Пастух снова включил фонарь: тонкий луч света пронзил густую ночную темноту. Но опять никого не было видно.
Я ведь просил отца передать мою просьбу всем сменщикам, чтобы кто-нибудь пришел, огорченно покачал головой пастух.
Через несколько минут они все-таки заметили свет фонаря, двигавшийся в их сторону. Действительно, это был другой пастух, он приехал на лошади сменить своего напарника. Обменявшись с ним несколькими фразами, пастух поторопился домой, быстро собрав свой скарб в торбу. Абид отправился с ним вместе, потому что оставаться здесь он больше не хотел, тем более с другим пастухом, лицо которого показалось ему недобрым.
До города они дошли только часа через два, глубокой ночью и, распрощавшись, расстались.
Добравшись до дома, Абид, чтобы никого не будить, перепрыгнул через забор. Дома и во дворе были погашены все лампы. Родители и братья, не дождавшись его, легли спать. А завтра он должен будет отвечать на их утомительные вопросы и объяснять, где он пропадал весь вчерашний день.
Войти в дом без шума, не разбудив домашних, было невозможно, так как ночью в их доме всегда запирали дверь изнутри. И он решил переночевать на старом диване, стоявшем во дворе. Абид долго искал по всему двору чем укрыться, ощупывая и подбирая все, что мог различить среди ночи, пока наконец не обнаружил старое хлопковое одеяло, висевшее после стирки на веревке и успевшее уже высохнуть.
Подняла его мать, ходившая ранним утром проведать кур и узнать, сколько яиц снесли они за ночь. Увидев Абида, спящего на диване во дворе, она набросилась на него с криком:
Куда ты пропал вчера?! Вставай-ка и ответь мне! Вот пришел и никому не говорит об этом. Негодяй!.. Из-за тебя мы всю ночь не спали, всех родственников и знакомых обошли. Где же ты был? Немедленно отвечай!..
На ее крики во двор выскочили отец и братья. Они хором принялись кричать на него и ругать за вчерашнее отсутствие. Абид сидел на диване, опустив голову, и слушал их крикливые, шумные упреки.
Смотрите на него, он даже не краснеет. Хоть покраснел бы Значит, на него наши слова не действуют.
Мать как и учителя в школе считала, что ребенок или подросток должен краснеть, когда совершает нехороший поступок и слушает заслуженные упреки. Этому Абид действительно научился и чувствовал каждый раз, как горели у него щеки, когда мать или учителя винили и стыдили его за поведение или какой-нибудь проступок. И теперь он был уверен, что все лицо его стало алым от стыда, но матери это казалось недостаточным, она никак не могла уняться и оставить сына в покое. Обвинив и пристыдив его в очередной раз, домочадцы наконец разошлись. Абид продолжал сидеть на диване, стараясь прийти в себя и избавиться от горечи, оставшейся после упреков и обвинений, обрушившихся на него.
Раньше он старался не придавать значения их словам, заставлял себя тут же забыть все, и это у него получалось. Хотя в душе оставался неприятный осадок. Углубившись в чтение в своей комнате, он ухитрялся отдалиться от всего и остаться наедине со своими мыслями, как бы возвысившись над людьми. Иногда, правда, этот неприятный осадок долго не проходил, особенно если он вызывал еще какие-то воспоминания из прошлого. Однажды, еще пятилетним, он хотел попросить мать, пожарить ему яичницу. Кухню к тому времени еще не успели достроить и холодильник стоял из-за этого все еще в спальне родителей. А в комнатах тогда еще не было деревянных полов, и на голую землю был настелен один черный толь[5]. Взяв яйцо из холодильника, Абид собрался отнести его на кухню. То ли от этой черноты пола, утомившей его глаза, то ли от того, что это была тогда его первая попытка самому взять в руки яйцо, мальчик почувствовал вдруг какое-то смятение и, не удержав яйцо в руке, уронил его. Мать находилась недалеко и, увидев, как мальчик разбил яйцо, закричала на него и сказала, что он ничего не может держать в руках и все роняет.
Прошло уже много лет после того случая, но Абид каждый раз, беря яйцо в руки, испытывал страх, что сейчас уронит его и разобьет, и опять вызовет гнев матери. Он ругал себя за это, пытался сосредоточиться и делал над собой немало усилий для того, чтобы перебороть свой страх. Но все равно, взяв яйцо, чувствовал, что у него начинают дрожать руки. Другой случай произошел, как ему казалось, даже чуть раньше. К ним как-то заглянул фотограф-любитель и сказал, что согласен снимать всех бесплатно, но только, чтобы все, кто желает фотографироваться, собрались вместе. Маленький Абид был один дома и, услышав эту новость, решил поскорее сообщить ее матери и побежал за ней на улицу. Он застал мать в соседнем дворе, в окружении соседок, которые, увидев прибежавшего, взволнованного мальчика, спросили, что случилось. Абид вначале сказал что-то не совсем внятное, но все же потом с большой радостью пригласил всех фотографироваться.
Его детская радость и радушное приглашение были не совсем поняты, а мать это еще и смутило. Абид удивился тому, как она восприняла его радостное волнение и с какой легкой насмешкой повторила сказанное им, будто стараясь оправдаться за сына. После этого ему стало стыдно, что он хотел обрадовать всех вестью о возможности вместе сфотографироваться и получить снимок в подарок. Потом все действительно вместе сфотографировались и получили снимки, но Абиду этот эпизод также запомнился. С тех пор он сильно волновался каждый раз, когда собирался что-либо сообщить людям, и, несмотря на все свои усилия, нередко действительно вызывал у них смех. Хотя и был уверен, что ничего такого не говорит и не делает, чтобы быть осмеянным. Поэтому Абид стал говорить все меньше, стараясь защитить себя от насмешек, которые напрягали его так, что он долго не мог прийти в себя после них.
Но самый тяжелый случай после тех двух произошел спустя пару лет. Была весна, и все члены семьи занимались уборкой во дворе. Вдруг и мать, и отец, и старший брат стали разом что-то говорить Абиду, он растерялся, не понимая, что же от него требуют. Те друг за другом начали повторять сказанное, и он, то ли оттого, что не совсем расслышал, не разобрал их слова, невольно, сам того не желая, попятился назад и нечаянно наступил на маленького цыпленка, бегавшего по двору и в тот момент случайно оказавшегося позади него. Он почувствовал что-то мягкое, податливое и теплое под ногой, еще не успев разобраться, что же это было, как на него посыпался поток криков и упреков всей семьи. Обернувшись, Абид увидел под ногой агонизирующего цыпленка, у которого он выдавил все нутро наружу, его подошва была обрызгана кровью, к которой прилипли частицы внутренностей бедного цыпленка. Он не знал, что делать: с одной стороны, ему стало жалко умиравшего из-за его неловкости и неосторожности цыпленка, с другой, он не знал, что же теперь нужно сделать, чтобы выполнить требования родителей и братьев, продолжавших кричать на него. В таком тягостном состоянии души, вызванном жалостью к погибшему цыпленку и смятением, он полностью лишился самообладания и какое-то время не понимал, что ему говорят и что происходит вокруг.
Не выдержав такого невыносимого испытания, он заплакал. После этого наконец-то родители с братьями умолкли, а сам он немного пришел в себя. Впоследствии Абид попадал временами в похожие ситуации; он часто ничего не различал вокруг, когда от него чего-то требовали, и начинал делать вещи, которые были непонятны окружающим или вызывали у них смех. У него создавалось ощущение, будто за ним гонятся, и он должен совершать все действия молниеносно, быстро, не задумываясь. При этом, если его просили взять со стола, где лежало несколько предметов, ручку и передать ее дальше, он передавал вначале книгу, потом, когда указывали на его ошибку и еще раз просили подать ручку, он брался в этот раз за тетрадь и, обычно, весь вспотевший и покраснев за свою несостоятельность, с нестерпимым, горьким чувством стыда наконец-то находил нужный предмет. Или когда нужно было взять и передать что-то из холодильника, он открывал дверцу стоящего рядом шкафа и, не представляя, нет, вовсе не зная, что там искать, он продолжал в нем копаться. Ведь остановиться или стоять без дела было нельзя, надо было что-то делать, кто знает, в его руках мог случайно оказаться и тот самый нужный предмет. И теперь Абид, пожалуй, больше всего в жизни боялся именно таких ситуаций. Но они, несмотря на все его усилия, нередко повторялись.
Когда Абид был еще маленьким, мать тяжело заболела, и очень долго ее не было дома. За ними смотрела бабушка, которая специально приехала от другой дочери, живущей далеко от них. Отец очень грустил о матери, даже плакал при теще, жаловался, что состояние жены очень тяжелое и она может умереть. Врачи ничего ему не обещают и не говорят, смогут ли они спасти ей жизнь. Вот почему, как часто говорила мать впоследствии, старшие сыновья оказались такими непутевыми, лишившись на время ее опеки и контроля. Бабушка за ними особенно не следила, оплакивая свою безнадежно больную дочь.
Это дети довели ее до такого состояния, из-за них она заболела, жаловалась она отцу. Ни один из них не радовал ее душу. Когда она ко мне приезжала, часто плакала, говорила, что она была образцовой и в семье, и в школе, а теперь является такой же на работе, но дети ее не радуют. Старшие сыновья неприлежные, не хотят заниматься уроками. Младший, как не посмотришь, то слов не понимает, то делает все не так, как нужно, и какой-то неподвижный к тому же.
И так бабушка была уверена, что в болезни матери были виноваты только ее неблагодарные дети, и это горе она не могла больше переносить.
Она говорила мне, продолжала бабушка, вот смотрю на детей других женщин, соседок или работающих со мной, и удивляюсь. Во всем они уступают мне и по уму и, главное, по нраву. Даже среди этих женщин есть такие, которые отличаются легким поведением, но какие у них дети! Потом рассказывала, что от учителей никогда доброго слова о старших сыновьях не услышала, зато они хвалят детей этих непутевых женщин.
Мать все-таки вылечили, и она вернулась домой ровно через год. Абид сидел дома на полу и играл с маленькой игрушечной машинкой, которую недавно купил ему отец, и не заметил, как она вошла в дом. Вдруг, подняв голову, он увидел недалеко стоящую женщину, которая, остановившись в нескольких метрах, внимательно смотрела на него, продолжающего играть с машинкой. Что это была за женщина? Абид вдруг почувствовал, что изнутри овладело им напряжение и какое-то непонятное, давящее чувство охватило его. И только теперь он догадался, что это его мать, хотя она за этот год сильно изменилась, волосы ее были очень коротко пострижены, лицо стало более гладким и бледным.
Ты что, Абид, не узнаешь меня? спросила она негромко.
Абид молчал, хотел вновь вернуться к своей игре, но почувствовал, что она потеряла для него прежнюю привлекательность, которая была до прихода матери.
Не узнаешь меня, Абид, не узнаешь? повторила она подряд несколько раз.
Абид, подняв голову, устремил на нее равнодушный взгляд. Да, это была действительно его мать: теперь он узнавал ее черты лучше. Ему показалось, что в этот раз в голосе матери было что-то умоляющее и просящее, даже страх. Он вновь ничего не ответил и, взяв машинку, сильно толкнул ее в противоположный угол комнаты. Она со стуком ударилась о плинтус и, перевернувшись на бок, немного отскочила, а ее колесики продолжали с жужжанием крутиться. Мать, наконец-то оставив его, выбежала во двор, где уже собрались родственники, знакомые и соседи. Абид отправился за ней к выходу, но, увидев собравшуюся толпу, не захотел идти дальше, хотя все-таки краем уха уловил слова матери:
Абид меня не узнал, представляете, не узнал неужели я так изменилась?
Да, маленький мальчик год не видел свою мать, конечно, не узнает. Еще ты действительно изменилась. На старших не смотри, они уже многое различают, я знаю по своим, кажется, эта говорила тетя, старшая сестра матери.
Толпа продолжала гудеть, люди начали носиться в суете: одни стали таскать дрова, другие уголь и скоро поставили самовар в середине двора. Еще поставили несколько столов, а к ним стулья. Женщины часто забегали за какими-то вещами в дом и, замечая стоявшего у входа и следившего оттуда за всеми Абида, удивленно спрашивали, почему же он не спускается во двор и не играет с другими детьми? Но Абид замер на месте и молчал. Наконец на него перестали обращать внимание. С другой стороны, он не мог оставаться так, стоя у входа в дом, до конца торжества. Поэтому Абид неохотно спустился во двор, и, после того как его расцеловали все старшие родственницы, ушел в сад. За ним помчались и другие дети, которые хотели посмотреть, что же он там делает. Взяв валявшуюся под одним из гранатовых деревьев длинную и тонкую палку, Абид вдруг бросился на них. Среди них были мальчики и девочки постарше его, но все они сразу кинулись обратно из сада во двор, оставив его одного.
Через несколько минут в саду появилась одна из дочерей старшей сестры матери. Она была замужем, а рядом с ней была ее дочь, которая, испугавшись разгневанного Абида, теперь никак не могла успокоиться и беспрестанно плакала.
Ты что делаешь, Абид? подойдя к нему, спросила эта молодая и красивая женщина, разве можно так обращаться со своими братьями и сестрами?
Он ожидал, что сейчас она будет ругать его и стыдить, к тому же требовать, как это делала мать, чтобы он покраснел.
Ты что, плачешь? вдруг спросила она его очень мягко и нежно.
А Абид сам даже не почувствовал, как у него слезы покатились по щекам.
Но перестань же, не плачь, Абид!.. она обняла его за голову и прижала к своему животу.
Ее руки показались ему такими теплыми и ласковыми, а живот таким мягким, что он на короткое время забыл обо всем и не хотел покидать это неожиданно открывшееся для него нежное и теплое убежище.
Что же пойдем с нами, Абид, ведь к вам пришли гости, пойдем к ним, сказала она опять очень мягко и тепло.
Нет, я не хочу к ним, не пойду туда, сказал он взволнованно, чувствуя, что это наиприятнейшее, очаровательное убежище скоро может поменяться на незавидное, тягостное, холодное место среди крикливой и недоброй толпы.
Но все ровно, после нескольких минут сопротивления ему пришлось пойти вместе с ними во двор и ждать конца пирушки, которая длилась до позднего вечера
Вернувшись обратно из степи с неисполненным желанием уединиться хотя бы на несколько дней, Абид вновь заперся в своей комнате, взявшись за книги. Раз у него не получилось уйти из дома и жить какое-то время одному, отдаваясь размышлениям, то нужно это компенсировать еще более суровым уединением в собственной комнате и еще более усердными занятиями. С другой стороны, Абид чувствовал, что упреки родителей и братьев он не может и не хочет больше слушать. Будто что-то изнутри поднималось и возражало его положению в семье.
Теперь он себя еще больше стал считать человеком, который в будущем станет очень непростым и мудрым, имя которого будет у всех на устах, и отовсюду будут приходить к нему за советом. Он будет помогать людям, объясняя им многие тайны жизни. Уединившись, Абид представлял, что он уже и есть тот человек: к нему приходят люди, которым он дает советы и помогает в чем-то, разговаривая с каждым по нескольку часов.
С каждым днем Абид еще больше убеждался в том, что он есть тот исключительный человек, который в его воображении оказывал помощь людям, нуждающимся в правильном толковании жизни. И к этому человеку никак не прилипали упреки и замечания других людей. Хотя теперь, после каждого порицания со стороны членов семьи, ему приходилось сделать над собой еще больше усилий, чтобы только что услышанные неприятные слова, отрицательные чувства, вызванные ими, отвести в сторону и вновь представить себя тем мудрецом, продолжать указывать пути спасения людям, погибающим в болоте невежества. Эти длинные, воображаемые беседы с нуждающимися сменялись чтением книг, из которых он вытаскивал все новые и новые знания о жизни, что впоследствии и рассказывал «приходящим» к нему.