Соня неделю со мной не разговаривала. Не отвечала на звонки и сообщения. Она не пошла за мной. Отсидела весь концерт, а когда вышла на улицу, смерила меня презрительным взглядом и, гордо подняв голову, удалилась.
Каждый день, поднимаясь с кровати, я кидался к телефону, надеясь, что Соня мне ответила. Шел завтракать, стараясь успеть до того, как отец сядет за стол, а потом обзванивал немногочисленные компании, вакансии которых находил в Интернете. Даже подумывал встать на биржу, в которой не видел для себя никакого толка.
На город опустилась настоящая осенняя хандра. Натянув капюшон пониже и грея руки в карманах, я шел, сопротивляясь ветру, чувствуя на лице мелкие холодные брызги. Раз за разом меня отвергали стандартным: «мы вам перезвоним». Все чаще резкие звуки гудки машин, звонки телефонов, громкий лошадиный смех или крики вызывали головную боль. Поначалу недолгую и резкую, а затем ноющую, нежелающую проходить.
Нервы были на пределе. Я ненавидел этот мир, этот город, всех людей вокруг. Они были удачливее меня, у них была цель, было свое место в жизни. Они знали кто они, а я я мог только наблюдать, да бессильно вздыхать, когда меня каждый раз отправляли подальше. Дома было не лучше: отец все чаще раздражался при виде меня, то и дело напоминая про неудачный выбор, а мама все реже заступалась, намекая на временную работу дворника или курьера. По-своему они были правы, но моя гордость она из последних сил обнадеживала, что завтра точно найдется хорошее место, где я буду заниматься любимым делом.
Мало-помалу Соня начала отвечать на мои сообщения и даже предложила сходить на концерт. Я соврал ей, что помогаю приятелю с журналом и пока сильно занят. Я не хотел признаваться, что почти не мог воспринимать музыку. Когда из телевизора дома или из наушников стоявшего рядом пассажира в автобусе начинали доноситься звуки, у меня в голове словно били тяжелые медные тарелки.
Друзей у меня почти не было, а Соня или родители они бы не поняли или не захотели понять. Очень хотелось с кем-то поговорить, но я не знал с кем. Поэтому я, сцепив зубы, просто вставал и пытался хоть как-то наладить свою жизнь.
Лето подошло к концу и в городе засентябрило. Словно в ответ на погоду мои сны сделались холодными и беспокойными. Я понял, что если ничего не сделаю в ближайшее время, то просто сойду с ума, и принял окончательное решение если до конца недели ничего не изменится, отправлюсь в МакДак махать шваброй. Совру всем, а сам стану копить на обучение.
Пришла пятница. Я вышел на Невском и решил прогуляться, привести мысли в порядок. На город медленно наступала темнота, мягко касаясь домов и стирая с них краски. Зажигались фонари, начиналась вторая смена. Автомобили яростно сигналили, спеша по своим делам. Я почувствовал, что голову снова сжимают тиски, и свернул в Катькин сад.
Почти все скамейки пустовали. Я выбрал ту, над которой раскинуло ветви дерево, и на минуту почувствовал себя в безопасности. И тут я услышал плач. Тихий, но такой жалобный. Меня пронизало чувство грусти и одиночества. Словно я оказался один во всей вселенной.
Оглядевшись, я увидел совсем рядом с собой худенькую фигурку девушки с небольшим футляром в руках. Ее жиденькие светлые волосы, собранные в пучок, нещадно трепал ветер, а тонкая курточка сиротливо лежала земле, обнимая опавшие листья.
Не знаю, что именно толкнуло меня подняться и подойти. Лезть в чужие дела не в моих правилах, но она казалась такой несчастной, что мои проблемы теперь выглядели какими-то несерьезными, детскими.
Привет, ты Марина, верно?
Я выдавил улыбку. Марина испуганно отшатнулась, вскочила и быстро пошла прочь.
Стой, погоди, ты забыла, крикнул я вдогонку.
Совершенно не понимая, почему произвел такое впечатление, я подхватил куртку и бросился следом. Не хватало еще бедняжке заболеть из-за меня. И зачем только полез?
Проклиная себя за глупое поведение, я с трудом догнал Марину возле Александрийского театра. Несмотря на кажущуюся худосочность и болезненность, она летела, будь здоров.
Стой да погоди ты, я схватил ее за локоть.
Отпусти! дернулась она.
Ты забыла, вот.
Я всунул ей куртку. Марина прижала к себе пропажу и смерила меня подозрительным взглядом.
Быстро ты
Она резко повернулась, давая понять, что разговор закончен.
Всегда пожалуйста, буркнул я ей вслед.
Внутри разливалась злость и обида. Я сунул руки в карманы и тихонько побрел обратно. И вдруг моего плеча тихонько коснулись. Марина по-прежнему сжимала куртку и виновато смотрела на меня.
Спасибо, я наверное испугалась, извини.
Не такой уж я и страшный.
Злость мигом улетучилась. Я смотрел на девушку, на ее худые тонкие руки, острые ключицы и бледную, будто прозрачную кожу, пронизанную дорожками вен, и подумал, что она очень похожа на тот образ героинь, о которых писал Эдгар По: Линор, Анабель Ли, Береника Девушка-тень, призрак
Любимый мистицизм снова начал поднимать голову, сравнивая Марину и ее музыку с чем-то таинственным.
Молчание затянулось, и чтобы не выглядеть совсем глупо я предложил:
Не хочешь пройтись? Ты не подумай у меня есть девушка, просто ты так плакала что-то случилось? Может, я могу помочь?
Вряд ли, она задумчиво посмотрела в сторону Невского, на секунду взгляд остекленел, но тут Марина моргнула и добавила, если хочешь, можно пройтись, только недолго, меня мама ждет.
Скажу честно, я никогда не считал Марину привлекательной, но в тот вечер в ней проснулась какая-то внутренняя красота, которую нельзя увидеть, только почувствовать. Марина оказалась отличным собеседником именно такого друга я всегда хотел она выслушала все мои жалобы, поддержала, посоветовала не падать духом. Путь любого человека может начаться в совершенно чуждом и отвратительном ему месте, но потом, постепенно набирая обороты, жизнь предоставит не один шанс все изменить.
Конечно, все это я и так знал, но ее слова как-то по-особенному проникали в душу и успокаивали ее. А вот сама Марина говорила мало и будто неохотно. Рассказала про мать и что за ней надо присматривать, что она больна, и вылечить ее нашими лекарствами нельзя. Помогает только музыка.
Я подумал, что она шутит, но Марина выглядела очень серьезной и сосредоточенной. Однако, стоило мне продолжить расспросы, как она замкнулась и тут же перевела разговор на другую тему.
Ты очень красиво играешь, сказал я, когда мы уже второй раз обошли сад, ты училась этому?
Я нет она испуганно осмотрелась.
Что? Кого-то увидела?
Ничего, просто холодно, она закуталась в куртку, пытаясь скрыть дрожь.
Честно говоря, я удивлен, что ты не поступила на музыкальный факультет.
А зачем? Моя музыка не для всех, она снова оглянулась, я играю для себя и для
Тут она резко замолчала.
Тогда почему ты выбрала литературу? допытывался я.
А ты почему?
Мне показалось, что учеба поможет хоть немного приоткрыть завесу тайны о том, как устроен наш мир, как его видели древние философы и поэты.
Некоторые тайны лучше не открывать, сказала она после долгого молчания.
Наверное, согласился я и осторожно спросил, Марин ты меня извини, наверное, не мое дело, но почему ты плакала?
Она дернулась, словно наткнулась на преграду и снова испуганно оглянулась.
Да так
Она хотела еще что-то сказать, но тут налетел ветер и деревья недовольно зашумели. Я готов поклясться, что в кустах возле одной из скамеек на секунду увидел странную тварь с большим желтым глазом посередине. Воздух начал сгущаться, как перед грозой.
Уже поздно, мне пора.
Она неуклюже махнула рукой и ускорила шаг. Я смотрел ей в след и не мог понять, что меня так беспокоит. То ли Маринина походка, ее приподнятые плечи и втянутая шея, то ли колышущиеся тени, которые словно живые тянулись за ней.
Стоило Марине скрыться из вида, как дышать стало легче.
Дом-работа, работа-дом. Первое время было непросто. Милая обстановка и дружный коллектив оказались оберткой, а начинка была кислой и противной. Администратор кричала и все время подгоняла меня, а улыбчивые ребята, отлучаясь на редкий перерыв, выглядели забитыми и усталыми.
Октябрь принес с собой непрекращающиеся дожди. Люди проклинали погоду, спешили по домам, я же наоборот старался больше времени провести на улице. Холод приносил облегчение, заставляя боль замереть.
Я ненавидел музыку. Любую музыку. Классика, рэп, рок, инструментал. Все превращалось в лязгающий железный кусок проволоки, которой водили по ушам. Я ходил к врачам, слушал их уверенные разговоры о расшатанных нервах, сдавал анализы. У меня не могла болеть голова, потому что все было в порядке. Однако, она болела, доводя до изнеможения.
Соня стала чаще обижаться на меня.
Не понимаю, если врачи сказали, что ты здоров, то почему мы не можем сходить на концерт?
Можем, только моя голова взорвется, нафиг, смена была сложная и весь день, словно нарочно, играла громкая бодрящая музыка.
От искусства не может ничего взрываться, Соня поджала губки и смерила меня недовольным взглядом.
А у меня может! Сколько можно объяснять?
Что за тон, Генри?
Перестань уже меня так называть! Я Георгий!
А раньше тебе нравилось.
Раньше мне много чего нравилось, даже ты!
Вот как? А сейчас?
Я стиснул зубы и сжал пальцы в кулаки. Это все плохой день, завтра станет лучше. Извинись, ты же неправ!
А сейчас я хочу побыть один.
Слова выскочили быстрее, чем я успел их остановить. Соня вспыхнула, резко повернулась и, высоко подняв, голову ушла. Я должен был ее остановить, но вместо этого отвернулся и зашагал в противоположную сторону.
Может, дело не в болезни? Может, мы просто не должны быть вместе? Соня слишком много из себя воображала. Она до сих пор жила за счет родителей и совершенно не умела зарабатывать на хлеб.
Я хотел измазать ее образ чем-нибудь отвратительным, грязным и вонючим. Чтобы спустить на землю и рассмотреть свой идеал под другим углом. Но Соня летала в небе, порхая, словно фея. Я же брел через темный серый город, слушая бесконечные гудки и доносящиеся из машин песни.
И тут что-то изменилось. Звуки подхватили меня, понесли, закружили в неведомом танце. На этот раз перед глазами возникла пустыня и заостренные пирамиды. Сотни пирамид под жарким солнцем. Караван путников на верблюдах и длинные шпили черных обелисков, замершие в воздухе.
Звуки скрипки звенели, разгоняя осеннюю тоску. Марина замерла, вытянулась спицей, и только смычок порхал в ее руке. Совсем немногие следили за игрой, остальные шли мимо, слишком поглощенные своими мыслями.
Когда Марина закончила, я захлопал. Громко, не обращая внимания на недовольные взгляды окружающих, не боясь выглядеть глупо. Ее музыка она что-то сделала со мной, дала защиту от зудящей головной боли.
Марина испуганно на меня посмотрела, убрала скрипку и попыталась слиться с людским потоком.
Стой, погоди, пожалуйста, я схватил ее за руку.
Пусти, мне больно.
Прости, я прости. Марина, твоя музыка, она я никогда такого не слышал. Моя голова не болит, понимаешь?!
Нет, отпусти меня, попросила она гораздо тише, оглядываясь по сторонам.
Да, да, конечно, я постарался успокоиться и перевести дух, давай пройдемся.
Она неуверенно пожала плечами и вошла в сад. Я шел рядом и пытался все объяснить. Марина выслушала и нахмурилась.
и когда ты сегодня играла, все как рукой сняло.
Плохо.
Но почему?
Мало кто может услышать мою музыку.
Эм тебя вообще-то весь Невский слышал.
Да, сказала она и понизила голос до еле слышного шепота, слышали все, но услышал только ты. Я не ожидала мама говорила
Она замотала головой, словно спорила с собой и не соглашалась с чем-то.
Где ты так научилась играть?
Нигде я сама поняла, как надо неважно.
Она все чаще оглядывалась. Вокруг снова шумели деревья, воздух сгущался, а небо заметно потемнело. Мы почти дошли до конца сада, когда совсем рядом с нами громко зашевелились кусты. Что-то противно зачавкало и заурчало. Мне снова привиделась тварь с одним глазом.
Марина испуганно вздрогнула и достала скрипку. Звуки были другими. Едкими, скрежещущими, словно пиликал ребенок, впервые добравшийся до инструмента. Шуршание прекратилось, даже деревья вроде бы успокоились.
Пойдем, шепнула Марина, не прекращая играть.
Мы медленно отступали и, только выйдя за ворота, Марина убрала скрипку и устало сгорбилась. Она словно пробежала марафон. На лбу проступил пот, а возле глаз осели паутинки морщин.
Мне надо идти.
Марина, я преградил дорогу, что это было? Я что схожу с ума? Сначала деревья, потом кусты мне показалось, что вижу что-то
Она еще больше побледнела и нервно захрустела пальцами.
Я должна была успокоить его. Закрыть проход
Какой нафиг проход? О чем ты?!
Она толкнула меня и побежала. Запетляла как заяц и скрылась из вида, оставив меня в полной растерянности.
Сны о городе и саде все чаще заглатывали меня по ночам. Я бродил между деревьями, бежал от рычания, шелеста травы и ярких желтых глаз неведомых созданий. Где-то впереди спасательным кругом звучала музыка. Я бежал на нее, как на свет, спасаясь от тьмы. Скамейки, ограды и статуя в центре расслаивались, растворялись, а сквозь них наружу проступали шевелящиеся отростки и нечто огромное, пульсирующее, походившее на орган, свитый из стрекозиных крыльев.
Просыпаясь от собственного крика, я чувствовал себя изможденным и уставшим. В голове гудело и скреблось все сильнее, заставляя колотить себя по ушам. Я мечтал оглохнуть, чтобы не слышать звука даже собственного голоса и однажды даже упал в обморок, когда рядом слишком громко говорили по телефону.
Врачи разводили руками. Предположили эпилепсию, но анализы ничего не выявили. Постепенно я научился немного сопротивляться боли, словно расщепляя звуки на составляющие. Иногда я чувствовал, как людей окружает что-то темное, злое и пульсирующее. Порча, которая проникала внутрь крошечными дозами и влияла на поступки и эмоции.
Выйдя из больницы, я отпросился на работе и отправился искать Марину. Я жаждал ее музыки. Жаждал спасения от круговерти хаоса, царящего вокруг.
Возле сада Марины не было, зато от памятника исходило глухое биение, словно стучало невидимое сердце. А может, мне только казалось? Может, мне вообще все кажется, а на самом деле я давно сошел с ума? Шелест волн в Фонтанке, такой тихий, словно кто-то шлепает мокрыми ладошками о гранит? Вязкий дождь, ползущий каплями по коже, словно слизняк? Ветер в кронах деревьев, нашептывающий тарабарщину?
Хотелось бежать. Прочь от звуков, от людей и их мыслей. От теней, которые меня преследовали и от низкого серого неба. Соня оставила мне с десяток смс, несколько раз звонила. Мельком я прочел пару посланий. Она просила прощения, волновалась за меня. Но сейчас мне не было до этого никакого дела. Я шагал, стиснув голову. Где-то там должна была звучать музыка, которая могла успокоить боль. Умоляю где же ты? Где?
Пульсация прокатилась волной, заставляя сильнее работать невидимые молоточки в ушах. Величественная ограда Летнего сада возникла перед глазами. Я прошел через ворота и оказался на длинной аллее. Памятники смотрели на меня с легкой усмешкой, словно что-то знали, но скрывали. Головы прекрасных дев и юношей окружали клубившиеся тени. Как живые они скользили по мраморным плечам и торсам.
Я не выдержал и побежал. И тут снова прокатилась волна. Огромные мышцы сердца сократились и чуть не сбили меня с ног. Впереди звучала музыка. Я вышел к фонтану. Марина стояла и, закрыв глаза, играла на скрипке. Не знаю, почему ей никто не запретил, не знаю даже, мог ли ей кто-то запретить? Людей вокруг не было, и я стал единственным слушателем. Мелодия кружила, танцевала, успокаивая боль и даруя новые видения: небо с миллионами звезд и далекие планеты. Страшные планеты, где все было по-другому, где на меня смотрели желтые глаза, и неведомые твари тянули извивающиеся конечности.