Абид проснулся утром опять позже обычного и тут же вспомнил о вчерашней дилемме: болен он или нет? День этот Абид провел так же, все время стараясь отмахиваться от мыслей о возможной опухоли в голове. А перед сном он снова ощутил острую боль в животе, приблизительно в том же месте, где она появлялась у него несколько дней назад. Тут же вернулись к нему те мысли, переживания о страшной болезни, которые оттеснили мысли об опухоли в мозгу. Но что же это тогда была за боль, если не рак, похожей на которую он раньше никогда не испытывал? Эта ночь прошла мучительнее прежней. Как только он доказывал себе, что у него никакого рака нет ведь это подтвердил доктор тут же приходила ему мысль, что резкая и повторившаяся уже несколько раз боль в мозгу может быть все-таки сигналом об образовавшейся в нем опухоли.
Наутро Абид все-таки решил рассказать матери о своих новых недомоганиях и о резкой боли в голове. Мать, расспросив, что он именно испытывал, сказала, что завтра еще раз покажет его врачам.
И в этот раз осматривал Абида тот самый врач, который направлял его на рентген; выслушав его жалобы о необычных, резких, мгновенных головных болях, тот выписал ему теперь направление к невропатологу.
Невропатолог был молодой, добрый и улыбчивый, и говорил с Абидом мягко и приветливо. Попросил его подойти к большому стеклянному столу и лечь на него, что Абид тут же выполнил, сняв прежде обувь. Мать стояла чуть подальше и смотрела на них. Врач, направив на него яркий свет с двух сторон, щелкнул чем-то и сказал, что он может спуститься теперь на пол. А снимки, по его словам, должны были быть готовы через несколько дней.
Мать принесла их домой через три дня и опять стала упрекать его за то, что он зря беспокоил родителей пустыми жалобами, ведь врач опять ничего не обнаружил. Абид был в недоумении: откуда же тогда у него такая странная головная боль? Боли в области желудка также были очевидны. Если эти боли не говорят о болезнях, то почему он тогда испытывает их, о чем же они говорят тогда и из-за чего происходят? На эти вопросы тогда он не мог найти ответа: ему не помогали здесь ни прочитанные им многочисленные книги, ни полученное за восемь лет обучения в школе образование. А врачи тоже больше ничего не делали, только, кивая, выслушивали его жалобы.
Обитатели больницы
Отец Абида был человеком более тонким, и иногда казалось, что он лучше всех понимает, что происходит с младшим сыном. Однажды он рассказал Абиду о себе: в молодости он тоже очень переживал по поводу того, будто болен всякими болезнями. И однажды, когда он отдыхал в санатории, его исследовал опытный невролог. Врач, услышав его жалобы, сказал ему, что тот страдает неврастенией.
А когда я спросил его об этой болезни, продолжил отец, врач ответил мне, что это не болезнь. Это просто необоснованные переживания, когда человеку кажется, что он болен всеми болезнями на свете. После этого больше я не стал переживать о том, болен ли я чем-нибудь.
Рассказ отца обнадежил Абида: может, и в самом деле все его переживания необоснованны, и не стоит обращать на них внимания, они сами по себе пройдут.
До начала занятий в школе времени оставалось еще более чем месяц, и родители решили все же положить Абида в больницу: пусть младший сын проведет остаток каникул в ней.
После того как отец с матерью ушли, немолодая женщина в белом халате привела Абида в одноэтажный, длинный корпус больницы. Корпус был старый, на углах и в некоторых местах под крышей виднелись широкие трещины. Когда-то здание было покрашено в розовый цвет, но теперь об этом можно было лишь догадываться по оставшимся на нем полоскам, а так оно казалось теперь серым. Женщина вошла в самую последнюю дверь, Абид последовал за ней. Здесь картина была еще более неприятной обшарпанные стены и гнилые доски, да к тому же еще какой-то неприятный запах. Внутри корпуса тянулся коридор, темный даже днем. Они вошли в какой-то кабинет со стершейся табличкой, и женщина велела ему сесть на стул возле письменного стола, накрытого белой материей. Изредка задавая ему вопросы о семье, о том, сколько Абиду лет и в какой школе он учится она записала все это, положила бумагу в папку, и они снова вышли в коридор, прошли по нему и зашли в одну из палат. Запах в палате был еще более острый и неприятный, чем в коридоре, ее стены были когда-то покрашены в темно-зеленый цвет, а по середине пола шла красная линия. Здесь в ряд стояли пять кроватей, но все пустовали, кроме одной, на которой сидел седой, неопрятный и болезненный на вид мужчина.
Женщина показала Абиду его кровать, вторую от двери, и тумбочку, куда он мог положить свои вещи и непортящиеся продукты. Кровать была железная, на ней лежали матрац, покрытый синим, ободранным одеялом, напоминавшим собачью шкуру, с которой облезла шерсть, и подушка с наволочкой. Из наволочки торчали перья, и сама она то ли от старости, то ли оттого, что слишком много подвергалось стирке, была в больших, желтых, наверное, уже не отстирываемых пятнах.
Абид сел на кровать и осмотрелся. У мужчины кровать была самая последняя от двери, возле большого окна. Как только ушла сотрудница больницы, мужчина тут же открыл свою тумбочку и начал в ней копаться. Абид успел заметить в ней граненые стаканы и несколько бутылок водки. Мужчина взял одну бутылку, налил спиртное в не очень-то чистый стакан и, морщась, с какой-то легкой озлобленностью, осушил его одним махом, запрокинув голову. Убрав бутылку и стакан, он встал с кровати и направился к двери, но, дойдя до нее, остановился и спросил Абида низким, прерывистым голосом, наверное, из-за того, что дышалось ему с трудом:
Ты кто такой и как сюда попал?
Такого негостеприимства Абид не ожидал, и тихо, как обиженный ребенок, ответил:
Болею и пришел сюда лечиться.
Лечиться? Здесь? ухмыльнулся мужчина. Гляди, в каком состоянии эта больница Здесь ты надеешься лечиться? Зря! Смотри, не прихвати здесь еще какую-нибудь болезнь.
Мужчина закашлялся и так сильно и громко, что все его тело сотряслось. Наконец-то он перестал кашлять, вытер рукой вытекшую на губы и подбородок слюну, выпрямился и, больше не сказав ни слова, открыл дверь и вышел из палаты. Ему слышались какое-то время медленные шаги старика по коридору.
Оставшись один в комнате, Абид вначале хотел лечь на кровать и немного подремать. Только из-за запаха, стоящего здесь, и из-за вида постели, как и всей комнаты, ему расхотелось это. Потом он решил почитать одну из книг, которую взял с собой в больницу, но, полистав немного, закрыл ее и с досадой бросил на тумбочку: у него начала болеть голова то ли от этой вони, то ли от непривычности этой убогой и заброшенной палаты.
Абид решил выйти во двор больницы и немного прогуляться. Мать купила ему новую пижаму, чтобы носить здесь, где, как она говорила, давали поношенную. Абид достал из сумки пижаму, упакованную матерью, и надел ее. Постояв еще немного в палате, он вышел в коридор, оттуда на улицу. На крыльце и на деревянной скамье без спинки сидели больные все мужчины и все в пижамах. Когда Абид прошел мимо них, кто-то крикнул ему вслед охрипшим от табака голосом:
Эй, юноша! Что же тебя не научили оказывать почтение людям постарше? Ты хотя бы поздоровался!
Это говорил толстоватый, облысевший мужчина, по-видимому, самый пожилой среди всех. Абид остановился, повернулся к ним лицом и только теперь заметил, что мужчина, который лежал с ним в одной палате, тоже сидел среди них. Что ему делать? Уйти, не ответив им? Они могли тогда крикнуть ему вслед что-то оскорбительное, на что он не должен был бы реагировать и сделал бы вид, будто не слышит или не понимает, что обращались именно к нему. Но поступить так было нелегко, ведь он потом все равно вернется в это здание, в свою палату и еще много раз будет проходить мимо этих людей, лечившихся здесь же, рядом с ним. А извиниться перед ними он считал унизительным для себя. Кроме того, это еще означало, что он должен будет жить здесь по их правилам, которые были чужды ему и непонятны, и слушаться всегда и во всем этих людей только из-за того, что они были старше его. Это означало, что он будет вынужден общаться с этими людьми и отвечать на их вопросы даже тогда, когда этого не хочет. Общаться с людьми, мысли, желания, взгляды, убеждения и цели которых были ему чужды, неинтересны и даже отвратительны.
Абид решил повернуть обратно, вглядываясь в глаза этих людей. В одних он увидел презрение, в других озлобленность, а в третьих удивление. Дойдя до них, он остановился, но, как ни старался, не мог держать голову прямо и смотреть на них с близкого расстояния. Он опустил голову и, наверное, еще и покраснел. Абид напряженно смотрел на кусочек земли между ногами и на носки своих тапочек, которые мать тоже купила ему для больницы. Он ничего не говорил, молчал и ждал, когда, закончив свои упреки, наставления и советы, они разрешат ему уйти. Мужчина, позвавший его, что-то беспрестанно говорил, то возвышая, то понижая голос, но из его слов Абид ничего не различил, кроме часто повторявшихся «ты», «родители», «старшие», «младшие», «воспитание». Наконец тот замолчал. Постояв перед мужчинами еще несколько минут, Абид ушел, чтобы немного проветриться и успокоиться, прогуливаясь по двору больницы. Когда он удалялся, больные что-то еще говорили ему вслед, но он опять не понял их слов и неуверенными, нетвердыми шагами направился вглубь двора.
Вдоль дорожек были посажены елки. Повернув направо, Абид увидел недалеко от корпуса поликлиники низкий водяной кран с небольшим бассейном. Из бассейна с журчанием вытекал маленький ручей и исчезал на лужайке. Под краном набирали воду в эмалированные ведра две девушки в серых, длинных халатах, по виду тоже пациентки этой больницы. Пока девушки наполняли ведра, Абид, встав чуть поодаль, ждал, когда освободится кран, и невольно наблюдал за ними. Одна из девушек часто поднимала голову и смотрела в его сторону, внимательно разглядывая то ли его самого хотя Абид был малопривлекательным и не пользовался вниманием у девушек то ли его новую пижаму. Набрав воды и удаляясь с полными ведрами, она оглянулась на него еще несколько раз. У Абида из-за недавнего инцидента все еще горели щеки, а лицо, наверное, было красным. Может, девушка смотрела на него из-за этого? Подойдя к крану, Абид набрал воды в пригоршню и стал плескать на щеки, шею и грудь, расстегнув верхние пуговицы пижамы.
Потом, продолжая прогулку, он пошел по другой аллее к двухэтажному корпусу. Там больных было явно больше, в том числе и женщин, и в отличии от обитателей его отделения, здесь никто не обратил на юношу особого внимания. Абид увидел освободившееся место на скамье и сел. У некоторых больных, сидевших рядом с ним в старых, поношенных пижамах и халатах, была забинтована голова или перевязан глаз, а кто-то носил гипс на руке или ноге. Рядом с больными сидели и другие люди. Судя по тому, что Абид краем уха улавливал из их разговоров, это были родственники; они в основном рассказывали больным о содержимом принесенных ими пакетов с едой.
Абид просидел здесь долго, пока не стемнело и не зажглись лампы во дворе и в корпусах больницы. Больные, прощаясь с родственниками, стали возвращаться в свои палаты, и Абид, тоже встав, тихо побрел в сторону другого здания.
На крыльце все еще сидели какие-то мужчины, но их уже явно стало меньше. Были ли они из той же компании, которой не понравилось его поведение, Абид не знал: он старался не смотреть в их сторону.
В коридоре, недалеко от его палаты, стояла женщина с кривыми ногами. Увидев его, она спросила:
А ты где шляешься, больной?! Ужинать не хочешь, что ли? Всем раздали кушать, кроме тебя.
В ответ Абид сказал, что он не голоден и есть не хочет. Женщина что-то еще стала бормотать, но Абид, уже решив не задерживаться возле нее, вошел в палату. Внутри горел слабый свет и тот мужчина, которого он видел днем в палате, а потом и на крыльце, вновь сидел на кровати, и опять, кажется, выпивал. Увидев входящего Абида, он замешкался, хотел быстро спрятать бутылку в тумбочку, но, узнав его, остановился:
А я подумал, может, дежурная санитарка вошла, хотел бутылку спрятать Завтра доложила бы все доктору, если бы увидела, что я опять пью. Сколько говорят мне, не пей этой водки, но они не могут понять, что я не могу жить без нее. Говорят, умрешь, если будешь продолжать пить. Но, что ж, я сам это знаю, хотя не говорю никому, что знаю. А может, я умереть хочу, а? Даже умереть спокойно не дают, как и не давали жить, как хотелось бы.
Он продолжал говорить, ругая и санитарок, и врачей, и остальной персонал больницы, свою жену и даже детей. Потом замолчал, осушил граненый стакан, налитый до краев, и, закрыв рот и сморщив лицо, глубоко вдохнул через нос. После этого вытащил из тумбочки четвертушку хлеба, черствую, отломил кусок, положил в рот и стал жевать, смачивая его слюной. Бутылку и стакан он поставил обратно в тумбочку, вздохнул и вдруг громко начал читать стихи:
Потом какое-то время промолчав, вновь продолжил:
Абид стал с большим интересом следить за кажущимся ему теперь удивительным человеком; а когда он произнес последние строки стихотворения, вспомнил, что они принадлежали поэту, который никогда не публиковался; но его стихи ходили из уст в уста, люди переписывали и передавали их друг другу. Сам Абид читал многие из этих стихотворений, получив их от учительского сына Заки. Тот где-то переписывал эти стихи и приносил в школу. Мужчина теперь молчал, обхватив ладонями голову; длинные, полуседые, волнистые и грязные волосы закрыли его лицо.
Слышал ты когда-нибудь эти стихи? спросил вдруг тот, не меняя своего положения.
Да, слышал, живо отозвался Абид. Это стихи известного в наших краях и не только поэта, которого не публикуют из-за того, что он пишет правду.
Мужчина поднял голову и, глядя ему прямо в глаза, заявил:
Это мои стихи. И тот поэт, которого нигде и никогда не публиковали, это я.
Абид от неожиданности встал с кровати:
Вы тот самый поэт Джафар?!
Да, тот самый, ответил мужчина и вновь схватился руками за голову.
Какое-то время оба молчали. Абиду вдруг показалось, что ранее нетерпимая обстановка комнаты с невыносимой вонью и всякими неудобствами куда-то отошла, и в ней стало даже будто бы светлее. Да, надо же оказаться в одной палате с человеком, поэтом, имя которого было у всех на устах, и иметь возможность так близко общаться с ним, сидя лицом к лицу! Какое же это было везение! Вот он и расскажет это Заки, горячему поклоннику этого поэта, который будет ему, безусловно, завидовать. Ведь не каждый мог бы оказаться в одной палате с этим известным человеком, на стихи которого пели сегахи[7] на свадьбах.
В юности я был точно таким же, и часто вел себя так, как ты сегодня, горестно улыбаясь, сказал поэт.
Молчал он недолго и вскоре начал опять декламировать:
Абид все еще с трудом верил в то, что встретился с этим известным среди народа поэтом, с которым ему суждено было теперь жить в одной палате. Ему хотелось задать много вопросов тому: как ему живется среди людей, трудно ли ему на самом деле с семьей и как он прожил свою предыдущую жизнь. Поэт Джафар, будто догадавшись об этом, сам начал рассказывать о себе:
Я институт закончил в Москве, где меня учили как овец да коров кормить, то есть получил там профессию зооинженера, но не работал никогда по ней. Несколько лет преподавал в школе биологию, пока меня не вышвырнули оттуда за пьянство. Потом работал в организации по сбору старых вещей у населения. Сам по домам не ходил, только принимал и считал собранное, хранил, а потом отправлял это в нужное место. Но вот как несколько лет и оттуда ушел надоело слушать упреки начальников за то, что ходил поддатым каждый день. Если вечером выпил, нужно опохмелиться утром, а то голова будет болеть целый день. Какое-то время мне удавалось это скрывать, но потом все-таки довели это до начальника, и он начал проверять каждый день, выпившим прихожу я на работу или нет. А я не выдержал в конце концов и подал заявление о добровольном уходе. Потом долго не работал нигде, жил на мизерную зарплату жены, на то, что она зарабатывала как учительница в школе. Но на выпивку мне не хватало, тем более если жена отказывалась выделять на это. Я пытался оформить себя пенсионером, чтобы получать хоть какие-то деньги, но с этим также ничего не вышло, мне говорили, что я должен еще лет пятнадцать поработать, чтобы начать получать пенсию.