И так проходил он всю деревенскую улицу, переходя с одной стороны, на другую и пробуждая спящих и ни одного не оставляя в хате. Он знал, что доброму хозяину ничего не стоит перевернуться на другой бок и опять заснуть. Каждого он вытаскивал из хаты и брал с собой.
И когда приходили на край села, где строилась хата для Мирона, это уже была порядочная компания во главе с о. Христофором.
И на постройке он проводил целые дни, отлучаясь только для выполнения треб да для принятия пищи. И все время пристально следил за работой, торопил и всячески поощрял.
Ведь я знаю, говорил он, скоро начнутся полевые работы, и тогда вас сюда и калачом не заманишь.
Когда же не хватало каких-нибудь материалов для постройки, он просто делал набег на двор какого-нибудь богатого мужика.
Эге, Степан, да у тебя сколько досок-то наготовлено, а нам и всего-то нужно с полдесятка: а ну-ка, свези их на постройку. А Бог, гляди, и простит тебе за это какой-нибудь грех.
И Степан почесывал затылок, но вез полдесятка досок, потому что никак не хотел огорчить батюшку. А то не свезешь, ведь пристыдит о. Христофор, при всех так и отпалит что-нибудь такое, отчего не будешь знать, куда и провалиться.
И была-таки одна такая история с Антоном Чумаком, с тем самым, чья мельница стояла по ту сторону оврага, как раз против нового строения. Когда уже стены довели до потолка, и нужно было настилать потолок, как раз и оказалось, что бревна для настилки, пожертвованные кем-то из прихожан, коротки. Ничего нельзя было с ними поделать. Подумал о. Христофор, покачал головой и сам себя пожурил за то, что не рассчитал. Строили ведь по-домашнему, на глаз, как строятся все хаты в деревне.
Но, случайно подняв голову, взглянул отец Христофор на мельницу Антона Чумака. А там, около мельницы, как раз и лежала целая куча сложенных одно на другое бревен, и, насколько можно было судить издали, все подходящие.
Да это же прямо Божье указание, сказал отец Христофор мужикам. Бревен нам не хватает, а бревна как раз тут лежат. Пойдем к Чумаку, да только миром.
Сомнительно покачали головами земляки: не даст Чумак, не такой человек. Он и то до сих пор ни одной камышинки на постройку не пожертвовал.
А не даст ему же и хуже будет! И, прихватив мужиков, о. Христофор отправился через овраг к мельнице.
А Антон Чумак как раз в это время вместе с своим работником передвигали мельницу на оси, потому что повернулся ветер, и надо было крылья поставить как раз против ветра. При виде батюшки Антон прервал свою работу и почтительно снял шапку.
Христос воскресе, сказал о. Христофор.
Чумак ответил как полагается.
Помогай Бог! прибавил о. Христофор.
Чумак и на это сказал, как надо: спасибо, мол.
А мы о твоей душе подумали, Антон. Вот ты до сих пор все никак придумать не можешь, что бы такое пожертвовать на нашу мирскую постройку, а мы нашли.
Что же, отец Христофор мрачно насупив брови, откликнулся Антон, уже, очевидно, почуяв грозящую ему беду. Постройка, она и без меня выросла, а я, может, когда-нибудь в другой раз Да и нечем У меня мука Кроме муки, ничего и нет
Как же нет? Нам нужно потолки настилать, а у тебя как раз целая куча бревен лежит И не много надо десятка два бревен
Бревна самому нужны, отец Христофор. На то я покупал, что нужны, упирался Антон.
Так не дашь?
Да уж как-нибудь обойдитесь, отец Христофор. А бревна мне самому нужны.
Ну, ладно. Вот никогда не думал строить мельницу, а теперь построю. На зло тебе построю и отобью у тебя полдеревни. А не то еще лучше: соберемся да миром построим. И будет мирская мельница. Ведь выстроили хату.
Антон сделал вид, что понял это как шутку, но в душе он всегда именно этого больше всего на свете боялся чтобы кто-нибудь не вздумал построить мельницу. Он ничего не сказал, но, когда о. Христофор с мужиками ушли, работник его привел к мельнице лошадь с телегой, снял с телеги ящик, нагрузил вместе с Антоном бревнами и привез их на постройку.
Прошло недели две. Хата Миронова высохла, ее побелили, и стояла она на краю села такая стройная и нарядная. О. Христофор назначил день для освящения ее и известил о том хуторян. И хуторяне явились со своими дарами, о которых дали обет в церкви, и разом наполнился двор всяким добром хозяйственным. Было торжественное освящение, после которого Мирон с семейством поселился в хате и начал в ней новую жизнь.
И хорошо пошли дела Мирона. Собранные в церкви триста рублей сильно помогли ему для начала. Стал он наряду с лучшими хозяевами прихода. Он посещал церковь, как все. Но никогда не видели его так пламенно молящимся, как в пасхальную ночь во время утрени.
С. Кипренский
Братский поцелуй
I
Судьба забросила меня в Лондон, где я по делам фирмы, у которой служил в Москве, должен был вместо предложенной недели просидеть целых три месяца. Мне было тогда двадцать пять лет, фирма моя была богатая, а я считался в ней полезным человеком, так как у меня были специальные познания и, кроме того, я владел языками. Мне платили хорошее жалованье, а во время командировок были еще щедрые приплаты.
Лондон город, в котором молодой человек, желающий искать развлечений, может истратить много денег. И я не могу сказать, чтобы я не любил развлечений, напротив в Москве я жил весело. Но там у меня был свой круг, и я не умел веселиться иначе, как в своем кругу. И лондонские забавы меня нисколько не пленяли. Оттого мне было нестерпимо скучно.
Как человек, не привыкший терять время даром, я скоро нашел себе занятие. Моей специальностью было котельное дело, поручение же было коммерческого свойства. Но я отыскал в окрестностях столицы великолепно устроенный завод по моей специальности и выхлопотал себе право ежедневно посещать его и учиться. Это значило скрасить мою скуку. Я проводил на заводе почти все дневные часы. Но оставался вечер, который мне некуда было девать. Я побывал в театрах, в цирках, выслушал тьму лекций по всевозможным вопросам, и это уже мне надоело.
Особенно грустно стало мне, когда наступила Масленица. Развеселое время в Москве. Вспомнились пикники за городом, ночи с цыганами и блины, которых я, в сущности, терпеть не мог, а теперь они вызывали во мне самые трогательные воспоминания.
Русских в Лондоне я не хотел искать. Это ведь все большей частью народ трудящийся, занятой, а я явился бы в их глазах каким-то приезжим бездельником, который пришел к ним от скуки.
И как раз в это время я познакомился с одним английским семейством, которое жило за городом, неподалеку от завода, где я учился. Знакомство было случайное. Из Лондона я каждый день ездил в трамвае на завод, и случилось так, что несколько раз подряд соседом моим был почтенный человек с густыми седыми волосами на голове и с совершенно бритым лицом. Он был приветлив, предупредительно отодвигался, когда я хотел занять место, любезно разъяснял мне, когда я по какому-нибудь поводу недоумевал. А после этого уж мы разговорились.
Он узнал, что я русский, и почему-то в его расширенных глазах появилось какое-то радостное сияние, и он долго и основательно объяснял мне, почему он рад знакомству со мною. У него была своего рода историческая теория. Он считал, что народы на расстоянии тысячелетий постоянно сменяют друг друга и что в самом непродолжительном времени должна наступить очередь русского народа, когда он станет впереди других. Русские, по его мнению, молодой народ, в котором скрываются поразительные способности. Он еще не проявил их, но проявит непременно.
Дальше я узнал, что он отставной военный, в чине, который приблизительно соответствовал нашему майору, что фамилия его Спайль, и что у него есть жена и дочь двадцати двух лет.
Я открыл ему свое имя и объяснил, почему живу в Лондоне и как скучаю. Это последнее мое признание было, может быть, и напрасно. Мой майор ухватился за него и сейчас же начал самым горячим образом предлагать мне развлечение от скуки в виде знакомства с его семейством.
«Жена и дочь, подумал я, мистрис Спайль и мисс Спайль! Едва ли это будет действительное лекарство от моей скуки». Я представил себе тихое буржуазное семейство, живущее на пенсию, получаемую майором, и не могу сказать, чтобы меня туда потянуло.
Но тут оказалось, что майор вовсе не довольствуется своей скромной пенсией и, будучи человеком еще сильным и здоровым, работает в какой-то типографии в самом Лондоне. Дочь же его, мисс Эмили Спайль, занимается переводами с немецкого языка и помещает их в журналах.
Только вы не подумайте, что она суфражистка! Избави Бог! Она этих крайних мнений не разделяет.
Я не мог не пойти навстречу столь любезному приглашению и выразил полное удовольствие. Кстати, хотя я и бывал уже за границей и даже в Лондоне, но никогда не случалось мне заглядывать во внутренний семейный быт англичан. Это был случай пополнить пробел в моем образовании.
Мы условились с мистером Спайлем, что я посещу его семейство в ближайшее воскресенье, когда и он будет дома, в пять часов дня.
Когда мы расстались, я, признаюсь, пожалел о своей слабости. К чему было вступать в разговор? Можно было ограничиться обменом простых любезностей. Теперь надо идти куда-то в неизвестный дом и тянуть канитель знакомства. Мне представилось, что скука, которая и без того удручает меня, теперь еще увеличится. «Майор, его жена и дочь», мелькало у меня в голове, и это трио рисовалось мне каким-то символом скуки.
Хуже всего было то, что я даже не мог по русскому способу просто-напросто увильнуть от знакомства. Просто не прийти в назначенный день и час, предоставить майору, его жене и дочери сколько угодно умозаключать из этого о русской невоспитанности. Майор неизменно попадался мне в вагоне у него была ночная работа, и он возвращался домой только утром. Типография печатала газету, и он держал ночные корректуры. Надо было изумляться трудоспособности этого почтенного пятидесятипятилетнего человека.
В субботу он обязательно напомнил мне о моем обещании и прибавил, что его семейство с нетерпением ожидает меня и очень интересуется знакомством с русским, да еще москвичом.
Наступило и воскресенье. В этот день мне незачем был ехать в предместье, так как на заводе работы не было. Но и в Лондоне тоже было делать нечего. Все было закрыто, и город производил такое впечатление, как будто его только что, как Помпею, вырыли из-под пепла. В четыре часа я попытался сесть в вагон, но это было не так легко. Весь Лондон стремился за город, и места всюду брались с бою.
Стоял чудный весенний день, и там, за городом, действительно было хорошо. Но кое-как я отыскал себе место и пустился в путь. Майора, конечно, в соседстве со мною не было: он пользовался воскресным отдыхом.
Случайно я пришел к маленькому трехэтажному домику, когда было без одной минуты пять часов. Ну, право же, я об этом не старался.
Это великолепно! услышал я над головой знакомый, несколько скрипучий, но добродушный голос мистера Спайля. Это великолепно! Если бы все русские были так аккуратны
Я поднял голову. В открытом окне второго этажа я увидел фигуру мистера Спайля. Он держал в руке карманные часы и пальцем другой руки тыкал в циферблат:
Без одной минуты пять часов Вот сюда, в эту дверь. Я сейчас вам помогу.
Он скрылся, а через полминуты дверь отворилась, и меня приветствовал сам майор.
Меня пригласили в миниатюрный салон, где было убранство не совсем казенное. Широкий диван был закрыт очень потертым, но все же персидским ковром, и на стене тоже был персидский ковер. На окнах стояли цветы. В довольно большой железной клетке прыгали маленькие попугаи.
Дамы были здесь. Мистрис Спайль высокая, сухощавая, очень сохранившаяся дама лет сорока пяти, улыбалась мне со всем радушием, на какое только была способна, и показывала свои здоровые, слишком крупные зубы.
Мисс Спайль оказалась роста невысокого, чуть пониже даже среднего, блондинка с черными бровями, очень миловидная и приветливая.
Дамы были в восторге, когда я заговорил по-английски, они почему-то воображали, что я непременно должен на их языке лапти плести, а майор позабыл отрекомендовать меня с этой стороны.
Само собой разумеется, что начался бесконечный разговор о России. На меня посыпались расспросы. Любопытство их касалось московского Кремля и зернистой икры, русской архитектуры и казенной водки.
Наконец, когда подали огромные чашки, наполненные крепчайшим чаем, разговор перешел на мою особу: где я учился, моя специальность, где я служу, сколько мне лет, женат или холост, кто мой отец и т. д.
Я не видел никаких оснований отказать им в удовлетворении их любопытства. Стараясь одолеть бездонную чашку совершенно невероятной крепости чая, я рассказывал им о Москве, о России и о себе, а они слушали все это с таким глубоким вниманием, даже, как мне показалось, с умилением, как будто речь касалась священных для них предметов.
Так совершилось мое знакомство с семейством мистера Спайля.
II
На первый раз дело ограничилось формальным пятичасовым чаем. В половине седьмого я уже уехал в Лондон. Но с меня было взято слово, что в следующее воскресенье я проведу с ними целый день. Было названо какое-то очаровательное место в окрестностях, куда мы совершим экскурсию. Оказалось, что англичане не только в Швейцарии и Италии но и у себя дома совершают экскурсии.
Сказать, чтобы семейство Спайля очаровало меня и чтобы в наступившее воскресенье меня потянуло к ним, я не могу. Несомненно, люди они были добродушные, а мисс Эмили даже была мила, и особенно мне понравились ее зубы в меру крупные, ровные и прямо какой-то поразительной белизны. Ее в общем миловидное, но довольно обыкновенное лицо делали интересным черные брови. В самом деле они были очень красивы при светлых, слегка золотистых волосах и голубовато-серых глазах.
Но всего этого было недостаточно, чтобы притянуть меня к себе.
Тем не менее я решил остаться верным не только своему слову, но и моей так неожиданно установленной репутации аккуратного, после того как я пришел ко Спайлям без одной минуты в пять часов.
Я поехал к ним и в полдень был уже в их маленьком коттедже с небольшим палисадничком, в котором уже расцвели вовсю нарциссы, издалека кричавшие о себе острым, слащавым ароматом.
Но перед путешествием мы побывали в столовой, такой же миниатюрной, как салон, и здесь приняли «легкий завтрак», состоявший из бифштексов, чрезвычайно сложного салата, сладкого омлета, фруктов и сыра. Затем началась экскурсия, сперва в трамвае, а потом пешком.
Местность была действительно очаровательная, и я нисколько не жалел о том, что поехал.
Страстной любительницей фотографии оказалась, к моему удивлению, не мисс Эмили, а мистрис Спайль. Ее маленький ручной сак был наполнен запасными катушками, и она истребляла их с невероятной быстротой. Решительно все оказывалось достойным запечатления всякий пригород и всякое деревце и камень.
Мистер Спайль был плохим ходоком. Ноги у него были не особенно крепкие, и он часто присаживался для отдыха.
Мы же с мисс Эмили были неутомимы, ходили без остановки, болтали без умолку и успели отлично познакомиться. Она была интересна тем, что говорила не о себе. Она всю свою жизнь провела в Лондоне и его окрестностях. Путешествовать им не позволяли скромные средства мистера Спайля. Но зато она отлично знала жизнь того небольшого края, в котором прожила, и обладала способностью излагать свои наблюдения. Я слушал ее, как занимательно написанную книгу о нравах Лондона и его окрестностей. Зато и от меня потом потребовалось, чтобы я основательно познакомил ее с Россией.