Глядя налево, девушка видела стену черной травы, дрожащей и размытой в жарком мареве, и знала, что через равнину Призрачной Судьбы ведут бесчисленные тропы. Возможно, будь у нее крылья, как у птицы, Фарор могла бы взмыть высоко в небо и рассмотреть каждую из них, а может быть, даже различить там некую закономерность, узреть этакую карту с ответами. Интересно, принесло бы это облегчение? Прямо перед ней, подобно проторенной дороге, тянулся край равнины.
Наконец Фарор добралась до первого мертвого волка, тушу которого уже вовсю обрабатывали вылезшие из травы маленькие чешуйчатые крысы. При приближении всадницы они разбежались, скользнув, подобно змеям, в укрытие среди густых стеблей. Проехав рысью мимо, смотрительница оказалась напротив просвета в траве. Над почерневшей кровью роились жуки, и на жаре чувствовалась вонь быстро разлагающейся плоти.
Остановившись, молодая женщина несколько мгновений разглядывала просвет, а затем решительно направила в него лошадь.
Едва лишь всадница оказалась среди высоких стеблей, как ее окутала яростная жара. Лошадь тяжело фыркала, прижав уши. Фарор шепотом пыталась ее успокоить. Вонь разлитой крови заполняла горло при каждом вдохе.
Неподалеку смотрительница наткнулась еще на двух мертвых хищников и увидела по обе стороны от них вмятины в траве. Остановив лошадь, она наклонилась, вглядываясь в одну из них, и различила задние лапы третьего убитого волка. А затем, выпрямившись, быстро посчитала просветы с каждой стороны.
Всего их было пять. Вряд ли в конце каждого из них лежал мертвый зверь. Но засохшая кровь была повсюду.
Фарор двинулась дальше.
Вскоре впереди появилась поляна, где она обнаружила еще одну перебитую стаю четырех тварей, разбросанных яростными ударами по обеим сторонам протоптанной оленями тропы, которая проходила прямо через центр поляны и исчезала вдали. В том, как этих волков зарубили и бросили подыхать от страшных ран, чувствовалось нечто почти пренебрежительное.
Несмотря на жару, Фарор пробрала дрожь. По другую сторону поляны тропа заметно сужалась, и кобыле приходилось продираться сквозь толстые зазубренные стебли, цеплявшиеся за деревянные защитные приспособления на ее ногах и боках. Тяжелые стебли покачивались, угрожая в любой момент сомкнуться над всадницей и лошадью. Фарор вытащила меч, отводя с помощью оружия траву от лица и шеи.
Достаточно скоро она поняла, что тропа эта была вовсе не звериной, поскольку шла слишком прямо, возле ручьев и родников, нисколько не отклоняясь в сторону. Тропа тянулась на юг, и, если ее направление оставалось неизменным, она должна была привести в Харканас.
Чужак продолжал свой путь ночью: Фарор не видела никаких следов лагеря или даже привала. Близился вечер, над головой сияло безоблачное небо; солнечный свет напоминал расплавленный огонь, бушующий под все утолщающейся коркой, и мертвенно-бледные языки этого пламени просачивались сквозь черную траву. Девушка никогда прежде не видела ничего подобного, и все вокруг вдруг показалось ей каким-то сверхъестественным.
«В мире грядут перемены», подумала она.
Под ее шелковой одеждой струился пот.
Где-то на востоке Спиннок Дюрав подъезжает сейчас к форпосту, хотя вряд ли сумеет прибыть на место до захода солнца. Она знала, что им с Финаррой пока они едут верхом мало что угрожает. Волки не любили лошадей, к тому же кони смотрителей были обучены сражаться. И все же она тревожилась за обоих. Если заражение в ране капитана пойдет дальше
Лошадь Фарор выехала на поляну, в дальнем конце которой стояла какая-то светлокожая женщина с растрепанными светлыми волосами, грубо подрезанными на уровне плеч. Всю ее одежду составляла небрежно наброшенная на плечи шкура чешуйчатого волка. Остальные неприкрытые части тела покрывал густой загар.
Остановив лошадь, смотрительница Внешних пределов убрала меч в ножны и подняла руку.
Я не желаю тебе зла! выкрикнула она.
Фарор не увидела никакого оружия, даже ножа. Странно: волки были убиты острым клинком, похоже тем же самым, которым незнакомка наспех подрезала, если не сказать обкорнала свои золотые кудри.
«Она совсем молоденькая. Стройная, как юноша. И явно не тисте».
Ты меня понимаешь? Ты из племени азатанаев?
Услышав это слово, женщина подняла голову, и глаза ее вдруг вспыхнули.
Я знаю твой язык, заговорила она. Но он не мой. Азатанай. Я знаю это слово. Азат древлид наратарх азатанай. Народ, который никогда не родился.
Фарор Хенд покачала головой. Она прежде не слышала языка, на котором говорила женщина: он абсолютно точно не принадлежал ни азатанаям, ни форулканам.
За тобой следили от самого моря Витр. Я из народа тисте, смотрительница Внешних пределов. Меня зовут Фарор Хенд, и я связана кровными узами с домом Дюрав. Ты приближаешься к границам Куральда Галейна, родины моего народа.
Море?
Можешь сказать, как тебя зовут? спросила Фарор.
Помедлив, незнакомка отрицательно покачала головой.
Не хочешь или не помнишь?
Я ничего не помню. Море?
Фарор Хенд вздохнула:
Ты путешествуешь на юг зачем?
Женщина снова покачала головой:
Воздух очень горячий. Она огляделась и добавила: Похоже, я этого не ожидала.
Тогда я дам тебе имя, которое принято у тисте. Пока к тебе не вернется память. И провожу тебя в Харканас, где правит Матерь-Тьма. Согласна?
Незнакомка кивнула.
Буду называть тебя Триссой.
Женщина улыбнулась и наклонила голову:
Я рожденная в море.
Пойдешь пешком или поедешь со мной?
Мне нравится животное, на котором ты сидишь. Я тоже хочу такое.
Повернувшись, она уставилась на высокую траву слева от себя.
Внезапно возникшее там движение заставило Фарор схватиться за копье. Черные стебли травы вздыбились и изогнулись, завязываясь в узлы. Она услышала, как из земли с треском вырываются корни, после чего раздался странный звук громкий хруст и нечто похожее на скрип скручиваемых веревок, а затем перед ее глазами начало обретать очертания некое существо.
С земли, стряхивая пыль, поднялась связанная из травы лошадь, массивная, словно боевой конь. На месте глазниц у нее зияли дыры, а рот представлял собой массу заостренных стеблей. Казалось, будто она весила намного больше, чем трава, из которой состояла.
Лошадь Фарор в испуге попятилась, и всадница с трудом удержала ее на месте.
А Трисса тем временем принялась создавать из травы одежду, подражая стилю шелкового одеяния смотрительницы. Она стояла не шевелясь, а черные стебли змеями обвивали стройное тело, полностью подчиняясь ее воле. Все это напоминало магию, доступную лишь богам, которая пугала Фарор до глубины души. Облачившись в сотканную из травы блестящую, странно мерцающую одежду, девушка сотворила из того же материала копье, а затем меч с поясом и наконец снова повернулась к Фарор:
Я рожденная в море. Я путешествую со смотрительницей Внешних пределов Фарор Хенд, связанной кровными узами с домом Дюрав, и мы едем в Харканас, где правит Матерь-Тьма.
Она немного подождала, медленно изогнув брови.
Фарор кивнула.
Похоже удовлетворившись подобным ответом, Трисса подошла к своему странному коню и легко запрыгнула на его спину. Взяв поводья, которые, казалось, росли прямо из щек этого создания, сразу за краем рта, она вставила обутую теперь в сапог ногу в напоминавшие скрученные веревки стремена, а затем посмотрела на Фарор:
Мне прокладывать путь, смотрительница Фарор Хенд?
Буду только благодарна.
В ту же сторону?
Да.
Матерь-Тьма, улыбнулась Трисса. Красивый титул.
Солнце опускалось к западному горизонту, будто плавясь в огненном озере, и капитан Шаренас Анхаду, в отличие от ее боевых товарищей, нисколько этому не радовалась. Вероятно, молодая женщина была своего рода исключением среди них, поскольку ее кожа покрывалась приятным загаром, вместо того чтобы обгорать, и она с удовольствием чувствовала солнечное тепло на лице, шее и тыльной стороне рук, лежавших на передке седла.
Да, жара стояла просто яростная, но Шаренас ею наслаждалась. Она не привыкла к холоду, как большинство ее сородичей, и северные кампании против джелеков вызывали у нее лишь неприятные воспоминания. В когорте иногда насмехались над мерзлячкой, выделяя ей дополнительные меха и дрова для костра, когда разбивали лагерь, а многие мужчины предлагали разделить с командиром постель как они утверждали, исключительно из чувства долга.
Устав легиона, естественно, строго запрещал подобные развлечения с солдатами, и капитан Анхаду порой проклинала, пусть лишь в мыслях, это правило. Она была слишком молода, чтобы командовать когортой, но вряд ли стоило удивляться, что Шаренас назначили на такую должность, учитывая славу двух ее старших родственниц. Хочешь не хочешь, но с подобным наследием приходилось жить, даже если и не все в нем было достойно уважения.
Сейчас, когда Шаренас ехала в компании других офицеров легиона включая лишенных звания и отправленных в отставку, она жалела, что ни Инфайен Менанд, ни Тате Лорат не захотели к ним присоединиться. Девушка знала, что остальные пребывают в недоумении по поводу того, что может означать их отсутствие. Однако, обратись они за ответом к Шаренас а она видела бросаемые в ее сторону взгляды, их ждало бы разочарование. Впрочем, Шаренас любила своих сестер как родную, так и двоюродную и искренне восхищалась ими, относясь к обеим с немалым уважением. И нисколько не сомневалась, что, если в ближайшее время встанет вопрос о том, чью сторону занять, они не колеблясь ответят на призыв.
В то же время Шаренас вынуждена была признать, что не может в полной мере доверять некоторым из своих спутников. При этой мысли взгляд ее снова упал на рослого солдата, ехавшего позади авангарда в лице Хунна Раала и Оссерка. Илгаст Ренд принял это приглашение с неохотой по крайней мере, так считалось и, несомненно, пребывал в мрачном расположении духа, не менявшемся с того момента, когда они три дня назад покинули Нерет-Сорр. Собственно, по прибытии в окрестности селения он первым делом обратился к Хунну Раалу с многозначительным вопросом: «Знает ли об этом Урусандер?» Хунн Раал, улыбнувшись, уклонился от ответа. Илгаст наверняка стал бы настаивать, если бы не внезапное заявление Оссерка, что его отец не только осведомлен об их путешествии, но и полностью его одобряет.
Шаренас подозревала, что все это ложь. Ей тогда на какой-то миг показалось, будто Илгаст готов бросить вызов сыну Урусандера, но потом он лишь молча отвернулся, что, с точки зрения Оссерка, было оскорблением. Напряжение разрядил внезапный смех Хунна Раала, с размаху хлопнувшего Оссерка по спине, но Шаренас заметила яростный взгляд, которым юноша несколько мгновений спустя наградил Ренда.
Что ж, союзники вовсе не обязательно должны быть друзьями. Илгаст Ренд был главой Великого дома, и, если бы что-то вдруг пошло не так, мог потерять куда больше, чем любой другой.
«Но этого не случится, подумала Шаренас. Хунн Раал достоин уважения. Он знает, что делает, и, как и все мы, уверен, что поступает правильно».
Чтобы подавить в зародыше любые сомнения, ей достаточно было подумать об Урусандере. И пока бывший командир Шаренас по-прежнему являлся средоточием всех их амбиций источником голоса разума, благодаря которому никакие справедливые требования не оставались без внимания, она могла особо не беспокоиться насчет молодого Оссерка, отличавшегося вспыльчивостью и детской неуверенностью в себе. В любом случае рядом с порывистым, склонным к тирадам юношей всегда был Хунн Раал, который и сдерживал его.
Их сопровождали еще четверо, хотя лишь один из них, с точки зрения Шаренас, заслуживал серьезного отношения. Три родственницы Хунна Раала Серап, Рисп и Севегг, хоть и были солдатами, но буквально смотрели ему в рот и во всем ему подчинялись. Если верить слухам, подобная преданность с их стороны, по крайней мере отчасти, была завоевана Хунном под меховыми одеялами, хотя все три дамы были его троюродными сестрами то есть состояли с ним в родстве не настолько близком, чтобы подобное считалось преступлением, но достаточно тесном, дабы их отношения вызвали удивленные взгляды и язвительные пересуды. В любом случае ясно было, что три молодые женщины буквально боготворили своего старшего родственника, и Шаренас забавляла мысль, что в основе этого поклонения лежит мастерство, которое Раал проявляет в постели. С другой стороны, жалость иной раз можно спутать с преданностью, а поскольку сама она никогда не предавалась плотским утехам с Хунном Раалом, то ни в чем, разумеется, уверена быть не могла. Так или иначе, он слишком много пил.
Шаренас подозревала, что рано или поздно тоже его оседлает, но это произойдет лишь тогда, когда у нее будут иметься вполне определенные политические мотивы. Хунн не отличался благородным происхождением, хотя и принадлежал к уважаемой семье, и она прекрасно видела упрямую заносчивость этого мужчины, постоянно боровшуюся в нем с чувством долга перед повелителем Урусандером. Рано или поздно кому-то придется поставить его на место ради его же собственного блага, и то, что может сперва показаться Раалу триумфальным завоеванием, быстро обнажит свою истинную природу. Нет ничего легче, чем унизить мужчину, когда он лежит между женских ног. Эффект в таких случаях бывает почти мгновенным и всегда безошибочным.
На трех мокрогубых сестриц Раала легко было не обращать внимания, чего нельзя было сказать о последнем солдате в их группе, который, казалось, путешествовал в одиночестве, хотя на самом деле постоянно находился среди них: ехал рядом с Шаренас, слева от нее. Сидя прямо в седле, будто весь спаянный из железных клинков, Кагамандра Тулас не произнес ни слова с тех пор, как они покинули Нерет-Сорр.
Естественно, Тулас прекрасно знал, что на форпосте смотрителей, к которому они направлялись, служит также его невеста, Фарор Хенд, и что еще до рассвета он окажется рядом с ней впервые после помолвки.
Шаренас очень хотелось стать свидетельницей этого сладостного мгновения.
Кагамандра Тулас был мертв внутри. Чтобы понять это, любой женщине достаточно было заглянуть в его погасшие глаза. Его израненная душа осталась позади, брошенная на каком-то поле боя. Он превратился в пустую оболочку, скрежетавшую подобно стертым зубам железных шестеренок; казалось, будто Тулас сам не рад тому, что до сих пор жив, тоскуя по смерти, ибо заполнявшая его мертвечина просачивалась наружу, отравляя все его существование: плоть, кожу, лицо, и так будет продолжаться, пока он не сможет наконец, испустив последний вздох, поблагодарить за великодушие тех, кто опустит его в безмолвную могилу.
Несчастная Фарор Хенд. При новом порядке, с приходом к власти Урусандера, политическая целесообразность уже не будет отбрасывать жестокую тень на все, что связано с любовью и супружеством. Власть Великих домов с охраняемыми воротами их усадеб и бдительно патрулируемыми стенами, внешними рвами и смертельными ловушками останется в прошлом. Единственной ценностью станет служба королевству. И в этом грядущем, которое было все ближе, у Фарор Хенд имелась возможность взять себе в мужья любого, кого она пожелает, хотя по иронии судьбы в этом новом мире Кагамандра Тулас, по сути отдавший всего себя защите королевства, вполне мог оказаться наиболее ценным приобретением.
Собственно, кто еще мог бы встать рядом с повелителем Урусандером, подобно призраку брата оберегая рукопожатие, которое соединит Матерь-Тьму с командиром легиона? Кому, кроме Кагамандры Туласа, хватило бы отваги и скромности, чтобы удостоиться подобной чести от Урусандера? И разве сама Матерь-Тьма не совершила выдающийся жест, выразив признательность тому, кто спас жизнь Сильхаса Гиблого? Шаренас не сомневалась, что Тулас вскоре и впрямь окажется около трона, положив руку в перчатке на потертую рукоять меча и окидывая пустым взглядом тронный зал в поисках вызова, который никто не осмелится ему бросить.