В этих историях, которые Сандалата рассказывала у постели сына, она заново создала образ Галдана, сложив его из фрагментов Андариста, Сильхаса Гиблого и, конечно же, Аномандера. Собственно, в основном Аномандера. Вплоть до самых черт его лица, его горделивой осанки, тепла его руки, сжимающей детскую ладошку, и когда Орфантал просыпался в ночной тиши и ему вдруг становилось страшно, мальчику достаточно было лишь представить, как эта рука крепко стискивает его собственную.
Разумеется, сын спрашивал: куда делся его отец? Что с ним случилось?
Великая битва с одиночниками-джелеками, старая вражда с тем, кого он когда-то считал другом. Предательство в тот самый момент, когда Галдан отдал жизнь, защищая своего раненого повелителя. Что стало с тем, кто его предал? Он тоже погиб, настигнутый собственным вероломством: предполагали, будто он покончил с собой, но вслух никогда об этом не говорили, ни единого слова. Все тисте были вне себя от горя, а потом поклялись во веки веков молчать о случившемся во имя собственной чести.
Ребенок должен был во что-то верить, и эту веру следовало сшить для него, подобно одежде или даже доспехам, которые он будет потом носить до конца своих дней. Так считала Сандалата, и если Галдан украл ее собственную одежду посредством сладкой лжи, оставив девушку дрожать в одиночестве от холода, то с Орфанталом все будет иначе Нет, ему не придется пережить подобных страданий. Никогда.
Экипаж напоминал раскаленный котел. Сандалата задыхалась от жары, думая, кто же теперь будет рассказывать сыну истории на ночь. Никто. Но ведь Орфантал всегда может протянуть в темноте свою ручонку, чтобы взять отца за руку Об этом больше не стоит беспокоиться: она сделала все, что было в ее силах, и, несмотря на гнев матери и жестокие обвинения в том, что сама Сандалата слишком юная, чтобы растить ребенка, доказала свою правоту. От жары кружилась голова. Сандалате казалось, будто она видела в селении Галдана, который, спотыкаясь, гнался за экипажем, а потом упал, вызвав еще больше насмешек.
Из-за жары ее воображение разыгралось не на шутку. Мир за окном стал ослепительно-белым, небо вспыхнуло огнем. Она закашлялась от пыли; конские копыта теперь стучали со всех сторон; голоса стали громче, а копыта уже гремели, подобно барабанам.
Экипаж, покачнувшись, остановился и съехал в канаву, наклонившись набок. Сандалата соскользнула с сиденья.
Пот на ее лице высох, кожа стала сухой и холодной.
Кто-то звал ее, но она не могла дотянуться до переговорного ящика, лежа на полу.
Загремел засов, и дверь распахнулась. Снаружи хлынул огонь, поглотив Сандалату.
Витрова кровь! выругался Ивис, забираясь в экипаж и беря на руки бесчувственную женщину. Да тут жарко, как в кузнице! Эй, Силлен! Натяни тент: ей нужно охладиться в тени. Капрал Ялад, хватит уже таращиться! Помоги, чтоб тебя!
Капитана охватила паника. Заложница побелела, как сам Сильхас Гиблый, кожа ее стала липкой на ощупь, а тело обмякло, будто у раздавленной куклы. Похоже, она надела на себя почти всю имевшуюся у нее одежду в несколько слоев. Уложив молодую женщину на землю под тентом, который натягивал сбоку от экипажа Силлен, Ивис начал расстегивать застежки.
Капрал Ялад, мокрую тряпку ей на лоб, быстро!
Если заложница по дороге умрет, заварится такая каша, что потом и не расхлебаешь Страшно даже представить, какими будут последствия. И не только для него самого, но и для повелителя Драконуса. Семейство Друкорлат относилось к числу старых и уважаемых. У них не было других детей, кроме Сандалаты, а если и имелась еще какая-то родня, то сие было покрыто тайной. В случае трагического конца враги его повелителя только обрадовались бы, объявив, что «Драконус запятнал руки кровью», хотя на самом деле тот стремился лишь совершить благородный жест, взяв под опеку последнее дитя угасающего рода. Признание традиций, уважение к старым семействам фаворит вовсе не желал уединяться от всего мира в безумной жажде власти.
Ивис снял с Сандалаты часть одежды богатую парчу, тяжелую, будто кожаные доспехи, стеганое полотно, мешковину и шерсть, а затем, помедлив, снова выругался и приказал:
Силлен, достань тот рундук взгляни, что в нем! Похоже, она напялила на себя весь свой гардероб!
Кучер слез с экипажа и остановился, глядя на бесчувственную женщину. Капитан Ивис нахмурился.
Нам в любом случае пришлось бы съехать с дороги, объяснил он вознице. Она ведь сможет ехать верхом?
Сомневаюсь, господин. Бедняжка без чувств.
Да не сейчас, дурень, а когда придет в себя. Так сможет или нет?
Кучер пожал плечами:
Не могу сказать, господин. Я, знаете ли, не из их прислуги.
То есть?
Друкорлаты отпустили большинство слуг еще года два назад. Земля-то пахотная есть, да вот только работать на ней некому. Одни померли, другие разбежались кто куда. Возница потер затылок. Ходили разговоры, чтобы устроить там пастбище, потому как работников для этого много не надо. Но вообще-то, заключил он, все так же глядя на бесчувственную женщину, народ просто сдался.
Силлен и еще двое солдат, кряхтя и ругаясь, сняли необычайно тяжелый рундук.
Заперто, капитан.
Вот ключ, ответил Ивис, снимая с шеи раскрасневшейся заложницы узорный ключ на кожаной петле. Подбросив его в руке, он злобно взглянул на кучера. И велел: Возвращайся пешком в селение.
Что?! Но я должен вернуть экипаж! И лошадь!
Это сделает один из моих солдат. Давай уже, проваливай. Нет, погоди! Капитан отцепил от пояса маленький кожаный мешочек и бросил его кучеру. Ты ничего не видел: ни как она упала в обморок, ни вообще ничего. Ясно?
Возница кивнул, широко раскрыв глаза.
Если я вдруг узнаю, продолжал Ивис, что слух о случившемся разошелся по Абаре, то найду тебя и заставлю навеки замолчать твой болтливый язык.
Бедняга испуганно попятился:
Не стоит мне угрожать, господин. Я вас прекрасно понял.
Услышав, как щелкнул замок рундука, Ивис махнул кучеру рукой, и тот поспешил прочь, на ходу заглядывая в кожаный мешочек. Бросив на капитана удивленный взгляд, он ускорил шаг.
Ивис повернулся к Силлену:
Открывай.
Заскрипела крышка. Нахмурившись, Силлен извлек завернутый в ткань глиняный кувшин, из тех, что использовались для хранения сидра. Когда он встряхнул сосуд, то даже Ивис услышал странное шуршание, которое издавало его содержимое.
«Там явно не сидр», подумал капитан и, встретив вопросительный взгляд Силлена, кивнул.
Солдат вытащил тяжелую пробку и заглянул внутрь.
Камни, капитан. Отполированные камни. Он кивнул в сторону рундука. Там полно таких кувшинов.
С побережья Дорсан-Рила, пробормотал Ивис.
Взяв у капрала Ялада мокрую тряпку, он наклонился и вытер Сандалате лоб.
Камни в память о любви обычное дело. По традиции все носили их с собой, однако не в таком же количестве.
«Любовь любовью, но прихватить с собой множество кувшинов этих камней? Целый клятый рундук?»
Видать, у нашей дамочки было немало ухажеров, заметил Силлен, возвращая пробку на место и плотно забивая ее ладонью.
Ивис недовольно уставился на солдата:
Попридержи язык, Силлен. Если ты вздумал пошутить
Нет, капитан! быстро ответил Силлен, ставя кувшин на место и закрывая крышку. Прошу прощения, капитан. Что я могу знать о прекрасных дочерях из знатных семейств?
Похоже, не многое, согласился Ивис. Запирай рундук, чтоб тебя. И верни мне ключ.
Она приходит в себя, сказал капрал Ялад.
Слава Матери-Тьме, облегченно прошептал капитан, глядя, как веки женщины дрогнули.
Сандалата непонимающе уставилась на него. Ивис ждал, но, похоже, она его не узнавала.
Заложница Сандалата Друкорлат, я капитан Ивис. Я возглавляю ваш эскорт в Обитель Драконс.
Эки экипаж
Нам пришлось свернуть с дороги, госпожа: дальше можно ехать только верхом. Вы в состоянии сесть на лошадь?
Нахмурившись, она медленно кивнула.
Мы останемся здесь чуть дольше, продолжил Ивис, помогая женщине сесть. Увидев, что Сандалата заметила отсутствие части одежды, он взял плащ и накинул ей на плечи. Вы перегрелись в экипаже, объяснил капитан. И упали в обморок. Госпожа, мы уж всерьез испугались, что можем вас потерять.
У меня слишком живое воображение, капитан.
Ивис пристально посмотрел на нее, пытаясь понять смысл этого заявления.
Мне уже лучше. Сандалата слабо улыбнулась. Пить хочется.
Капитан подал знак, и подошел солдат с фляжкой.
Только не пейте сразу много, посоветовал он.
У вас мой ключ, капитан.
Он сдавливал вам горло, госпожа. Сандалата взглянула на рундук, и Ивис добавил: Мы сделаем упряжь, натянув ремни между двумя всадниками. Капитан улыбнулся. Понятия не имею, что там внутри, но он дьявольски тяжел. Ах уж эти молодые женщины со своими туалетными принадлежностями Кажется, белилам, духам и прочему не бывает конца. Я-то знаю: у самого есть дочь.
Сандалата отвела взгляд, похоже сосредоточившись исключительно на фляжке, а затем с тревогой посмотрела на капитана:
А где кучер?
Я отослал его, госпожа.
Вот как? А он не
Нет. Клянусь честью.
Казалось, женщина собиралась еще что-то спросить, но ей не хватило сил, и она опять осела на землю, будто собираясь вновь лишиться чувств.
Ивис поддержал ее:
Госпожа? Вы в порядке?
Все будет хорошо, заверила его Сандалата. И сколько же ей лет?
Кому?
Вашей дочери.
Она всего на несколько лет моложе вас, госпожа.
Красивая?
Ну, я все-таки ее отец, так что мне трудно судить Ивис криво усмехнулся. А вот ума, готов поспорить, ей определенно не помешало бы побольше.
Сандалата протянула руку и дотронулась до плеча капитана таким жестом, словно была принцессой, которая общалась с коленопреклоненным подданным.
Уверена, ваша дочь очень красивая, сказала она.
Да, госпожа, ответил он и выпрямился. Прошу нас простить: мне нужно поговорить с солдатами и заняться рундуком. Собирайтесь с силами, госпожа, а когда почувствуете себя лучше, мы продолжим наш путь в Обитель Драконс.
Когда он скрылся по другую сторону экипажа, Силлен наклонился поближе и сказал:
Да поможет ей Матерь-Тьма, если она похожа на вас, господин. В смысле, ваша дочка.
Ивис нахмурился:
Слишком много болтаешь, солдат. Как бы тебе не оказаться на дне нужника.
Виноват, капитан. Просто не знал, что у вас есть дочь, только и всего. Как-то, знаете, трудно во всем этом разобраться, капитан.
Ты в самом деле такой тупой, Силлен? фыркнул за их спиной капрал Ялад.
Займись упряжью, Силлен, велел Ивис.
Есть, капитан!
У настоящих мужчин не просто так имеется по две руки. Одна чтобы брать, что захочется, а другая чтобы отталкивать лишнее. Галдан потерял руку, которая отталкивала лишнее, и теперь, когда в пределах его досягаемости возникало нечто соблазнительное, он хватал его, чтобы жадно пожрать.
Галдан нашел это мрачное проклятие в глубинах дешевого вина, а потом в молодой невинной девушке, которая всей душой мечтала о лучшей жизни. Что ж, разве он ей этого не пообещал? В смысле, самой лучшей жизни? Но ладонь, касавшаяся ее, принадлежала не той руке единственной, которая у него осталась, а потому прикосновение это оставило лишь ссадины и синяки, пятная прекрасное тело, до которого ему вообще не следовало дотрагиваться.
Любовь не имела ни рук, ни ног. Она не могла ни бегать, ни хватать, не могла даже оттолкнуть, как бы ни старалась. Брошенная наземь, не способная пошевелиться, плачущая, будто покинутый ребенок, ее могли украсть, запинать до крови либо столкнуть со склона холма или утеса. Любовь могли задушить, утопить или сжечь, превратив в пепел и обугленные кости. Ее могли научить постоянно хотеть большего, как бы хорошо ее ни кормили. А иногда любовь превращалась в нечто, волочившееся позади на цепи, становившееся все тяжелее с каждым шагом, и когда под ней расступалась земля, она увлекала вас за собой туда, где никогда не кончались страдания.
Будь у него две руки, Галдан пронзил бы ее в самое сердце.
Но никто вокруг этого не понимал. Никто не знал, по каким причинам он постоянно пьет, хотя на самом деле причин-то никаких и не было. По крайней мере, настоящих. И Галдану не требовалось особых оправданий: вполне хватало пустого рукава и украденной у него прекрасной женщины. Не то чтобы он, конечно, ее заслуживал, но ведь известно, что чем выше взлетишь, тем больнее потом падать. «Форулканская справедливость» так это называли. Галдан познал ее куда лучше, чем кто-либо другой, и не сомневался, что к нему отнеслись особым образом. Его коснулось некое злое божество, и теперь внушающие ужас слуги этого божества преследовали беднягу, скрываясь в тени за спиной.
Один из них затаился в узком, забитом мусором переулке возле таверны, присев в яме под четырьмя ступенями в погреб, и тихо насмехался над всеми оправданиями, которые имелись у Галдана по поводу того, кем он был и что делал. Причины и оправдания это вовсе не одно и то же. Причины объясняли, а оправдания оправдывали, но не лучшим образом.
Сандалату отправили прочь Галдан видел катившийся по центральной улице экипаж, и он успел заметить мелькнувшее в грязном окне лицо бывшей возлюбленной, даже выкрикнул ее имя.
Галдан придвинул ближе кувшин вина. Он выпил больше, чем следовало, и Грасу вряд ли понравится, что ему требуется еще. В день полагался один кувшин, не больше. Но Галдан ничего не мог с собой поделать. Сандалата ушла от него навсегда, и точно так же безвозвратно миновали все те ночи, когда он подкрадывался к границе усадьбы, будто вор, борясь с желанием найти любимую и забрать ее с собой, подальше от этой бессмысленной жизни.
Ну, строго говоря, ее-то жизнь как раз нельзя назвать бессмысленной. А вот эти его ночные вылазки были всего лишь притворством, несмотря на все те речные камни, что он оставлял в известном только им двоим тайнике. По крайней мере, Галдан точно знал, что Сандалата их нашла. Нашла и куда-то отнесла, вероятно в кучу отбросов позади кухни.
Галдан уставился на кувшин и собственные грязные пальцы, сжимавшие керамическую ручку. Все, что он мог ухватить, исчезало подобно этому вину рука, способная лишь брать, не могла ничего долго удерживать.
У настоящих мужчин имелось по две руки. С двумя руками они могли делать что угодно держать мир в надлежащем отдалении и брать лишь необходимое, а если оно потом исчезало, это не имело значения, поскольку так происходило со всеми.
Когда-то он и сам был таким мужчиной.
Из глубокой тени внизу лестницы продолжал доноситься смех его преследователя. Но с другой стороны, жители селения всегда смеялись, увидев Галдана, и на их лицах он видел все оправдания своих поступков, те, которые ему нравилось называть причинами, и это его вполне устраивало. Как, похоже, и всех остальных.
Галар Барас знал, что форулканы всей душой ненавидели беспорядок и хаос. Многие поколения их жрецов-ассейлов посвятили свою жизнь созданию законов и правил поведения, насаждая мир во имя порядка. Но с точки зрения Галара, они взялись за меч не с того конца. Мир вовсе не служил порядку все обстояло наоборот, а когда порядок становился священным и нерушимым, подобно некоему божеству, завоеванный подобным образом мир превращался в тюрьму, а те, кто стремился к свободе, неизбежно делались врагами порядка, и уничтожение таких врагов означало конец мира.
Он видел в этом определенную логику, но умозаключения подобного рода теряли силу, когда их навязывали тебе помимо воли, как бывало со многими умозаключениями. И их простоте противостояла смертельная буря эмоциональных крайностей и страстей, увенчанных страхом.