Отжила, однако, плитка, мать. Либо выбросить, либо конфорку новую искать.
Помыл руки и присел к столу. Налил стакан чая, взял кусок калача и, щедро намазывая его сметаной, отправил в рот.
Супруга даже не присела. Стоя у печи, незряче глядела куда-то мимо него и всё повторяла обречённо на разные лады:
А мы вроде как никто, и звать нас никак
Николаю стало не по себе. Жена переживает, а он тут как будто с голоду умирал. Встал, аккуратно стряхнул крошки со стола в ладонь, запил их чаем и пошёл к двери.
Убирайся там сейчас в стайках, а я одёжу поглажу, поедем же завтра. На поклон, язвительно завела снова жена, глядя в стремительно удалявшуюся его спину.
Ночью брызнул тихий дождик. И утро следующего дня было таким возмутительно ярким и безмятежным, с голубым свежепостиранным небом, что меньше всего хотелось куда-то ехать спорить или ругаться. Николай с тоской поглядел на угол бани, за которым притаилось его рыбацкое счастье. Но после обыденного ритуала дворовых забот выгнал за ворота ярко-оранжевую «Ниву». Зашёл домой, переоделся в чистое и уже вместе с женой вышли.
Мы зайдём в дом, а ты им сразу и скажи, начала Нина. Мол, мы подумали и всё-таки считаем, что надо первый день у нас. Я так, мол, решил.
Николай, коротко взглянув на жену, улыбнулся, представив себе эту картину.
И чо ты лыбишься? Смешно? А из дома нас выставят, тоже смешно будет?
Нинка, мы никуда ишо не приехали, ты уж скандал затеваешь. Остынь.
В дом сватов шли напряжённые, будто лом проглотили. Не успели войти сват Пётр Алексеевич волочит на веранду длинную широкую скамью.
О, Николай, хватайся за тот конец. Упрел, паря, с лавкой. Мамина ещё, полсемьи садились за столешницу.
Николай с облегчением схватился за торец скамьи, пропустив в дом супругу. После того как тяжеленная лавка благополучно была поставлена под стенку веранды, будущие сваты присели на неё.
Посидим, Никола, да покурим тут. Щас там мою не переслушаешь, тоскливо сказал сват и полез в карман клетчатой рубахи за измятой пачкой «Севера».
Николай обрадованно устроился рядом и даже машинально потянулся за папиросой, но вовремя опомнился. Бросил ведь курево лет десять назад, как Нина стала задыхаться от запаха дыма.
Моя тоже не подарок, Алексеич. На всяк пожарный не мешало бы даже поменять дислокацию, в рукопашной сойдутся, дак как бы нам не прилетело.
Думашь, долетит?
У моёй не заржавеет. Если не сама, дак черти помогут, пошутил Николай, но на душе было тягостно.
Хоть бы к детям не лезли, о своём тоже подумал и высказал Алексеич.
А чо твоя запотеяла у вас гулять всю свадьбу? Не по-людски как-то? поинтересовался Николай.
Мол, у дочки тут подруг куча, у нас друзья. А дом большой супротив вашего, у нас ведь четыре комнаты. И, мол, у вас родни всего шесть человек, а у нас под тридцать соберётся. Не хочет вам обузой быть.
Вспомнил Николай свой домишко, который состоял из кухни и зала. Спальные места делились попросту: на диване, в зале, спал сын, а они с Ниной в кухне. Да и то после армии сын больше ночевал в тепляке, тоже больше похожим на курятник. Кивнул согласно головой. Что тесно, то тесно.
А с парнем-то нашим ладит твоя?
Душа в душу вроде пока, как-то неуверенно ответил сват. Да моя-то что, лишь бы у них с дочкой ладно всё было. Мы и домик тут им присмотрели, от колхоза.
Я тоже своей говорю, что лишь бы сами жили. Какая разница, у кого бу
Именно в этот момент из дверей веранды выскочила Нина Васильевна. Несмотря на интеллигентнейшее платье из тёмно-синего крепа с белым кружевным воротничком, вела она себя как деревенская продавщица Галя, когда очередь ломилась в закрытые ещё двери:
Колька! Заводи машину! Куда там, шибко культурные! Разве можно нам, со свиным рылом, в калашный ряд! И, матюгнувшись, стремительно пролетела к воротам.
Алексеич встал, горестно проводил глазами сватью и подал пятерню для прощания:
Высокие стороны не пришли к согласью Так хрен и выпьешь за одним столом, сват
Да уж. Ну ладно. До встречи. Пойду свою успокаивать.
А я свою.
С тем и разошлись грустные сваты.
В салоне машины только что не искрило от повисшего напряжения. Метров сто жена ещё терпела, только пыхтела оскорблённо, но потом завелась:
Ты хоть понимаешь, что тебя, как дурака, на эту лавочку выманили? Выманили, чтобы ты не мешал, как дерьмо под сапогами? Штоб они подохли там все!
Ладно, успокойся. Грех так людям желать, как можно спокойнее сказал Николай, стараясь не заорать. Всё-таки за рулём, и дороги ещё километров пятнадцать.
От святой какой человек! Ох, и святой! пропела издевательски жена. Но я не молчала! Я ей всё высказала, чо про их думаю! А с тобой ишо дома поговорим! А Сашка-то? Я ведь думала, что скажет им, мол, не могу маму с батькой обидеть. А он, гляди-ка, точно телок на верёвочке что приказали, то и делает. Но длинным ему век покажется при такой тёще! Ох, длинным. И небо с овчинку Нина, выплеснув всю горечь, скорбно замолчала.
До дома доехали в предгрозовой тишине. Николай сосредоточенно держал руль своими огромными ручищами, а жена, искоса взглянув на его пятерню, подумала, что если бы он разозлился на неё, то от удара этой ладонью она, наверное, даже не упала бы, а улетела далеко вперёд. Потому что росточком своим она едва доходила ему до подмышки.
Усевшись на стул возле порога, Нина сбросила туфли, которые порядком надавили ей ноги, поменяла платье на лёгкий домашний халат и, подойдя к чайнику, включила его.
Чо делать-то? А? Что ты молчишь? Как с этой свадьбой быть? Ни в какую она, заладила: у нас будем гулять и всё.
Но у них же изба бравая, большая. Да и пусть у них. Мы свой вклад внесём, вина купим, мяса привезём, чо там ещё полагается? Платье невесте, кольца? попытался примирить жену с ситуацией Николай. Зал у нас крошечный, даже если кровать вынесем, там два стола всего и вместится. Может, оно и лучше будет, если всё-таки у них?
Ни-ког-да! Тогда свадьбы не будет!
Ну што ты удумала? Вы, две дурочки, ладу дать не можете, а дети окажутся виноватые! Голову тебе проверить надо, психанул и Николай.
Нина, взявшая буханку, чтобы нарезать его в тарелку, окончательно выйдя из себя, вдруг запустила в него этим хлебом:
Трус!
Хлеб-то! Хлеб при чём? даже задохнулся Николай. Вспомнилось, как берегли с дедом каждый кусочек. Дура, тебя б дед за это так вожжами отхлестал, на всю жизнь бы запомнила. Нагнулся, поднял хлеб, бережно обмахнув рукой, положил на стол.
Жена обессиленно рухнула на стул и заревела. Потом ушла в зал, легла на кровать и утихла.
Выкатив за ворота старенький «Урал», Николай поехал к конторе. Заделье было: нужно было договориться о времени поездки на участок утром следующего дня. Да и насчёт мяса к свадьбе переговорить там же с кладовщиком и начальником участка.
Вернулся через часок. За разговорами с мужиками, шутками о предстоящей свадьбе обзабылся о семейных распрях и, распахнувши ворота, въехал на середину двора с привычной улыбкой.
Заглушив мотоцикл, подался в дом и неожиданно услышал всхлипывания жены. Она сидела на высоком пороге дома. Закутав руку, как ребёнка, прижала её к груди и, баюкая, причитала:
Чо делаетца-то? Чо делаетца
Што случилось? Обварилась? А? бросился к ней Николай.
Я вроде руку сломала, Колька-аа-а, ещё горше заревела она.
Перепугавшись, Николай присел возле неё, аккуратно распеленал руку. Так и есть: неестественный изгиб и отёк руки ниже локтя не оставляли сомнений: рука сломана.
Как же тебя, Нин, угораздило? расстроился он. Жалко её было, дурёху. Сама себя довела с этой свадьбой до беспамятства.
Как, как На ровном месте запнулась на кухне, Бог твой меня, видать, наказал.
Чо он мой-то? Оба они знали, что бабкина икона висела в доме больше для порядка, как положено.
Да об половичок возле стола зацепилась тапком и улетела через табуретку, вон туда, куда хлеб-то улетел. Реву сейчас и думаю, неужто Бог сразу и наказание придумал? А? Она с таким испугом посмотрела на мужа, что у того душа зашлась:
Да не придумывай ты, дурочка моя. Просто ты на нервах. Не заметила этот половик, будь он неладен. Осердившись, схватил половичок, открыл двери и швырком выбросил его через сени прямо в ограду.
Все мысли у тебя об этой свадьбе, вот и проглядела. Собери мало-мальски манатки[2]. Поедем в больницу. Можа, загипсуют и отпустят, а может, и положут. Или покажи, где чо достать, я сам соберу, спохватился он.
Через полчаса уже ехали в больницу. Жена стонала, когда машину трясло, и Николай старался ехать как можно спокойнее. Как он и предполагал, в больнице одним посещением не обошлось.
После рентгеновского снимка и осмотра хирургом Нину положили в стационар. Он помог разместиться, занес сумку с вещами, и неловко помогал ей прилечь и укрыться.
Чо теперь со свадьбой-то? всхлипнула она, морщась от боли.
«Чо-чо!» Стряпать будешь с одной рукой да столы накрывать, прервал он. Далась тебе эта свадьба.
Через недельку Нину выписали домой с уродливым гипсом, захватывающим и плечо, и локоть, и полторса. Не понравилась она Николаю. Странная какая-то стала. Глаза бегают, смотрит подозрительно на всех.
Ещё в машине дотошно стала расспрашивать, что о них говорят люди.
Кто мы такие, чтобы о нас говорить? удивился он.
Добравшись до дома, занёс вещи, усадил Нину за стол, в надежде, что, попив чаю с родного колодца, очутившись в своих стенах, станет она прежней. Пусть даже и ворчливой он привык. Только бы не было этого странного выражения глаз, которыми она вглядывалась в него, в окна, в зеркало у порога. Но Нину не отпускало.
Она долго подозрительно всматривалась в хлеб на столе, потом отодвинула его в сторону и заговорщицки прошептала:
Ножик возьми и порежь сам. Мне нельзя.
Понятно дело, неловко одной рукой. Я не сообразил, схватился он за нож и хлеб.
Не-е-е, ты не понял, опустила она голову и заплакала. Это из-за того хлеба
Нина! Не пугай меня! У тебя просто сломана рука! Что с тобой? всполошился он, жалея, что не посоветовался с врачами сразу, в больнице. Видел ведь её глаза, незнакомые, будто внутрь себя смотрела. Может, какие лекарства от нервов бы дали.
Нина замолчала, утихла. А потом порывисто, как ребёнок, ещё раз всхлипнула.
Брякнула не подумавши, не городи лишнего. Мнительная ты стала с этой свадьбой, честное слово! Выпей чайку и приляг, отдохни. Хорошо? А я пойду корову подою, задержался, покуда ездили с тобой.
Пока жена лежала в больнице, доить пришлось, конечно, ему. Большого ума не надо, с детства матери помогал, да и тут порой приходилось, когда Нине некогда было. Взяв с вешалки старый халат, вышел на веранду. Прихватив подойник, пошёл в стайку, где уже требовательно подавала голос Чайка. Укрыл колени халатом, сел под корову. Первая струйка молока звонко по-птичьи цвиркнула о дно ведра и потом начала перекликаться с другой. Будто две невидимые в темноте пригона птицы переговаривались негромко и умиротворённо. Вздыхала о чём-то корова, оглядываясь на Николая. А потом стала вредничать, уже в конце дойки, тревожно переступала с места на место, пришлось задержаться. Накидал сена в ясли. Зашёл на веранду, процедил молоко, сполоснул марлю и вывесил её на веревочку у крыльца. Войдя домой, тихонько заглянул в зал и обомлел. Резанула по глазам перекинутая через головку кровати верёвка, и неловко сидящая на полу Нина, уже набросившая петлю на шею.
На непослушных ногах бросился к ней Николай, трясущимися руками вызволил голову из петли, прижал к себе.
Што ты удумала, глупенькая ты моя. Што ты, Нина! Ты забыла про кукушку? Разве столько она тебе куковала, горячечно шептал он, отползая с женой подальше от злополучной верёвки. Нина безвольно висела на его сильных руках, с бледным лицом, в котором не было, казалось, ни кровинки:
Не хочу жить, не хочу, едва слышно прошептала она.
Как ты так решила одна за всех? За себя? За меня? А я хочу без тебя жить? приподняв отчего-то ставшую тяжёлой жену, Николай сел с нею на кровать и, не спуская с рук, стал баюкать её, как маленького ребёнка.
Всё наладится, всё! Ты только представь: у Сашки родится девочка. И она будет похожа на тебя, такая же крошечка, как ты. Будет топать тут по дому своими ножками в перевязочках, а мы к ней будем тянуть руки я и ты. Дед и бабушка. Как ты можешь бросить это всё? Скажи, скажи, что сделать, чтобы ты успокоилась? А? Родненькая моя, уже со слезами продолжал он шептать над женой свои мольбы.
Боюсь я теперь. Свози меня в церковь, а, Коля? неожиданно попросила она.
Свожу, свожу. Прямо сейчас поедем, обрадованно схватился за идею Николай, сроду и лба не перекрестивший. Он даже не представлял, как он будет искать в большом городе церковь и кто их там будет ждать уже под вечер.
Накинув лёгкий плащик на плечи Нины, поддерживая её за талию, вышел вместе с нею в ограду и, боясь даже на секунду оставлять её одну, усадил в машину.
Дорога до города заняла почти два часа. Всю дорогу он пытался о чём-то говорить и как-то расшевелить присмиревшую жену. Нина молчала, а иногда откидывалась назад, безвольно закрывая глаза. В городе добрые люди подсказали, куда ехать. По великому счастью, двери храма были открыты. Николай, так же поддерживая жену, подошёл к свечной лавке:
Нам бы батюшку. Дело такое, безотлагательное, умоляя, произнёс он. Прихожанка устало улыбнулась:
Удачно успели. Он только вернулся из поездки и пока не ушёл. Сейчас я его позову.
Спустя несколько минут пришёл и священник. Николай усадил супругу на скамеечку, потому что она была совершенно обессилена, ноги подгибались. Подошёл к батюшке и, чуть отойдя внутрь храма, коротко рассказал о своей беде. Тот внимательно выслушал, покивал головой, потом встревоженно спросил:
Крещёная?
В детстве бабушки крестили в деревне.
И слава богу. Хотя бы так. Идите туда, посидите на скамеечке, а мы с нею побеседуем.
Разговор с Ниной был долгим. Издали доносился приглушенный её плач. Николай хотел было подойти к ним, но женщина из свечной лавки мягко его остановила:
Это без вас. Не мешайте, пусть исповедуется. У нас золотой батюшка. Он обязательно поможет.
Чуть позже Николай увидел, как Нина опустилась на колени перед крестом и Библией в правой части храма, а батюшка укрыл её голову частью своей одежды и говорил что-то, неслышное Николаю.
И, странное дело, на душе у Николая с этой минуты стало спокойно. Даже руки, которые часто подрагивали, пока ждал жену, успокоились. Он посидел ещё, пока к нему подошли и Нина, и священник:
Всё у вас будет хорошо, слава богу. Вовремя вы успели, ободряюще кивнул он головой Николаю. А тот, поглядев в глаза жены, поразился: исчезло из них безучастное, потерянное выражение. Они стали ясными, живыми. И он готов был поклясться, что в них плескались какое-то умиротворение и радость.
Нина крепко обняла его здоровой рукой:
Поедем домой, Коля. Прости меня, дурочку Спасибо, батюшка поклонилась священнику, и тот привычным жестом благословил обоих, обдав напоследок запахом ладана от одежд.
В машине по дороге домой Нина сидела тихо. Поглядев на напряжённо ещё сидящего Николая, сказала:
А ведь и верно батюшка сказал: лишь бы любили друг друга. Какая разница, в чьём доме будет свадьба, правда, Коль? повернула она к нему высвеченное золотистым светом встречной машины лицо.
Верно, Нина, верно, родная моя. Придерживая руль левой рукой, он нашёл и погладил её ладонь, невидимую в темноте. И впервые за эти дни легко и открыто улыбнулся:
Слава те, Господи. Домой едем.
Прости меня, дочка
Олька как-то не задумывалась, почему у неё такие старенькие мама и папа. Есть родители, и ладно. У половины класса отцов вообще нет с войны не вернулись. А у неё есть.
И вот однажды, когда она училась уже в седьмом классе, в дом неожиданно привели гостя высокого, статного мужчину, наряженного красиво, по-городскому.