Но о. Петр оглянулся назад, увидел грязь и пустоту церкви, услышал храп сторожа в темном углу, и стремительный поток его радужных мыслей разом оборвался. Он посмотрел на книгу, горько усмехнулся, оглянулся на сторожа и робко, стыдливо как-то спросил:
А послушайте Господин!.. Послушайте Можно здесь немного попеть?.. Я потихоньку бы А?
Совсем было заснувший сторож приподнялся на локте, посмотрел вокруг, увидел, что ничего особенного не произошло, и пробормотал:
Ладно Пожалуйста
О. Петр торопливым шагом на цыпочках подошел к ризничному шкапу и отворил его. Двери на ржавых петлях заскрипели незнакомым, режущим звуком. О. Петр брал то одну ризу, то другую
Вот, вот она Пасхальная, произнес он и, благословив белую отсыревшую ризу, облачился.
Торопливо и осторожно, куда-то спеша и чего-то опасаясь, прошел он в алтарь. Стал пред престолом и неуверенным, дрожащим от волнения голосом возгласил:
Слава святой и неразделимой Троице И сам же запел: Ами-инь.
И затем продолжал:
Христос воскресе из ме-ертвых, смертию смерть попра-ав
Голос о. Петра звучал в пустой, заброшенной церкви глухо и странно. И в звуках этого одинокого голоса пустота и заброшенность церкви сказывались как-то резче, больнее и несноснее.
И сущим во гробе-ех
Но здесь голос о. Петра опять оборвался. Он бессильно опустился пред престолом на колена, положил на него свою голову и громко и безудержно зарыдал:
Господи, Господи! говорил он между рыданиями. Великий Боже! За что такое наказание? За что мука такая? Ужас, ужас! Господи! Лучше возьми меня от этого кошмара. Возьми к Себе. Господи! Возьми к Себе. Или пошли, Господи, людям веру! Пошли любовь! Утверди, Господи, веру их. Растопи лед их сердец. Воскресни, Господи, в душах наших. Соедини нас во имя Твое. Господи! Помоги неверию нашему. Или возьми возьми меня к Себе Не дай мне видеть этого страшного позора Возьми
О. Петр рыдал все громче. Все его тело судорожно вздрагивало. Он чувствовал, что облачение престола стало мокро от его слез. Но слезам как будто не было конца.
Господи! Возьми, возьми меня к Себе
Батюшка, а батюшка! раздалось вдруг над ухом о. Петра. Да батюшка!! Господи, заспался что-то Батюшка! К утрени пора! В Новоселках благовестят уже. И у нас все готово. Батюшка!
О. Петр вскочил со своей постели встрепанный, раскрасневшийся от волнения, потный.
Несколько секунд он, как пораженный громом, стоял неподвижно напротив церковного сторожа Прохорыча и не говорил ни слова.
Потом он порывисто перекрестился раз и другой. Оглянулся кругом, внимательно осмотрел Прохорыча и вдруг засмеялся веселым, радостным смехом.
Так это, значит, сон! вскричал он. Слава Тебе, Господи! Слава Тебе, Господи!
Он обернулся к иконам и опять перекрестился.
Али сон худой приснился, батюшка? спросил недоумевающий Прохорыч.
И не говори! Такой худой сон отвечал о. Петр и побежал умываться. Значит, сон, сон, повторял он одно и то же, слава Богу. Но какой же это был ужас! Какой ужас! Господи, благодарю Тебя! Это был сон Да, конечно. Как же могло быть иначе? Разве это возможно в действительности? Безусловно нет. Это просто нелепо. Это совершенно невозможно. Этого никогда не может быть. Да. Да. Не может быть.
Отец Петр выглянул на площадь. Церковь была вся в огне и поднималась к небу, как одна колоссальная свеча. Вокруг церкви копошился и гудел народ. Собирались жечь смоляные бочки.
Конечно, конечно, торопливо говорил о. Петр, ничего того не может быть. Не может быть. Такой праздник Не может быть
Когда о. Петр, одевшись, вышел на улицу, на него тепло и ласково пахнул весенний ветер. Слышался запах прелой земли и распускающихся почек. В мягком и влажном воздухе плавными, но упругими волнами колебались звуки торжественного, чистого благовеста в соседних селах.
Как хорошо! вырвалось у о. Петра. Что может сравниться с этой ночью?
Войдя в церковь, о. Петр увидел горящие вензеля, алтарь, сияющий огнями и цветами. Изображение Воскресения все было увито цветами, белыми, розовыми, и казалось, что это Христос идет по цветам в саду Иосифа Аримафейского, чтобы сказать Магдалине и прочим:
Радуйтеся!
О. Петр начал службу с особым подъемом чувства, с каким-то необычным трепетанием в груди. Он пред своими глазами видел все то, чего так беспомощно искал в кошмарном сне. Радость его была беспредельна и слышалась в каждом звуке его голоса, виделась в каждом его движении. Ответным аккордом эта радость о. Петра поднималась со глуби сердец богомольцев.
Когда после пения пред закрытыми дверями о. Петр вошел в искрящуюся огнями, наряженную цветами, блистающую церковь, до пафоса напряженным голосом возгласил: «Христос воскресе!» религиозное возбуждение народной массы достигло апогея.
Воистину, воистину воскресе, гудела и ревела она, воистину!..
И в этом «воистину» было что-то стихийное, здесь выражалось что-то непобедимое, как всякая стихия, что-то вечное, не подлежащее умиранию. В этом стихийном «воистину» выливалось все лучшее, что есть в человеке, все подлинно человеческое и свыше человеческое, здесь духовное, божественное начало в человеке как бы облекалось плотью и костьми, принимало конкретные формы и становилось очевидным, осязаемым, реальным
Воистину!
Христос воскресе! еще и еще возглашал о. Петр под аккомпанемент ликующего пения.
В ответ ему еще и еще несся стихийный гул, заглушавший и голос о. Петра, и пение всего хора:
Воистину, воистину!..
А о. Петр в этом гуле слышал свое собственное:
И он служил с такой силой чувства, с такой любовью ко Христу воскресшему и с таким огнем священного воодушевления, как, казалось ему, никогда раньше.
Как хорошо-то, батюшка, как хорошо, прошептал сторож Прохорыч, подавая о. Петру в конце заутрени трисвечник, как в раю И солнце играет
В глазах старика стояли слезы.
И о. Петр не удержался и заплакал. Но не теми слезами тоски и отчаяния, которыми он так недавно казалось плакал пред этим же престолом, а слезами детской радости и чистого восторга.
Неизвестный автор
Канун Пасхи
Из далекого прошлого
Коля, не вертись под рукой иди в детскую увидишь завтра и пасхи и куличи! уговаривает меня бабушка. Я не в силах удалиться от бабушки. Мне хочется посмотреть, как удалась наша маленькая миндальная пасха, рассыпчатая как сама бабушка будет украшать ее изюмом, цельным миндалем, ког да выложит ее из сырницы на блюдце с голубенькими цветочками
Бабушка! пристаю я к старушке. Наша пасха рассыпчатая?
Да, да, милый, рассыпчатая Завтра будешь ее кушать и увидишь, теперь иди себе
И крест на ней будет?
Будет и крест изюмом его обложу
Изюмом?.. А писанки готовишь нам с Сашей?
Видишь, горшочек на плите там ваши писанки варятся в шелковых лоскутках мраморные будут яички маленькие, рябенькой шпанки, говорит бабушка, обливая глазурью высокий кулич.
Эти сведения так радуют меня, что я опрометью бросаюсь на галерею. На галерее я никого не встретил и побежал во двор. У крыльца рылась в свежем песке сестра Саша и разговаривала сама с собой. Весной и летом она, бывало, по целым часам копается в песке и разговаривает вслух одна.
Саша, знаешь что?.. У нас завтра будут мраморные яички от твоей рябенькой шпанки и рассыпчатая пасха! Бабушка сказала яички уже варятся в горшочке.
Зачем взяли яички у моей шпанки? Зачем?.. пищит Саша.
Бабушка так захотела, бабушка!.. Захныкала-а! крикнул я громко.
«Бум-бум-бум!» загудел протяжно, густо в теплом воздухе колокол с высокой колокольни, и кругом разлилось что-то торжественное, радостное
На широком дворе мне стало тесно, и я юркнул за калитку. Передо мной открылась Волга.
По всей поверхности ее то тут, то там плыли желтоватые льдины, шумно перешептываясь, собираясь толпою, наползая одна на другую; вдали синели уже свободные чистые воды родной реки; над нашим домом кружили ласточки, радостно тивикая: «тви, тви!» точно кликали: «Весна, весна пришла, с теплом, с зеленью, радуйтесь, тви, тви!»
По улице двигался народ; в церковной ограде, на берегу самой Волги, на старых могилках толпами сидели старики, старушки и ребятенки, любуясь ледоходом, прислушиваясь к весеннему шепоту прибивающихся к берегу льдин. Я издали видел ласковые, добрые лица и бегом направился туда.
Андрей, Андрюша! крикнул я смуглолицему мальчику, сыну нашего соседа. Ты куда?
А ты куда?
В ограду.
Ну, и я туда.
У вас красили яйца?
Как же только мало с десяток, поди, не больше Мама бережет яйца-то под наседку для цыплят.
А у нас куличей, Андрюша, пасок, яиц крашеных много готовит бабушка.
А-а!.. у нас поросенка кололи Гляди, какая рубаха-то И Андрюша обдернул предо мною свою новую, розовую рубашку.
А пояс хорош?
Да-а, все хорошо! ощупывал я розовую, цветочками рубашку Андрюши и голубой пояс с кисточками: Хорошо-о!
Пояс-то тетка подарила рубаху мама тятя обещал картуз, да не привез пока из города продержали, вишь долго на базаре ну, лавки-то и заперли потом привезет, как поедет опять в город
Ты спать будешь в эту ночь?
Разве это можно?.. Грех Подожду, когда Христос воскреснет похристосуюсь со всеми, там и спать
Грех спать?
Грех, мама говорит.
Шли мы к ограде и разговаривали с Андрюшей.
Народ шел в церковь; на могилках еще многие сидели. Мы подошли к ближней кучке народа, где велись разговоры.
Нынче весна рано пришла лет двадцать такой не бывало гляди, могилки-то травой покрылись Теперь и покойникам легче лежать под травой! говорил старик с седой бородой клином.
Дедушка Василий, а скоро ты на лодке начнешь нырять по водам? перебил его мальчик, сидевший в сторонке.
Вижу, милый, крепко тебе хочется к деду в лодку Погоди денька три, там и нырнем. Вот нынче ночью Христос воскреснет с образами пойдут по избам, у деда пропоют Пасху, тогда и в лодку раньше нельзя не такие дни
А Христос где будет воскресать, дедушка? переспросил Андрюша.
Во всем мире где!.. Страдал он за весь мир, ну для всех и воскреснет и для нас с тобой!..
Ночью это будет?
Ночью в самую полночь.
Это глубоко запало мне в голову. У меня явилось настойчивое желание увидеть, как воскреснет Христос. «Буду сидеть всю ночь, шептал я, никому ничего не скажу буду молча ждать один»
Эта мысль так охватила меня, что я уже ничего не слышал, никого не видел, стал бродить один кругом церкви и думать, думать Сколько времени я бродил, ничего не замечая, не помню Очнулся я в церкви кругом полумрак большие свечи тихо мигали у плащаницы ни души Я робко подошел к плащанице, припал к ногам Спасителя, где были видны темные ранки от гвоздей мне казалось, что я ощущаю кровь Я затрепетал и приподнялся Взор мой был точно прикован к лику Христа. Он лежал передо мной спокойный, бледный, с закрытыми очами. Мне послышался даже вздох не тут, на плащанице, а там, где-то вдали и я очнулся Надо домой, скорее домой!.. Не прошло минуты, я был уже на паперти. У сторожки возился с метлою наш сторож Власыч, усердно разметая землю. Он не заметил меня Был уже вечер; звезды ярко горели в глубоком небе.
Где ты пропал, милый? встретила меня бабушка. Пора и успокоиться ночь Сосни до заутрени, а там и христосоваться будем разговеемся пасхой, куличом
Я ничего не ответил бабушке; на меня нашла какая-то немота Я скрылся в детской, на цыпочках прошел в уголок, к окну, и там уселся в большое кресло Саша сладко спала в своей кроватке Я опустил голову на руку, устремил взор на полоску креста церковной колокольни, и из этой темной точки ждал света В гостиной зашипели часы пробило девять. С колокольни раздался протяжный звук: один, другой, третий Звонили к стоянию. «Ну, теперь недолго: часа два-три и Он воскреснет», думалось мне. Время двигалось медленно. Минутами я дремал, вздрагивая, поднимал голову и шептал: «Ай, просплю не увижу» и опять смотрел на церковь Вдруг церковь исчезла: я в саду Кругом густые деревья Я заблудился, ищу выхода Вижу просвет, слава Богу!.. Открытое место, зелень, цветы, высокий кедр Что это?.. Пещера У пещеры два суровых воина, на них латы Зачем они тут?.. Я растерялся, замер на месте Вдруг над пещерой будто упал звездный дождь воины исчезли под кедром сиял тот дивный лик, который видел я на плащанице. Лик был прост и спокоен На устах кроткая улыбка У меня на сердце стало легко, весело Я шептал:
«Это Христос Христос воскрес!»
Тихою стопою Он шел ко мне. Я крикнул от радости: «Христос воскресе!» и поднял голову Торжественный звон колоколов раздавался на нашей церкви; вся она горела огнями, и из церковной ограды доносилось громкое пение:
«Христос воскресе из мертвых» В детскую входила бабушка.
Ты не спишь, Коля?
Нет, бабушка, нет Я видел сейчас, как Христос воскрес
Да, родной, Он воистину воскрес!
И мы похристосовались с бабушкой.
Вот тебе и яичко мраморное, сказала она, вводя меня за руку в гостиную, а вот, смотри, твоя пасха и куличик миндальный.
Я любовался своей пасхой, своим куличом и яйцами, горкой возвышавшимися на тарелках; каких цветов яиц тут не было: розовые, лиловые, палевые, красные! Любовался и думал: Воскрес Христос, воистину воскрес!
И. Островной
В Христову ночь
I
Батюшка о. Христофор так и говорил: у меня народ за семь недель поста проголодался. Постимся мы не так, как у вас в городе, а по-настоящему. И каждому хочется поскорее вкусить тех око соблазняющих яств, что наготовлены бабами и ароматом коих насыщен воздух не токмо в хатах, но и на деревенской улице. Да к тому же к службе приезжают многие хуторяне, а им после обедни надобно еще семь верст тащиться на свои хутора, чтобы разговеться.
Так говорил о. Христофор городским жителям, когда его упрекали за слишком раннее начало пасхальной службы.
И в самом деле уже в одиннадцать часов с деревенской колокольни раздавался призывный благовест, правда, еще медленный и тихий, с оттенком великопостной грусти. Но все в деревне знали, что это только так себе, лишь ради соблюдения церковного приличия, и что сторож церковный Клим, сидя там, на колокольне, только прикидывается печальным, а в сущности, глаза у него уже горят радостным пасхальным блеском, а руки так и чешутся схватить качаемые ветром веревочки от остальных колоколов и весело пуститься «во все звоны», что он и сделает в самом скором времени.
Нет, что уж там ни говорите, а пост кончился. Отговелись, очистили души от грехов, а тело проморили на квашеной капусте, на галушках да пампушках с постным маслом, сильно сдобренным луком и чесноком, и с этим делом покончено уж на целый год.
И, внимая колокольному призыву, потянулись деревенские жители к церкви. На площади вокруг и в самой ограде еще темно, да и в церкви горят только лампадки да несколько свечей, поставленных благочестивыми прихожанами еще с утра. Но народу уже набралось столько, что нельзя и пробраться.
Площадь вся занята возами. Спозаранку приехали хуторяне, распрягли лошадей, дали им сена, а сами отправились в церковь и заняли там передние места.
Хуторяне народ богатый, земля у них хотя и не своя, а арендная, да много ее, и хозяйства у них большие. Оттого и одеты они не в свитки и не в пеньковые шаровары, подпоясанные красными поясами, а в городские пиджаки, и шеи у них повязаны шелковыми платками, жены же их покрывают головы сеточками со стеклярусом, носят шерстяные кофты с фасонами, а на плечах у них расписные шали.
Так им, понятно, по праву принадлежат передние места в церкви, поближе к клиросу и к алтарю, чтобы по окончании обедни они могли первые поцеловать крест и батюшкину руку и поскорее снарядить свои возы и отправиться на хутора.
Ограда тоже полна народу, но это все деревенская молодежь. Только около самой паперти двумя длинными рядами в обе стороны уселись бабы с узелками, в которых они принесли разное брашно для свечения.