:
Слыхал о таком, что же, буду рад соседу.
Кажется, в его голове только что возник какой-то план, который ему самому вначале кажется неосуществимым. Но внезапное сообщение Павлоса нежданно придает новый импульс его необычной идее.
Ночью Наркиссос не смыкает глаз, в мрачной голове мужа окончательно созревает план, нервной лихорадкой просящийся к воплощению. На следующий день, при первой же встрече с отзывчивым к просьбе друзей Евмелом он условливается, что тот заберет его вещи на свой корабль, как только будет точно известна дата обратного отправления судна в Синопу. А его самого подберет у самого западного мыса Тавриды. Кажется, Евмел немного дивится такой неожиданной просьбе, но по его непроницательному лицу и не выразительным глазам ничего не видно:
Мало ли какие вопросы требуют своего решения и могут забросить человека их купеческого дела на необитаемую пустошь? думает он, а вслух произносит:
Купец купцу всегда в помощь! Выполню твою просьбу.
Евмел любит необычные и рискованные предприятия, да, и смелости Наркиссоса он удивлен не меньше от гребца на лодке потребуются отвага и умение.
Между ними быстро устанавливается взаимопонимание. А в среде бывалых дельцов не принято много расспрашивать и «лезть в душу».
Западный мыс Тавриды я хорошо знаю, говорит Евмел, поправляя кожаный петасос* с завязками, но близко к скалам не подойду, опасное место для судов.
Этого и не требуется, я буду на лодке в двухстах оргиях* от скалистого берега, главное, чтобы темнота и большие волны не помешали тебе меня заметить.
Не помешает, «Нереида» всегда покидает гавань сразу после полудня, а штормов в ближайшее время не ожидается. Евмел заклял волны, смеется владелец корабля.
Да, и вот еще Возможно, я буду не один, неуверенно говорит задумчивый купец, теребя свою козлиную бородку.
Кто еще? Женщина, гадает про себя Евмел.
По его виду очень трудно узнать, доволен ли он, или разозлен. «Неужели хочет увести одну из варварок к себе в Синопу?», вслух же произносит:
Хоть трое, корабль выдержит, ха-ха-ха, и он откидывает со лба назад свои густые волнистые волосы и понимающе похлопывает Наркиссоса по плечу.
ЧТО ПРЕДВЕЩАЕТ БУРЯ
Ты навсегда обладаешь лишь тем, что
имел в детстве.
Т. Гуэрра
Асия. Была ли она красивой? Знал ли Олгасий, чем именно она привлекает его, в чем кроется тайна этого великого притяжения, может быть, их души были родственными?
Большие глаза нефритового оттенка, полные наивного ожидания чуда, необузданного стремления увидеть в обыденной жизни интересное и необычное, тонкая, твердая рука, умеющая держать меч и поводья лошади. В каждой общине есть люди с исключительным характером или необычными способностями. Такой была и Асия, «душа моря» говорили про нее селяне. Будучи ребенком, она любила уединяться и бродить по морскому берегу, собирая ракушки и цветные камни, а потом выкладывать из них во внутреннем дворике замысловатые фигурки. На окрики родителей и старших детей и сама не смогла бы сказать, о чем именно она задумывается. Она любила простор неба, распахнувшегося от голубого до индиго, сине-зеленую даль моря и степь, меняющую свой изумрудный цвет от бурого до малахитового. Они представлялись ей живыми, исполненными невыразимой тайны, притягательными своим простором.
Степные пастухи делали звонкие свистульки для своих детей, были такие игрушки и у Асии. Извлекая из них пронзительные звуки, она сидела под греющим спину солнцем на берегу моря, от которого недалеко добежать к родному селению с его полями проса и пшеницы вокруг. Наделы отделены небольшим оврагом и густым дубово-ольховым леском от дикого скифского поля. Таврическая степь живет своей жизнью, смешными прыжками передвигаются куланы, прокладывая свои дорожки в густых травах полыни, белой шандры, зверобоя, чернобыльника.
Все тянуться к воде, возле холодного ключа всегда людно здесь запасаются водой несколько селений Западного побережья, в сырой земле прорыт дренаж и вода стекает в деревянную колоду, чтобы лошади и домашний скот могли утолить жажду. По ночам к ключу прибегают волки и лисы, остатки их дикой трапезы куски от разодранной туши кулана или сайги, которые не успели убрать жители деревни, наполняют воздух сладковато-приторным запахом. Негласное правило обязывает первых водоносов приходить с инструментом и очищать территорию по всему периметру возле ключа до зарослей ивняка; значит, сегодня здесь еще никого не было. Узкие дорожки уходят от источника к селениям, одна более широкая с многочисленными следами лошадиных и воловьих копыт тянется за стройные тополя в сторону Неаполиса и дальше в Феодосию и Пантикапей.
Асия всегда созерцала небо; даже тогда, когда ее умелые руки делали привычную работу, носили воду, готовили еду в медном казане рядом с домом, она даже что-то отвечала брату, но всего этого обыденного как будто и не было, девушка видела только голубую высь с быстрыми белыми облаками. И только на западе, так некстати, появлялась лохматая черная тучка, которая была столь несуразна, так чужда безмятежной лазури, что не хотелось ее замечать. Но это черное небесное пятно разрасталось, увеличивалось, притягивая к себе светлых спутниц и окрашивая их в темные цвета, и, наконец, затянуло пол горизонта, накрыв и заходящее солнце ночь наступила слишком быстро.
Ночью девятиметровые волны накатывались на Западное побережье Тавриды, сметая все на своем пути. Утром стало ясно, что от деревянной сторожевой башни, той, что была недалеко от воды, не осталось и следа. Бушующая стихия затопила дороги, ведущие в Керкинитиду и Херсонес, морской прилив подступил к самому подножью холма. На самом же возвышении ветер был столь сильным, что опасно было выходить из домов. В то утро жители Птэхрама опасались выпускать овец и коз из сараев, женщины и дети с охапками хвороста выбирали место, где можно разжечь костер. Порывы ветра рвали пламя на лоскуты, уцелел лишь один огонь с юго-восточной стороны, в низине за холмом здесь и сосредоточилась женская половина селения для приготовления не сложного обеда.
Когда стал стихать ветер, примчался Олгасий в своем великолепном, бордового цвета с янтарной отделкой, теплом кафтане, который, запахиваясь (кто бы мог подумать), может давать столько тепла и, как жаркая печка, согревать закутавшихся в него двоих влюбленных. Потом они смотрели на море, стоя на каменных тумбах, служащих разграничительными знаками между селением и пшеничными полями, которые в непогоду беспорядочно чередовали все оттенки коричневого цвета, начиная с почти черного до желтого. Непроглядное серое небо над молодыми скифами на горизонте стало проясняться, разделяясь на черно-синих небесных увальней, висящих неподвижно, и бело-медовых ловкачей облачков, непрестанно меняющих свою форму и местоположение. Все вместе, они создавали сюрреалистическую картину, неустойчивую от нагромождения подвижных сказочных облаков и туч, рисовавших будущие события предстоящей бурной жизни молодых людей. Чрезвычайно широкая панорама! Молодые скифы любовались ею и не ведали, что в ближайшие дни обозначенным происшествиям суждено начать сбываться. Юноша не подозревал, как быстро небесные кони, несущие фантастических всадников в шлемах, сойдут на землю, наполняться плотью и кровью, принимая облик живых персонажей.
Как и в детские годы, Олгасий наблюдал, как уходят в походы скифские воины, и многие из них возвращались с богатой добычей, некоторые не приходят назад вовсе.
Когда ему исполнилось семнадцать, сильная власть скифов в Тавриде начинала клониться к своему закату, но их ойкумена* пока еще процветала.
С ранней весны возле одноэтажных домов селения, крытых простым камышом, когда бурно кипела работа по уборке зимнего мусора, чистке конюшен, появлялся княжеский военный начальник Птэхрама и набирал молодых скифов для пополнения войска Скилура, защищавшего интересы сколотов в низовьях Борисфена*, Ольвии и Добрудже.* Молодой Олгасий высокий юноша, с крепкой, стройной фигурой привлек внимание опытного воина. Одним из первых он зачисляет юного скифа в новый отряд, который пополнит элитные воинские части царя, где кроме военного дела: искусству сражаться на мечах, борьбы, метанию камней, обучают также греческой грамоте. Отец Олгасия, ранее служивший в войске Аргота, горячо одобряет решение сына, который торопиться в поход. Юному скифу грустно из-за того, что он покидает родные места и Асию, а радостно потому, что совсем скоро он окажется в Новом городе и увидит самого царя Скилура.
САКЛАБ
Если в природе существует закон, а он существует, и если он установлен Богом, то праведный человек не будет пытаться изменять добрые события, ибо этакое желание эгоистично
Аполлоний Тианский
Если согласиться с общепринятым взглядом на Малую Скифию того времени, как страну оседлых скифов, которые перешли от кочевого образа жизни, в основном, к хлебопашеству, то самым завзятым крестьянином Птэхрама можно считать Саклаба. Не раз, участвуя в походах Иданта* и Аргота* за реку Танаис*, он был ни единожды ранен в боях с сарматами, потом с танаитами, всякий раз успешно поправлялся. Но после последнего увечья уже не мог быть воином, взял несколько наделов в гиппиконе* от кромки воды напротив моря вдоль дороги, ведущей в Керкинитиду, где, как и другие селяне на соседских полях, стал сеять пшеницу и просо, завел небольшое хозяйство из кур, овец и одной лошадки.
Ветер в тот день и ту ночь был таким неистовым, что от его порывов снесло несколько тростниковых крыш над скифскими домами, в воздухе летали сучья деревьев, иногда порывы поднимали столько грязи, что на несколько мгновений за поваленными деревянными заборами, вокруг селения вырастали новоявленные серо-коричневые стены из песка и пыли. Замешкавшийся жеребенок был поднят в воздух и опущен на землю только возле сторожевой башни.
Саклаб предусмотрителен. Раньше обычного закончил он свои дела, и теперь сидит возле очага и смотрит на дымящиеся лепешки овечьего помета, тепло от которых быстро выдувается наружу, слабо согревая маленькую комнату с низким, неровным потолком. Он так привык к свисту и завыванию стихии, что, кажется, не замечает того, что вместе с шумом ветра в комнату ворвалось живое существо, и теперь оно хозяйничает, передвигая предметы, и с разной силой дует в затылок и спину Саклаба. Буря напоминает о ненадежности любой стены, отгораживающей человека от внешнего мира. Задремав, он не замечает, как среди привычных звуков урагана появляются стуки, напоминающие несмелые удары в дверь. Скиф вскидывает лохматую, уставшую голову, проверяет место на пояснице, где он держит большой железный нож и, отодвинув засов, распахивает створку.
Перед ним в темноте стоит невысокая фигура косматого человека в лохмотьях, босого; одна только грязная кожаная безрукавка, свободно висящая на костлявом теле, может служить для защиты и согревания этого измотанного тела. Не человек осколок человеческого создания. Видно, что путник не просто голоден, он истощен до крайней степени, избит превратностями долгих странствований, и в ночных сумерках напоминает дикого дрожащего полу-зверя, которого долго гнали, пока не загнали почти до смерти.
Саклаб не только удивлен, он смущен и растерян.